Фрау Кубус запретила Альме водиться со мной.
У меня теперь много других забот. В школу нам ходить не надо, потому что сейчас очень тревожное и опасное время. За эти дни о классном журнале все позабудут и он травой порастет. Фрау Кубус тоже больше о нем не вспоминает. Она надеется, что теперь, когда война кончилась, ее муж, который сейчас питается кровавой говядиной, напишет из Америки и опять полюбит ее и захочет вернуться к ней, чтобы она могла сделать из него благородного человека. Но я не думаю, что он этого захочет. Зачем ему хитрая, болтливая фрау Кубус с ее морковными котлетами, когда у него там есть настоящие бифштексы?
БЛАГОРОДНЫЕ ГОСПОДА И ЛОШАДИНЫЙ НАВОЗ
Из-за лошадиного навоза Летте Миттерданк не разрешают водиться со мной, а я чуть не разорила своего отца. Папе приходится заниматься торговыми делами, он ведь коммерсант. Господин Миттерданк очень богатый. Мы тоже богатые, только не очень.
Миттерданки приехали в Кёльн специально из-за нашей фабрики. Они вложили в нее свои деньги.
Тетя Милли говорит, что мой отец от забот не смыкает глаз по ночам. Но она не может знать этого, потому что не видит его ночью. Правда, мама говорит то же самое, и она просит меня прилично вести себя, когда к нам приедут Миттерданки. У моего папы лицо иногда совсем серое, а глаза – словно их покрыли паутиной пауки-крестовики. Я склеила ему из самой лучшей глянцевой бумаги огненно-красный бумажник и нарисовала на нем маленьких свинок. Они должны принести папе счастье, чтобы он снова стал веселым и довольным. Но он начнет им пользоваться только тогда, когда у нас будет больше денег.
Когда мы сидим за столом и раздается звонок, все вздрагивают – это значит, что пришел господин Хорншу. У него лысая, похожая на яйцо голова и много длинных желтых бумажек. Он очень вежливый, все время пожимает плечами и выражает свое сожаление, а потом наклеивает эти бумажки на нашу мебель. Элиза говорит, что ей все это знакомо, что в наши дни это не позор и что виной всему большие налоги. Элиза знает обо всем от своего полицейского.
Может быть, потом заберут нашу мебель, все, кроме кроватей. Я буду рада, если унесут большой буфет, – тогда можно будет запускать в комнате волчок. А если увезут пианино, мне больше не нужно будет разучивать идиотские этюды, которые я ненавижу.
Людей не забирают, только мебель, а это не так уж страшно. Мама тоже говорила тете Милли, что для нее это неважно, она может жить и в более скромных условиях,– самое главное, чтобы все были здоровы и никогда не расставались.
Тетя Милли заявила, что она больше не выйдет на улицу, потому что люди уже показывают на нее пальцами. Но это неправда. Только Отхен Вебер иногда показывает ей длинный нос, я плачу ему за это по три пфеннига. Но так как теперь мы должны экономить, он стал делать это бесплатно.
Я уже придумала, как мы станем жить, когда у нас не будет ни стола, ни стульев. Я разожгу тогда в саду костер, и мы все усядемся вокруг него на землю; мама может подложить себе подушку. Мы закурим «трубку мира» и будем есть молча, как благородные могикане. Так как я знаю все лучше всех, я буду начальником, если папа разрешит. Все будет просто замечательно, и Хенсхен Лаке говорит, что он мне завидует.
Но теперь приехали Миттерданки, и нашу мебель, может быть, не заберут. Дома все ужасно волновались и непрерывно говорили о Миттерданках. Они хотят построить дом у нас в предместье, около городского парка, там, где стоит старая помещичья усадьба и начинаются поля. Там же находятся и старые укрепления, но ходить около них строго воспрещается, потому что это опасно для жизни. Я вместе с Хенсхеном Лак-сом и Отхеном Вебером однажды поймала в этих укреплениях маленькую сову. Она долбила мне клювом палец до тех пор, пока не показалась кровь. Господин Клейнерц, наш сосед, подарил ее зоологическому саду, а мне купил большой кулек подушечек с ореховой начинкой. Но лучше бы мне оставили сову. Я откормила бы ее до огромных размеров, а ночью, когда у сов горят глаза, пустила бы ее в комнату к тете Милли. Тогда тетя подумала бы, что к ней в кровать летит черт, и уехала бы от нас.
Теперь Миттерданки будут строить дом рядом с укреплениями. За день до приезда Миттерданков тетя Милли и мама ездили со мной в город и купили мне в магазине у Петерса вышитое голубое платье, белые ботинки и белую батистовую шляпу, хотя обычно они говорят, что для меня и самого плохого платья жалко, так как я все равно разорву его.
Почти все дети в моем классе одеты намного лучше меня, но мне это безразлично. Больше всего я люблю свою матросскую блузу с резинкой на животе, потому что в нее я могу сунуть все, что мне попадется под руку: яблоки, банки, книги и вообще все. Иногда я становлюсь пузатой, как автобус.
Тетя Милли щеткой пригладила мне волосы и одела меня, а мама похлопала по щекам, чтобы я порозовела и чтобы у меня был цветущий вид. Потом мы на машине поехали в гостиницу, потому что Миттер-данки пригласили нас на обед. Какой-то человек, похожий на капитана, прокрутил нас через дверь. Дверь эта вертелась, как волчок. Всюду, как во дворце, были разостланы длинные красные ковры. Я видела немало дворцов. Летом, во время каникул, мы осматривали некоторые из них. Но эта гостиница – и дворец и ресторан в одно и то же время. Я и рестораны знаю, потому что иногда по воскресеньям моей маме не хочется готовить обед; но мы ходим в обыкновенные рестораны, а это к тому же еще и дворец.
Мама вела меня за руку. Все стены в гостинице были похожи на пресс-папье; у моего отца тоже есть такое, мраморное. На маме была надета красивая розовая шелковая кофточка, которую папа подарил ей в день рождения. Мама тогда сказала: «Виктор, ты меня балуешь, как принцессу». У матери Траутхен нет такой красивой кофточки, но моя мама ведь гораздо красивее, чем фрау Мейзер.
Мы шли по коврам все дальше и дальше, и, хотя это была не улица, в стенах были устроены настоящие витрины с серебряными туфлями, золотыми цепочками и бриллиантовыми брошками. Отец был спокоен, он не разговаривал с нами и казался длинным, бледным и черным. Я боялась называть его папой. Он был почти таким же строгим и важным, как официант из ресторана «Гильдехоф», когда тот приносит маме и тете Милли омлет с грибами и при этом говорит «позвольте». Я так волновалась, что мама на всякий случай еще раз сводила меня в уборную. Там лежали коробочки и серебряные гребенки и повсюду стояли зеркала, а пол был такой, что на нем можно было кататься, но на это у меня не хватило времени.
Потом мы сидели за столом. Все вокруг казалось мягким – стены, свет, ковры, шаги официантов и посетителей. Толстобрюхие мужчины покоились в креслах и ни на кого не обращали внимания. Было очень тихо. Выделялась только наша блестящая белая скатерть да раздавался стук тарелок и шуршали салфетки, в которые официанты заворачивали бутылки с вином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31