чего там, дескать… Надел шляпу, ветхое пальтецо с оторванным карманом:
– Айда, что ли?
Спустились по лестнице: он с одной стороны, Иван Дмитриевич – с другой. Девочка вновь появилась откуда-то, невесомо шла между ними по гнилым ступеням, не боясь провалиться, прижимала к груди свое полешко.
– Что, Зинка, – спросил у нее Федор, – свое дитя нажила али в кормилицах?
– А ты мне пряник давал, – тихо сказала девочка.
– Верно, – согласился Федор, – давал. А больше нету. Кончились пряники. – Он погладил ее по волосенкам и вышел во двор.
Девочка проводила их до самой улицы.
– Твоя? – спросил Иван Дмитриевич.
Федор помотал головой:
– Мои в Ладоге. – Он обернулся: – Иди, Зинка, домой. Кончились пряники. – И вдруг закричал петухом, привстав на цыпочки и смешно раскачиваясь всем своим маленьким тощим телом.
Девочка засмеялась, белое ее личико пятнышком помаячило в проеме подворотни и .пропало: свернули за угол.
Иван Дмитриевич опять вернулся к прерванному разговору:
– Так как же ты узнал, что я про тебя знаю?
Но для Федора это не представляло никакого интереса.
– Вот вы про молоток спросили, – вспомнил он. – А вы лучше спросите, сколь раз они у меня из жалованья вычитали. И за что? Стану рассказывать, никто не верит. А прогнали когда, за месяц жалованья недодали. А нешто я не человек? Нешто у меня жена-дети в Ладоге пить-есть не просют? Не полешки ведь, как у Зинки! Князь меня, неученого, к себе взял, чтобы платить поменьше. А сам в клубе за одну ночь тыщу рублей проиграл. У него денег полный сундук. Фрак, вишь, я ему подпортил. Так не я! Ворона. Я за нее не ответчик. Вон на Невском статуи стоят, все изгажены, а вы небось жалованье исправно получаете. А?
– Это не моя забота, – сказал Иван Дмитриевич. – Я из сыскной полиции. Убийц и грабителей ловлю… Как, думаешь, тебя поймал?
– Вы пришли, я сплю…
– А почему я к тебе пришел? Не к другому кому?
– Мой грех, – справедливо рассудил Федор, – ко мне и пришли. Кто ж за мои грехи отвечать должон?
Терпение начало иссякать, но Иван Дмитриевич еще смирял себя:
– Хорошо, твой грех. А как я понял, что твой?
– Большого ума не требуется.
– Да никто не мог понять! – не выдержал Иван Дмитриевич. – Один я.
– Будто я китайские чашки побил, – продолжал Федор. – Побил, не спорю. Но разве ж они китайские? Их немцы делали. Только видимость, что китайские. У драконов уши собачьи… А позавчера прихожу честь по чести, трезвый: так и так, мол, ваша светлость, за тот месяц, что я у вас служил, десять рубликов пожалуйте, не то государю прошение подам. А они меня за шиворот и мордой в дверь. Еще и сапогом под зад… Что говорить! Водочки в трактире выпил, и, верите ли, ни в одном глазу, весь хмель в обиде сгорает…
Остановившись, Иван Дмитриевич ухватил его за воротник, притянул к себе:
– Ты как узнал, что я знаю, что ты… Тьфу, черт!
– Как-как? Поди, сами знаете как.
– Я-то знаю. А ты?
– Про себя мне как не знать.
– Ты, может, думаешь, мне кто сказал?
– А то! – криво усмехнулся Федор. – Они, ясно дело, с утра пораньше в полицию побежали.
Иван Дмитриевич тряханул его:
– Кто они?
– Они, – сказал Федор. – Барин.
– Какой барин?
– Барин мой бывший. Князь…
– Кня-азь? – изумился Иван Дмитриевич, прозревая наконец и понимая, что перед ним единственный, может быть, во всем городе человек, не слыхавший о смерти фон Аренсберга. Зачем тогда наполеондор в церковь отнес?
– Чего вы меня душите? – хрипло проговорил Федор, вытягивая тонкую шею. – Я ж не запираюсь. Все по порядку рассказываю.
Тронулись дальше,
Иван Дмитриевич искоса поглядывал на лицо своего спутника – унылая утренняя физиономия записного питуха, изредка освещаемая последними отблесками позавчерашней решимости. Можно не опасаться, что побежит, и револьвер не нужен. Иван Дмитриевич не позвал в конвойные попавшегося навстречу полицейского.
– Сижу я в трактире, – повествовал Федор без прежнего напора, поскольку настало время переходить от причин к следствиям, – подсаживается рядом один малый в цилиндре. Факельщик, говорит. С похорон зашел глотку промочить. Та да се, ну я ему и рассказал про свою обиду вот как вам. Он носом засопел, по стулу руками зашарил и говорит: «Не дает, сами возьмем!» Я говорю: «Как? Господь с тобой, добрый человек!» Он говорит: «Знаешь, где у князя деньги лежат?» Я говорю: «В сундуке, да не знаю, где ключ…» Он спрашивает: «Ты видал этот ключ?» Я: «Видал, – говорю, – у него кольцо змейкой, сама себя за хвост кусает…» Он говорит…
– Понятно, – прервал Иван Дмитриевич.
– Что вам понятно? – вскинулся Федор. – Что вы в моей душе понимать можете? Да я только десять рублей получить хотел. Кровные мои! Чтоб за месяц жалованье и за чашки бы те по-божески посчитали. Ни полушечки сверх того! Детишкам, думал, гостинцев накуплю – и в Ладогу, к жене. Ищи-свищи! Днем у кумы посидел, открылся ей. Она – баба хорошая, в кухарках у одного офицера с Фонтанки. Певцов его фамилия. В синей шинельке ходит… Кума говорит: «Завтра я в господской карете с барыней дачу смотреть поеду и тебя, кум, через заставу провезу. Там уже, – говорит, – твоя морданция расписана. А мою, – говорит, – карету ни один полицейский остановить не посмеет. Они перед моим барином травой стелются!» К ночи бес меня попутал с этой косушкой. Уснул, дурак…
– Обещал но порядку, – напомнил Иван Дмитриевич.
– Ага… Пошли мы в Мильенку. Факельщик говорит: «Я за тебя, друг, сердцем болею, мне княжеских денег ни копейки не надо!» Я дверь дернул – открыта. А сам дрожу, ног под собой не чую. Вошли – ив чулан. А как князь в Яхтовый клуб уехал, новый-то лакей сразу дрыхнуть завалился. Мы тогда в комнаты перебрались. Все обсмотрели – нет ключа. Сундук-то медный, и кочергой не подковырнешь. Да-а… Стали князя ждать. Я уж и рад бы убежать, да куда? Парадное заперто. Ну, значит, дождались князя. Вошли к нему в спальню, от звонка оттащили, связали. В рот простыню, чтобы не кричал. Спрашиваем, где ключик-змейка. А он головой трясет: не скажу, мол. Лихой барин! Я из столика две золотые монетки взял. Гляжу, факельщик остальные себе в карман сыплет. Я говорю: «Ворюга! Что делаешь?» А он совсем озверел, князя за горло схватил: «Где ключ?» Потом подушку ему на лицо накинул. Я испугался, факельщика-то за руки хватаю, он ка-ак пихнет меня, сбрякало что-то; я шепчу: «Бежим! Слуги проснулись!» И убежали…
– Вместе убежали? – спросил Иван Дмитриевич.
– Не. Я в одну сторону, он – в другую,
– А что взял у князя?
– Говорю, два золотых взял.
– И все?
– А то! Мне чужого не надо.
– Зачем же один в церковь отнес?
– Когда стал детишкам гостинцы покупать, – объяснил Федор, – спрашиваю у приказчика: «За одну такую монетку сколь рублей положишь?» Он с хозяином посовещался, говорит: «Десять…» Ну, думаю, мне чужого не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Айда, что ли?
Спустились по лестнице: он с одной стороны, Иван Дмитриевич – с другой. Девочка вновь появилась откуда-то, невесомо шла между ними по гнилым ступеням, не боясь провалиться, прижимала к груди свое полешко.
– Что, Зинка, – спросил у нее Федор, – свое дитя нажила али в кормилицах?
– А ты мне пряник давал, – тихо сказала девочка.
– Верно, – согласился Федор, – давал. А больше нету. Кончились пряники. – Он погладил ее по волосенкам и вышел во двор.
Девочка проводила их до самой улицы.
– Твоя? – спросил Иван Дмитриевич.
Федор помотал головой:
– Мои в Ладоге. – Он обернулся: – Иди, Зинка, домой. Кончились пряники. – И вдруг закричал петухом, привстав на цыпочки и смешно раскачиваясь всем своим маленьким тощим телом.
Девочка засмеялась, белое ее личико пятнышком помаячило в проеме подворотни и .пропало: свернули за угол.
Иван Дмитриевич опять вернулся к прерванному разговору:
– Так как же ты узнал, что я про тебя знаю?
Но для Федора это не представляло никакого интереса.
– Вот вы про молоток спросили, – вспомнил он. – А вы лучше спросите, сколь раз они у меня из жалованья вычитали. И за что? Стану рассказывать, никто не верит. А прогнали когда, за месяц жалованья недодали. А нешто я не человек? Нешто у меня жена-дети в Ладоге пить-есть не просют? Не полешки ведь, как у Зинки! Князь меня, неученого, к себе взял, чтобы платить поменьше. А сам в клубе за одну ночь тыщу рублей проиграл. У него денег полный сундук. Фрак, вишь, я ему подпортил. Так не я! Ворона. Я за нее не ответчик. Вон на Невском статуи стоят, все изгажены, а вы небось жалованье исправно получаете. А?
– Это не моя забота, – сказал Иван Дмитриевич. – Я из сыскной полиции. Убийц и грабителей ловлю… Как, думаешь, тебя поймал?
– Вы пришли, я сплю…
– А почему я к тебе пришел? Не к другому кому?
– Мой грех, – справедливо рассудил Федор, – ко мне и пришли. Кто ж за мои грехи отвечать должон?
Терпение начало иссякать, но Иван Дмитриевич еще смирял себя:
– Хорошо, твой грех. А как я понял, что твой?
– Большого ума не требуется.
– Да никто не мог понять! – не выдержал Иван Дмитриевич. – Один я.
– Будто я китайские чашки побил, – продолжал Федор. – Побил, не спорю. Но разве ж они китайские? Их немцы делали. Только видимость, что китайские. У драконов уши собачьи… А позавчера прихожу честь по чести, трезвый: так и так, мол, ваша светлость, за тот месяц, что я у вас служил, десять рубликов пожалуйте, не то государю прошение подам. А они меня за шиворот и мордой в дверь. Еще и сапогом под зад… Что говорить! Водочки в трактире выпил, и, верите ли, ни в одном глазу, весь хмель в обиде сгорает…
Остановившись, Иван Дмитриевич ухватил его за воротник, притянул к себе:
– Ты как узнал, что я знаю, что ты… Тьфу, черт!
– Как-как? Поди, сами знаете как.
– Я-то знаю. А ты?
– Про себя мне как не знать.
– Ты, может, думаешь, мне кто сказал?
– А то! – криво усмехнулся Федор. – Они, ясно дело, с утра пораньше в полицию побежали.
Иван Дмитриевич тряханул его:
– Кто они?
– Они, – сказал Федор. – Барин.
– Какой барин?
– Барин мой бывший. Князь…
– Кня-азь? – изумился Иван Дмитриевич, прозревая наконец и понимая, что перед ним единственный, может быть, во всем городе человек, не слыхавший о смерти фон Аренсберга. Зачем тогда наполеондор в церковь отнес?
– Чего вы меня душите? – хрипло проговорил Федор, вытягивая тонкую шею. – Я ж не запираюсь. Все по порядку рассказываю.
Тронулись дальше,
Иван Дмитриевич искоса поглядывал на лицо своего спутника – унылая утренняя физиономия записного питуха, изредка освещаемая последними отблесками позавчерашней решимости. Можно не опасаться, что побежит, и револьвер не нужен. Иван Дмитриевич не позвал в конвойные попавшегося навстречу полицейского.
– Сижу я в трактире, – повествовал Федор без прежнего напора, поскольку настало время переходить от причин к следствиям, – подсаживается рядом один малый в цилиндре. Факельщик, говорит. С похорон зашел глотку промочить. Та да се, ну я ему и рассказал про свою обиду вот как вам. Он носом засопел, по стулу руками зашарил и говорит: «Не дает, сами возьмем!» Я говорю: «Как? Господь с тобой, добрый человек!» Он говорит: «Знаешь, где у князя деньги лежат?» Я говорю: «В сундуке, да не знаю, где ключ…» Он спрашивает: «Ты видал этот ключ?» Я: «Видал, – говорю, – у него кольцо змейкой, сама себя за хвост кусает…» Он говорит…
– Понятно, – прервал Иван Дмитриевич.
– Что вам понятно? – вскинулся Федор. – Что вы в моей душе понимать можете? Да я только десять рублей получить хотел. Кровные мои! Чтоб за месяц жалованье и за чашки бы те по-божески посчитали. Ни полушечки сверх того! Детишкам, думал, гостинцев накуплю – и в Ладогу, к жене. Ищи-свищи! Днем у кумы посидел, открылся ей. Она – баба хорошая, в кухарках у одного офицера с Фонтанки. Певцов его фамилия. В синей шинельке ходит… Кума говорит: «Завтра я в господской карете с барыней дачу смотреть поеду и тебя, кум, через заставу провезу. Там уже, – говорит, – твоя морданция расписана. А мою, – говорит, – карету ни один полицейский остановить не посмеет. Они перед моим барином травой стелются!» К ночи бес меня попутал с этой косушкой. Уснул, дурак…
– Обещал но порядку, – напомнил Иван Дмитриевич.
– Ага… Пошли мы в Мильенку. Факельщик говорит: «Я за тебя, друг, сердцем болею, мне княжеских денег ни копейки не надо!» Я дверь дернул – открыта. А сам дрожу, ног под собой не чую. Вошли – ив чулан. А как князь в Яхтовый клуб уехал, новый-то лакей сразу дрыхнуть завалился. Мы тогда в комнаты перебрались. Все обсмотрели – нет ключа. Сундук-то медный, и кочергой не подковырнешь. Да-а… Стали князя ждать. Я уж и рад бы убежать, да куда? Парадное заперто. Ну, значит, дождались князя. Вошли к нему в спальню, от звонка оттащили, связали. В рот простыню, чтобы не кричал. Спрашиваем, где ключик-змейка. А он головой трясет: не скажу, мол. Лихой барин! Я из столика две золотые монетки взял. Гляжу, факельщик остальные себе в карман сыплет. Я говорю: «Ворюга! Что делаешь?» А он совсем озверел, князя за горло схватил: «Где ключ?» Потом подушку ему на лицо накинул. Я испугался, факельщика-то за руки хватаю, он ка-ак пихнет меня, сбрякало что-то; я шепчу: «Бежим! Слуги проснулись!» И убежали…
– Вместе убежали? – спросил Иван Дмитриевич.
– Не. Я в одну сторону, он – в другую,
– А что взял у князя?
– Говорю, два золотых взял.
– И все?
– А то! Мне чужого не надо.
– Зачем же один в церковь отнес?
– Когда стал детишкам гостинцы покупать, – объяснил Федор, – спрашиваю у приказчика: «За одну такую монетку сколь рублей положишь?» Он с хозяином посовещался, говорит: «Десять…» Ну, думаю, мне чужого не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40