— Ну, почти уже перешёл. Пять дней ведь учиться осталось.
— До ПТУ ему ещё далеко. И до осени тоже. Важно, что наш дорогой Альберт будет делать в ближайшие дни.
— Ну куда мне его девать! — закричал отец.
— Об этом раньше нужно было думать, — одёрнул его Вадим. — Раньше. Да, Иван, не выслужишься ты выше бармена. Легкомысленный ты человек. — Вадим потянулся так, что заскрипел кожаный пиджак. — А ты молодец, что ушёл, — сказал он Лёшке. — Я в твои годы тоже уходил… Потому что нет для человека ничего дороже дыхания воли. Она слаще чечевичной похлёбки, за которую ты, Иван, готов на брюхе ползти…
«Вот так тебе!» — злорадно подумал Лёшка.
— Ну что, Альберт, пойдёшь со мной? — спросил Вадим.
— Куда? — остолбенел Кусков-старший.
— Вот видишь, какой ты человек, Иван! — усмехнулся Вадим. — Заметь, твой сын вопросов не задаёт! Куда? Ну, чтобы не мелочиться, на край света. Согласен со мной идти на край света, Альберт?
— Да! — как в омут кинулся, выдохнул Лёшка.
Глава пятая
«Одинокий путник, несущий свет»
Лёшка проснулся ночью и не сразу вспомнил, как он попал в эту огромную комнату, набитую старинной мебелью. Тёмные картины висели на стенах вплотную одна к другой, только золочёные рамы поблёскивали.
Громадный беломраморный камин поднимался как орган до самого потолка. Однажды всем классом они ходили в филармонию, Лёшка там умирал от скуки, но орган его поразил величиной. А здесь, в доме этого удивительного человека, стояла вещь, не уступающая органу, во всяком случае размерами.
Фарфоровые пастушки и пастушки резвились на каминной полке, свет дрожал на их лукавых улыбающихся лицах. Каждая безделушка казалась Кускову волшебной и безумно дорогой.
Оглядевшись, он вспомнил, как пришёл с Вадимом к нему домой, как поначалу его отправили в ванну и какая-то женщина (волосы у неё были совсем седыми и даже светились в полумраке) подала ему настоящий халат на шёлковой подкладке с драконом на спине. Такой вещи Лёшка никогда не то что не носил, но и не видел.
«Благодарю вас, Мария Александровна, — сказал Вадим. — Теперь, пожалуйста, приготовьте нам чаю и можете быть свободны…»
Женщина церемонно поклонилась и вышла.
«Кто это?» — подумал Кусков, но спрашивать, конечно, не решился. Он заикнулся было: «Вадим, вы — учёный?»
Но тот отшутился: «Ещё как учёный! Учёный и выученный!» — так что Лёшка всё равно не понял, кто же Вадим Алексеевич.
Лёжа на старинном кожаном диване, Кусков вспоминал, как вечером они пили чай из тонких фарфоровых чашечек и заедали его ломтиками бисквита, что лежал на серебряном блюде под белоснежной салфеткой.
Вадим молчал, думая о чём-то своём. Трудно было сказать, сколько ему лет. Лицо молодое, а виски седые, словно их белилами мазнули, а когда он снимал очки, то под глазами виднелись усталые морщины. И всё-таки трудно его было называть как-то иначе, чем Вадим, потому что весь он был такой моложавый, хотя и несколько грузноватый.
«Ты позволишь?» — спросил Вадим и закурил толстую сигару. Это Кускова доконало. Никогда никто не спрашивал у него разрешения ни на что. За него всё решали, все были уверены — и мать, и отчим, и директор в школе, и тренер, — что они знают всё за него, знают, как ему будет лучше.
«А он у меня такую мелочь спрашивает!» — благодарно думал Лёшка и, разглядывая Вадима, всё время спрашивал себя: «Почему он меня взял?»
И сейчас, ночью, эта мысль не давала ему уснуть.
«Вдруг я его сын? — думал Кусков. — Свободное дело. Мать меня не любит, отец не любит, — наверное, я им не родной. Я — подкидыш. Вот он меня и узнал. А может быть, я похож на его жену, то есть на мою настоящую мать. А может, я его младший брат? Мы растерялись во время войны, а вот теперь нашлись». И хотя Лёшка прекрасно понимал, что никакой войны уже давно не было и родители не теряли своих детей, самые невероятные мысли и предположения роились в его голове.
Светлый сумрак северной белой ночи заливал огромную комнату с лепными потолками, загадочные лица смотрели на мальчишку из золочёных рам. В такой удивительной комнате можно было придумать всё что угодно, и Кусков размечтался.
«Конечно, — думал он, — Вадим не может сразу сказать: «Здравствуй, брат!» Ну и что, что он меня узнал, нужны документы про то, что мы братья или что он мой отец».
Они приехали из бара на машине. И Кускову было легко представить, как он сам на будущий год приедет на машине в школу. И как ребята в перемену выскочат и обступят её, потому что машина будет обязательно иностранная, с длинным, как у корабля, корпусом и низкой посадкой, и, к удивлению своему, увидят Лёшку за рулём.
«А, — скажет он, снимая такие же дымчатые, как у Вадима, очки, — привет! Хотите покататься?»
И тогда все они, кто не разговаривал с Лёшкой, лопнут от зависти.
«А вы всё учитесь? — спросит их Кусков. — Ну-ну… Я тут в Англию на соревнования ездил, вот эту машинку прикупил. Мы с Вадимом ездили…» — «А кто он?» — «Мой брат (или отец)». — «А кем он работает?» — спросят одноклассники.
«Действительно, кем?» — подумал Кусков, разглядывая картины над диваном. Одна из них ему особенно понравилась: на тёмном фоне — человек в широкополой шляпе, в плаще и ботфортах. Он шёл по дороге и освещал себе путь фонарём.
Лёшка встал на диване, чтобы прочитать название на тусклой табличке. «Одинокий путник, несущий свет», — было выгравировано старинными литерами. Лёшка, глянув в лицо одинокого путника, вздрогнул: это был Вадим.
«Как же так? — подумал Лёшка. — Картина старинная, а нарисован Вадим. А может быть, это его дедушка? Или прапрадедушка?»
Но рядом с этой старинной картиной висел уже совсем ни на кого не похожий портрет. Вернее, в том-то и дело было, что он был похож, и очень похож, на автопортрет художника К.Брюллова, что нарисовал разрушение Помпеи.
Кусков видел этот портрет в Русском музее, куда их водили всем классом. Всё было как на том портрете: и красное кресло, и красивая тонкая рука, но только вместо Брюллова в кресле сидел Вадим. Он был очень похож на Брюллова, но всё-таки это был Вадим, и его можно было узнать даже с бородкой и с усами.
— Вот это да! — только и мог прошептать Кусков. Он ошалело сел на диване. Спать совершенно расхотелось, а захотелось пить. Графина с водой в комнате не было, и Лёшка двинулся на кухню. Но только тяжёлая дверь затворилась за ним и мальчишка очутился в тёмном коридоре, он тут же забыл, куда идти.
Лёшка постоял в темноте, соображая, в какой же стороне могла быть кухня. В этой большой старинной квартире все комнаты были проходными, кругом были двери, и которая вела в кухню, догадаться было невозможно.
В дальнем конце коридора из-под неплотно прикрытой двери пробивался свет; вытянув руки, Лёшка двинулся туда и заглянул в щель. Посреди комнаты торчал мольберт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— До ПТУ ему ещё далеко. И до осени тоже. Важно, что наш дорогой Альберт будет делать в ближайшие дни.
— Ну куда мне его девать! — закричал отец.
— Об этом раньше нужно было думать, — одёрнул его Вадим. — Раньше. Да, Иван, не выслужишься ты выше бармена. Легкомысленный ты человек. — Вадим потянулся так, что заскрипел кожаный пиджак. — А ты молодец, что ушёл, — сказал он Лёшке. — Я в твои годы тоже уходил… Потому что нет для человека ничего дороже дыхания воли. Она слаще чечевичной похлёбки, за которую ты, Иван, готов на брюхе ползти…
«Вот так тебе!» — злорадно подумал Лёшка.
— Ну что, Альберт, пойдёшь со мной? — спросил Вадим.
— Куда? — остолбенел Кусков-старший.
— Вот видишь, какой ты человек, Иван! — усмехнулся Вадим. — Заметь, твой сын вопросов не задаёт! Куда? Ну, чтобы не мелочиться, на край света. Согласен со мной идти на край света, Альберт?
— Да! — как в омут кинулся, выдохнул Лёшка.
Глава пятая
«Одинокий путник, несущий свет»
Лёшка проснулся ночью и не сразу вспомнил, как он попал в эту огромную комнату, набитую старинной мебелью. Тёмные картины висели на стенах вплотную одна к другой, только золочёные рамы поблёскивали.
Громадный беломраморный камин поднимался как орган до самого потолка. Однажды всем классом они ходили в филармонию, Лёшка там умирал от скуки, но орган его поразил величиной. А здесь, в доме этого удивительного человека, стояла вещь, не уступающая органу, во всяком случае размерами.
Фарфоровые пастушки и пастушки резвились на каминной полке, свет дрожал на их лукавых улыбающихся лицах. Каждая безделушка казалась Кускову волшебной и безумно дорогой.
Оглядевшись, он вспомнил, как пришёл с Вадимом к нему домой, как поначалу его отправили в ванну и какая-то женщина (волосы у неё были совсем седыми и даже светились в полумраке) подала ему настоящий халат на шёлковой подкладке с драконом на спине. Такой вещи Лёшка никогда не то что не носил, но и не видел.
«Благодарю вас, Мария Александровна, — сказал Вадим. — Теперь, пожалуйста, приготовьте нам чаю и можете быть свободны…»
Женщина церемонно поклонилась и вышла.
«Кто это?» — подумал Кусков, но спрашивать, конечно, не решился. Он заикнулся было: «Вадим, вы — учёный?»
Но тот отшутился: «Ещё как учёный! Учёный и выученный!» — так что Лёшка всё равно не понял, кто же Вадим Алексеевич.
Лёжа на старинном кожаном диване, Кусков вспоминал, как вечером они пили чай из тонких фарфоровых чашечек и заедали его ломтиками бисквита, что лежал на серебряном блюде под белоснежной салфеткой.
Вадим молчал, думая о чём-то своём. Трудно было сказать, сколько ему лет. Лицо молодое, а виски седые, словно их белилами мазнули, а когда он снимал очки, то под глазами виднелись усталые морщины. И всё-таки трудно его было называть как-то иначе, чем Вадим, потому что весь он был такой моложавый, хотя и несколько грузноватый.
«Ты позволишь?» — спросил Вадим и закурил толстую сигару. Это Кускова доконало. Никогда никто не спрашивал у него разрешения ни на что. За него всё решали, все были уверены — и мать, и отчим, и директор в школе, и тренер, — что они знают всё за него, знают, как ему будет лучше.
«А он у меня такую мелочь спрашивает!» — благодарно думал Лёшка и, разглядывая Вадима, всё время спрашивал себя: «Почему он меня взял?»
И сейчас, ночью, эта мысль не давала ему уснуть.
«Вдруг я его сын? — думал Кусков. — Свободное дело. Мать меня не любит, отец не любит, — наверное, я им не родной. Я — подкидыш. Вот он меня и узнал. А может быть, я похож на его жену, то есть на мою настоящую мать. А может, я его младший брат? Мы растерялись во время войны, а вот теперь нашлись». И хотя Лёшка прекрасно понимал, что никакой войны уже давно не было и родители не теряли своих детей, самые невероятные мысли и предположения роились в его голове.
Светлый сумрак северной белой ночи заливал огромную комнату с лепными потолками, загадочные лица смотрели на мальчишку из золочёных рам. В такой удивительной комнате можно было придумать всё что угодно, и Кусков размечтался.
«Конечно, — думал он, — Вадим не может сразу сказать: «Здравствуй, брат!» Ну и что, что он меня узнал, нужны документы про то, что мы братья или что он мой отец».
Они приехали из бара на машине. И Кускову было легко представить, как он сам на будущий год приедет на машине в школу. И как ребята в перемену выскочат и обступят её, потому что машина будет обязательно иностранная, с длинным, как у корабля, корпусом и низкой посадкой, и, к удивлению своему, увидят Лёшку за рулём.
«А, — скажет он, снимая такие же дымчатые, как у Вадима, очки, — привет! Хотите покататься?»
И тогда все они, кто не разговаривал с Лёшкой, лопнут от зависти.
«А вы всё учитесь? — спросит их Кусков. — Ну-ну… Я тут в Англию на соревнования ездил, вот эту машинку прикупил. Мы с Вадимом ездили…» — «А кто он?» — «Мой брат (или отец)». — «А кем он работает?» — спросят одноклассники.
«Действительно, кем?» — подумал Кусков, разглядывая картины над диваном. Одна из них ему особенно понравилась: на тёмном фоне — человек в широкополой шляпе, в плаще и ботфортах. Он шёл по дороге и освещал себе путь фонарём.
Лёшка встал на диване, чтобы прочитать название на тусклой табличке. «Одинокий путник, несущий свет», — было выгравировано старинными литерами. Лёшка, глянув в лицо одинокого путника, вздрогнул: это был Вадим.
«Как же так? — подумал Лёшка. — Картина старинная, а нарисован Вадим. А может быть, это его дедушка? Или прапрадедушка?»
Но рядом с этой старинной картиной висел уже совсем ни на кого не похожий портрет. Вернее, в том-то и дело было, что он был похож, и очень похож, на автопортрет художника К.Брюллова, что нарисовал разрушение Помпеи.
Кусков видел этот портрет в Русском музее, куда их водили всем классом. Всё было как на том портрете: и красное кресло, и красивая тонкая рука, но только вместо Брюллова в кресле сидел Вадим. Он был очень похож на Брюллова, но всё-таки это был Вадим, и его можно было узнать даже с бородкой и с усами.
— Вот это да! — только и мог прошептать Кусков. Он ошалело сел на диване. Спать совершенно расхотелось, а захотелось пить. Графина с водой в комнате не было, и Лёшка двинулся на кухню. Но только тяжёлая дверь затворилась за ним и мальчишка очутился в тёмном коридоре, он тут же забыл, куда идти.
Лёшка постоял в темноте, соображая, в какой же стороне могла быть кухня. В этой большой старинной квартире все комнаты были проходными, кругом были двери, и которая вела в кухню, догадаться было невозможно.
В дальнем конце коридора из-под неплотно прикрытой двери пробивался свет; вытянув руки, Лёшка двинулся туда и заглянул в щель. Посреди комнаты торчал мольберт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42