– Сейчас, сейчас, – отвечала Маша, одновременно заваривая свежий чай, откупоривая бутылку кагора и накладывая Хотеку холодный компресс.
Раздался звонок.
– Маша! – прошипел Кунгурцев. – Немедленно… То, черное! – И побежал открывать.
В прихожую шагнул Иван Дмитриевич. Один. Сопов и Сыч остались в подъезде.
Увидев Путилина, а не канцлера Горчакова, Кунгурцев успокоился:
– А, это вы… Что ж, прошу.
Иван Дмитриевич прошел в комнату, присел возле дивана:
– Ваше сиятельство.
Хотек молчал. Опущенные веки неподвижны, на груди зияют дыры от содранных орденов.
– А ну-ка чайку, – приговаривала Маша, склоняясь над ним, как над ребенком, которого у нее не было, – горяченького…
Хотек с усилием разлепил посеревшие веки.
– Ваше сиятельство, кто это был? – спросил Иван Дмитриевич. – Вы видели?
Минута тишины, потом Хотек прошептал:
– Ангел…
Маша охнула, Кунгурцев скорчил соболезнующую мину, атеист Никольский саркастически усмехнулся, но Иван Дмитриевич, казалось, ничуть не был удивлен этим признанием.
– Понятно, – кивнул он, словно речь шла о чем-то обыкновенном. – Вокруг головы светилось?
– Да…
Иван Дмитриевич поднес к лицу посла бумажник с орлом:
– Что в нем было? Пожалуйста, вспомните.
– Ключ, – Хотек опять закрыл глаза.
– Какой ключ?
– От сундука… У Людвига в гостиной сундук…
Вскочив со стула, Иван Дмитриевич присел над Хотеком на корточки:
– Утром Шувалов нашел этот ключ в кабинете князя, в сигаретнице. И отдал вам. Так? Змея кусает собственный хвост.
– Да, – прошептал Хотек. – Я знаю…
Кунгурцев, украдкой достав блокнот, лихорадочно строчил: «Беседа, исполненная недомолвок. Змея, кусающая себя за хвост. Что это? Символ вечности? Или намек на то, что посол пострадал по своей вине?»
– А больше ничего не было? – спрашивал Иван Дмитриевич, тряся бумажником. – Ни денег, ни документов?
– Ничего…
«Удивительная ночь, – записывал Кунгурцев. – Мурашки по коже. Чувствую близость исторических катаклизмов. Что происходит? Почему именно я оказался в центре событий? Наказание или благо? Случай или закономерность? Навсегда запомню эту ночь. Маша в халатике. Австрийский посол на моем диване. Мертвая голова. Ангел. 26 апреля 1871 г . 5 часов 22 минуты пополуночи…»
Когда он поднял голову от блокнота, Иван Дмитриевич, ни с кем не простившись, уже выбегал из комнаты. Хлопнула дверь, три пары сапог торопливо загремели по ступеням.
Никольский, не спавший вторую ночь, тупо таращился в угол.
– Иди домой, – велел ему Кунгурцев, лишь сейчас осознав, чем грозит присутствие в квартире человека, подозреваемого в убийстве австрийского атташе.
– Нет, – сказала Маша. – Через мой труп. Сегодня Петя будет ночевать у нас.
Она вышла из спальни в черном платье с буфами, в котором, как давно заметил Кунгурцев, все ее слова звучали как-то по-особому убедительно.
Никольский молчал. Ему было все равно. Он опрокинул в рот рюмку кагора, предназначенную для Хотека, но это не помогло – мертвая голова по-прежнему смотрела из угла, и некуда было спрятаться от ее взгляда.

* * *
Константинов рассказывал, что спустя два дня Иван Дмитриевич провел несколько часов на Сенном рынке, где его знала каждая собака и возле которого в карету Хотека влетел обломок кирпича. Потолкался, побеседовал с мужиками и все выяснил. Оказалось проще простого. Накануне кучер Хотека закупал там фураж для посольских лошадей и повздорил с продавцами. Одному съездил по уху. На другой день этот мужик, увидев проезжавшего мимо обидчика, из-за ограды швырнул в него тем, что под руку попалось, и угодил в открытое окошко кареты.
Константинов утверждал, будто Иван Дмитриевич с самого начала предполагал нечто подобное, но так это или не так, судить трудно.

* * *
На берегу первым выпрыгнул адъютант со своим Кораном, за ним вылезли Певцов и Шувалов. Есаул спешился, но казаки остались сидеть в седлах. Рукавишникова на запятках не оказалось – видимо, свалился где-то по дороге.
Ветер со снегом, налетевший около полуночи, бушевал недолго и не успел раскачать море. Оно было спокойно. Две чайки сидели на воде. Рассветало.
– Вовремя успели, – с некоторым, как показалось Певцову, сожалением сказал адъютант, глядя на валивший из трубы дым. Он сочувствовал эмиссарам Гарибальди, отомстившим князю фон Аренсбергу.
– Я думаю, мне неприлично быть на этом судне, – заметил Шувалов.
– Я пойду один, – вызвался Певцов. – Потолкую с капитаном.
– Вы знаете по-итальянски?
– Они все отлично понимают французский язык. Если не станут прикидываться, то договоримся.
– Может быть, возьмете с собой казаков?
– Нет, ваше сиятельство. Лучше бы без шуму, деликатно.
– Есаул, – распорядился Шувалов, – отдайте ротмистру свой револьвер.
Певцов принял оружие:
– Заряжен?
– Так точно.
– А я? – спросил Константинов.
– Надо будет, позову. Стой пока здесь.
Вернув есаулу пустую кобуру, Певцов сунул револьвер за гашник, под мундир, и начал карабкаться по трапу. Наполеондоры лежали в кармане.
Над бортом показалась голова в матросском берете с помпоном:
– Ти лоцман?
Певцов разозлился: голубая шинель, эполеты. Нужно быть идиотом, чтобы принять его за портового лоцмана.
– Именем государя императора!
Вскоре он сидел в капитанской каюте. На вопрос, кто из команды прошлую ночь провел в городе, капитан, пожилой мужчина с грустными южными глазами, обеспокоенный неожиданным визитом, отвечал, что и вчера и позавчера все отпущенные на берег матросы к полуночи вернулись на борт. Имеются ли на судне русские? Святая мадонна! Откуда?
– Впрочем, – продолжал капитан, разливая по кружкам дивно пахнущий ром, – есть кочегаром один негр.
– Вы что, издеваетесь надо мной? – спросил Певцов. – Какой еще негр?
– Из Эфиопии, синьор офицер. Он говорит, у них такая же вера, как у вас, русских. Позвать?
Певцов помотал головой: только эфиопов ему не хватало. Спросил:
– А поляки есть?
Капитан развел руками:
– Тоже нет. Правда, у Дино Челли мать полька.
– Кто он, этот Челли?
– Не знаете Челли? – удивился капитан. – Я был в Кулькутте, и там знают Челли. О, Челли! Четырнадцать лучших в Генуе пароходов – это Луиджи Челли. «Триумф Венеры», еще не самый лучший. Далеко не самый! Хотя скажу, не хвастаясь: в тихую погоду, вот как сейчас…
– Ближе к делу, – перебил Певцов.
– Дино – сын Луиджи. Старший сын. Наследник. Отец послал его со мной набираться опыта. Его мать родом из Польши. Девушка, одевшись в мужское платье, она воевала против русского царя и убежала в Италию. Луиджи выкрал ее из монастыря. Это женщина необыкновенной красоты. Венера…
– Вчера, – снова перебил Певцов, – один из ваших людей в трактире напал на полицейского. – Он нарочно не называл приметы преступника:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40