Нет, тут нужно как-то по-другому. Ну-ко, начнем все сначала".
- Ну и хорошо, хоть бы он совсем себе шею свернул!
- Эх, ты, а он-то тебя расхваливал! Говорит, какая она хорошая девчонка, волевая, целеустремленная и красивая...
- Так и сказал?
- Так и сказал. И зря ты тогда убежала, мы еще долго сидели. Борис Степаныч фотографии показывал, он во многих фильмах дублером работал. Юлька внимательно слушала.
- А еще он говорил, что с тебя пример брать нужно, как ты умеешь планировать день... - несло Панаму. - Только ведь это все неправда.
- Это почему же?
- Никакая ты не волевая, вон маленькая неприятность, и все...
- Хорошенькая маленькая... Весь мир видел, как я падала. "Фомина! Советский Союз!" А я ляп об лед, ляп второй раз, и в третий... Как я теперь на улицу-то выйду!
- Знаешь, а давай всей компанией пойдем. Машу позовем, Столбова. В куче-то тебя и не видно будет. А дома нельзя сидеть - нужно прогуляться...
- А ребята пойдут?
- Да они хоть куда пойдут!
- Ну ладно, - сказала Юлька, - ты посиди здесь, я переоденусь. Панама мысленно подпрыгнул. "А все-таки она не такая уж плохая девчонка. Но Маша лучше, Маша умнее да и, пожалуй, красивее..." И Панама вдруг поймал себя на том, что и Маша, и Юлька, и Столбов кажутся ему теперь, совсем другими, будто смотрит он на них из седла. "Что это? - подумал он. - Я повзрослел?"
Глава двадцать вторая. БОЛЬШИЕ СОСТЯЗАНИЯ
- Во - видал! - Конюх протянул Игорю скребницу, всю набитую конской шерстью. - Весна, брат! Весна! Зимняя шерсть сходит. . Весна грохотала льдом в водосточных трубах, рассыпалась воробьиным чириканьем по садам и скверам и, наконец, зазеленела первой травой на газонах. Пономарев разрывался между школой и манежем. И в школе и в манеже заканчивался учебный год. Игорь подрос, у него начал ломаться голос. Денис Платонович уже больше не зовет его. "мальчик", а все больше "Игорь" или "Пономарев".
- Завтра у нас большие состязания, так вы уж, Игорь, придите пораньше, поможете мне одеться.
- Есть, - отвечает Игорь. Помочь мастеру одеться перед соревнованием это старая традиция, такой чести удостаиваются только самые лучшие ученики. Игорь горд и счастлив, когда на следующий день он, только что пришедший от парикмахера, стоит в тренерской, держа вешалку с одеждой Дениса Платоновича. Старик чисто выбрит, напудрен и завит. Он долго расчесывает усы перед зеркалом.
- Брюки, - говорит он, не оборачиваясь, и влезает в белые узкие штаны. - Сапоги... О... о... о... - начинает он кряхтеть, натягивая высокие, тонкой кожи сапоги. - Чертов сапожник, совершил такие немыслимые голенища, это ж какие-то перчатки, а не сапоги... Наконец и сапоги, сияющие черным лаком, на месте. Тренер прохаживается, постукивая высокими каблуками.
- Сюртук! Темно-синий, мягкого сукна сюртук с бархатным воротником и бархатными манжетами ловко лег на плечи. На Игоре такой же костюм, только сюртук ярко-алый.
- Ну что ж, пора! - поправляя кружевной манжет рубашки, говорит тренер. И вот они выезжают на ярко-зеленое поле ипподрома, где пестрят полосатыми боками препятствия. Гремит оркестр, шумят трибуны, и кони нервно переступают точеными ногами. Соревнования шли своим чередом. Наверху, в главной ложе, судья следил за участниками, и на лице у него было такое выражение, точно он съел что-то кислое.
- Это что, все так кататься будут? - спросил он скучным голосом, глядя, как очередной всадник не может послать лошадь на препятствие.
- Они ездят лучше, я не знаю, что с ними такое сегодня. Волнение сказывается... - заступилась за своих женщина-тренер.
- Вот я и говорю: катаются. Им бы по дорожкам в садике кататься... Помощник председателя, маленький старичок во .фраке, снял пенсне и, протирая его, произнес:
- Такое впечатление, что некоторые юноши с трудом различают, где у животного голова, а где хвост... От всего этого хочется лечь и тихо умереть.
- Барьеры высоковаты, - вставил журналист, который тоже сидел в судейской ложе.
- Барьеры стандартные, - возразил Денис Платонович, не меняя позы.
- Плохому танцору, - злым хриплым голосом добавил начальник манежа, всегда что-нибудь мешает... Нос, например!
- Ну, Денис Платоныч, если и твои гусары... хе-хе... так ездят, то я буду вынужден пригласить тебя в цирк... - сказал ехидный старичок, - чтобы, так сказать, компенсировать сегодняшнее представление. Хе, хе, хе...
- Что у нас там следующим номером программы? - Судья-информатор посмотрел список. - Так, Пономарев, конь ему по жребию выпал Нерон... Ну что ж, посмотрим, какую нам этот пономарь обедню отслужит. У Панамы тряслись руки, кисти были холодными и прыгали, как лягушки. Нерон тоже волновался, всхрапывал и копал копытом.
- Смотри ты, - сказал Бычун, - Нерон-то горячится, вроде как порядочный конь. - Миша пытался шутить, но и у него от волнения были до синяков искусаны губы.
- Вызывается шестнадцатый номер!
- Меня! - сказал Панама и почувствовал, как сердце горячим комком оборвалось в груди. "Нет, - подумал он, - так ехать нельзя, нужно успокоиться. Нужно о чем-нибудь спокойном и хорошем подумать". Он вспомнил кинотеатр, куда они пошли все вчетвером, и как они ели мороженое в фойе, а Столбов строил такие рожи, что их чуть не вывели из зала. И Юлька тоже смеялась. А когда они проводили ее домой, она вдруг повернулась и сказала: "Ребята! Я вас очень люблю! Я бы без вас совсем пропала!" А теперь все трое: и Маша, и Юлька, и Столбов - сидят где-то на трибунах и переживают за него.
- Давай, давай садись! - торопил Бычун. - Ну-ка, я стремя подержу. Сел. Ну, все нормально! Картинка! Повод не затягивай, и все будет как надо. Ну, пошел! Панама выехал на залитое солнцем поле. Волнами доносился шум с трибун. Хлопали праздничные флаги, пестрели свежевыкрашенные барьеры. Панама резко взял повод, и конь веселым галопом пошел на середину. Поворот. Поклон судьям. Ну, это-то Панама умеет делать красиво. Недаром их Денис Платонович целое занятие учил. Шапку нужно снимать четко, в два приема. Раз-два - и резко подбородок к груди.
- Это твой? - спросил старичок в судейской ложе.
- Мой! - отвечал старый тренер.
- Ну, кланяться ты их научил, посмотрим, научил ли ездить... Донна-донннн! - звякнул судейский колокол. И Панама повел Нерона на первый барьер. Конь шел очень резво, но мальчику казалось, что все движется медленно и плавно, как во сне. Исчез шум трибун, не слепило солнце, остался только он и горячо дышащая лошадь. Посыл! Ему показалось, что прыжок длится бесконечно долго.
- Ух ты, - сказал журналист в судейской ложе, - с каким запасом прыгнул!
- Сдаюсь, - сказал ехидный старичок, - это дитя не производит впечатление собаки на заборе.
- Очень, очень красиво и свободно сидит! - сказал газетчик.
- Сажали крепко, вот и сидит... его теперь хоть вверх ногами переверни, он из седла не выпадет! - повеселел председатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
- Ну и хорошо, хоть бы он совсем себе шею свернул!
- Эх, ты, а он-то тебя расхваливал! Говорит, какая она хорошая девчонка, волевая, целеустремленная и красивая...
- Так и сказал?
- Так и сказал. И зря ты тогда убежала, мы еще долго сидели. Борис Степаныч фотографии показывал, он во многих фильмах дублером работал. Юлька внимательно слушала.
- А еще он говорил, что с тебя пример брать нужно, как ты умеешь планировать день... - несло Панаму. - Только ведь это все неправда.
- Это почему же?
- Никакая ты не волевая, вон маленькая неприятность, и все...
- Хорошенькая маленькая... Весь мир видел, как я падала. "Фомина! Советский Союз!" А я ляп об лед, ляп второй раз, и в третий... Как я теперь на улицу-то выйду!
- Знаешь, а давай всей компанией пойдем. Машу позовем, Столбова. В куче-то тебя и не видно будет. А дома нельзя сидеть - нужно прогуляться...
- А ребята пойдут?
- Да они хоть куда пойдут!
- Ну ладно, - сказала Юлька, - ты посиди здесь, я переоденусь. Панама мысленно подпрыгнул. "А все-таки она не такая уж плохая девчонка. Но Маша лучше, Маша умнее да и, пожалуй, красивее..." И Панама вдруг поймал себя на том, что и Маша, и Юлька, и Столбов кажутся ему теперь, совсем другими, будто смотрит он на них из седла. "Что это? - подумал он. - Я повзрослел?"
Глава двадцать вторая. БОЛЬШИЕ СОСТЯЗАНИЯ
- Во - видал! - Конюх протянул Игорю скребницу, всю набитую конской шерстью. - Весна, брат! Весна! Зимняя шерсть сходит. . Весна грохотала льдом в водосточных трубах, рассыпалась воробьиным чириканьем по садам и скверам и, наконец, зазеленела первой травой на газонах. Пономарев разрывался между школой и манежем. И в школе и в манеже заканчивался учебный год. Игорь подрос, у него начал ломаться голос. Денис Платонович уже больше не зовет его. "мальчик", а все больше "Игорь" или "Пономарев".
- Завтра у нас большие состязания, так вы уж, Игорь, придите пораньше, поможете мне одеться.
- Есть, - отвечает Игорь. Помочь мастеру одеться перед соревнованием это старая традиция, такой чести удостаиваются только самые лучшие ученики. Игорь горд и счастлив, когда на следующий день он, только что пришедший от парикмахера, стоит в тренерской, держа вешалку с одеждой Дениса Платоновича. Старик чисто выбрит, напудрен и завит. Он долго расчесывает усы перед зеркалом.
- Брюки, - говорит он, не оборачиваясь, и влезает в белые узкие штаны. - Сапоги... О... о... о... - начинает он кряхтеть, натягивая высокие, тонкой кожи сапоги. - Чертов сапожник, совершил такие немыслимые голенища, это ж какие-то перчатки, а не сапоги... Наконец и сапоги, сияющие черным лаком, на месте. Тренер прохаживается, постукивая высокими каблуками.
- Сюртук! Темно-синий, мягкого сукна сюртук с бархатным воротником и бархатными манжетами ловко лег на плечи. На Игоре такой же костюм, только сюртук ярко-алый.
- Ну что ж, пора! - поправляя кружевной манжет рубашки, говорит тренер. И вот они выезжают на ярко-зеленое поле ипподрома, где пестрят полосатыми боками препятствия. Гремит оркестр, шумят трибуны, и кони нервно переступают точеными ногами. Соревнования шли своим чередом. Наверху, в главной ложе, судья следил за участниками, и на лице у него было такое выражение, точно он съел что-то кислое.
- Это что, все так кататься будут? - спросил он скучным голосом, глядя, как очередной всадник не может послать лошадь на препятствие.
- Они ездят лучше, я не знаю, что с ними такое сегодня. Волнение сказывается... - заступилась за своих женщина-тренер.
- Вот я и говорю: катаются. Им бы по дорожкам в садике кататься... Помощник председателя, маленький старичок во .фраке, снял пенсне и, протирая его, произнес:
- Такое впечатление, что некоторые юноши с трудом различают, где у животного голова, а где хвост... От всего этого хочется лечь и тихо умереть.
- Барьеры высоковаты, - вставил журналист, который тоже сидел в судейской ложе.
- Барьеры стандартные, - возразил Денис Платонович, не меняя позы.
- Плохому танцору, - злым хриплым голосом добавил начальник манежа, всегда что-нибудь мешает... Нос, например!
- Ну, Денис Платоныч, если и твои гусары... хе-хе... так ездят, то я буду вынужден пригласить тебя в цирк... - сказал ехидный старичок, - чтобы, так сказать, компенсировать сегодняшнее представление. Хе, хе, хе...
- Что у нас там следующим номером программы? - Судья-информатор посмотрел список. - Так, Пономарев, конь ему по жребию выпал Нерон... Ну что ж, посмотрим, какую нам этот пономарь обедню отслужит. У Панамы тряслись руки, кисти были холодными и прыгали, как лягушки. Нерон тоже волновался, всхрапывал и копал копытом.
- Смотри ты, - сказал Бычун, - Нерон-то горячится, вроде как порядочный конь. - Миша пытался шутить, но и у него от волнения были до синяков искусаны губы.
- Вызывается шестнадцатый номер!
- Меня! - сказал Панама и почувствовал, как сердце горячим комком оборвалось в груди. "Нет, - подумал он, - так ехать нельзя, нужно успокоиться. Нужно о чем-нибудь спокойном и хорошем подумать". Он вспомнил кинотеатр, куда они пошли все вчетвером, и как они ели мороженое в фойе, а Столбов строил такие рожи, что их чуть не вывели из зала. И Юлька тоже смеялась. А когда они проводили ее домой, она вдруг повернулась и сказала: "Ребята! Я вас очень люблю! Я бы без вас совсем пропала!" А теперь все трое: и Маша, и Юлька, и Столбов - сидят где-то на трибунах и переживают за него.
- Давай, давай садись! - торопил Бычун. - Ну-ка, я стремя подержу. Сел. Ну, все нормально! Картинка! Повод не затягивай, и все будет как надо. Ну, пошел! Панама выехал на залитое солнцем поле. Волнами доносился шум с трибун. Хлопали праздничные флаги, пестрели свежевыкрашенные барьеры. Панама резко взял повод, и конь веселым галопом пошел на середину. Поворот. Поклон судьям. Ну, это-то Панама умеет делать красиво. Недаром их Денис Платонович целое занятие учил. Шапку нужно снимать четко, в два приема. Раз-два - и резко подбородок к груди.
- Это твой? - спросил старичок в судейской ложе.
- Мой! - отвечал старый тренер.
- Ну, кланяться ты их научил, посмотрим, научил ли ездить... Донна-донннн! - звякнул судейский колокол. И Панама повел Нерона на первый барьер. Конь шел очень резво, но мальчику казалось, что все движется медленно и плавно, как во сне. Исчез шум трибун, не слепило солнце, остался только он и горячо дышащая лошадь. Посыл! Ему показалось, что прыжок длится бесконечно долго.
- Ух ты, - сказал журналист в судейской ложе, - с каким запасом прыгнул!
- Сдаюсь, - сказал ехидный старичок, - это дитя не производит впечатление собаки на заборе.
- Очень, очень красиво и свободно сидит! - сказал газетчик.
- Сажали крепко, вот и сидит... его теперь хоть вверх ногами переверни, он из седла не выпадет! - повеселел председатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18