Одно слово они утвердили сразу, немедленно: «самоустранился», и словом этим, многомерным и емким, решено было инкриминировать Манцеву проступки, подтверждаемые актами, освидетельствованиями, показаниями, рапортами и докладными. Суть дела заключалась в том, что 11 ноября старший лейтенант Манцев, сопровождавший демобилизованных матросов, от наведения должного уставного порядка демонстративно уклонился, нарукавную повязку не носил, в частности, и отсутствие дисциплины привело к гибели матроса Камолдина М. Г., который выбросился из вагона и скончался в белгородском госпитале 15 ноября.
Барбаш не прикоснулся ни к одной бумажке, сел за свой стол, распахнул дверь, слышал все через коридорчик, а Иван Данилович ревниво изучал документы, точности термина «самоустранение» не признать не мог. Действительно, власти не использовал, повязку не носил, предупреждений в пути следования не делал, дисциплину ослабил — это все Манцев. «Халатность» и «нарушение уставных правил внутренней службы» попахивают тюрьмой, это уже Уголовный кодекс, военный прокурор, следствие, дознание. Впрочем, командующий может распорядиться о начале дознания, следов такого распоряжения пока нет.
Отпечатанный текст вручили адъютанту, и тот на поджидавшей «Победе» повез его командующему. Иван Данилович растерянно копался в документах. Странным казалось, почему Камолдин скончался в белгородском госпитале, а не в Харькове. Как он мог попасть туда? Неужели Манцев скрыл чрезвычайное происшествие, но как он мог вообще скрыть? И чтоб Манцев не вмешался, не пресек драку? Да быть того не может! Что угодно можно приписать Манцеву, сейчас откуда— то возникли невероятные слухи о нем, но уж одно непреложно: не трус, ответственности не боится.
Долгушин спустился на первый этаж, там в коридоре висели расписания поездов и теплоходов, там и карта железнодорожных сообщений. ЧП случилось в десяти километрах от ст. Долбино, и Долгушин нашел на карте этот город, населенный пункт на территории Белгородской области, за Харьковом, а не до Харькова, а севастопольская комендатура обеспечивала доставку демобилизованных только до Харькова, об этом говорилось на совещаниях, это было известно всему штабу всем тем кто в октябре и ноябре на севастопольском перроне под музыку оркестра произносил напутственные речи Значит, после Харькова, не при Манцеве, вот почему нет ни одной подписи Манцева ни под одной бумажкой. "
Вот оно что! Тогда ясно, что «самоустранение» — достаточный повод, единственный даже повод к наказанию. Следствие, конечно, ведется, показания снимаются, но не Севастополем, а Белгородом, поскольку ни к драке, ни к гибели Камолдина М. Г. представитель севастопольской комендатуры Манцев О. П. никакого отношения не имеет. Долгушин поднялся к Барбашу, хотел было сказать ему о том, где ст. Долбино, но Илья Тео— дорович покачивался на стуле, улыбался как— то загадочно.
Вернулся адъютант, привез огорчительные известия Командующий, не возражая против принципиальной направленности приказа, крайне раздосадован тем что в представленном проекте не учтены некоторые тонкости Призовая стрельба линейного корабля (АС No 24, главным калибром)— в стадии утверждения, происшествие в поезде может в невыгодном свете представить линкор, поэтому никакого упоминания о том, что Манцев — артиллерист и служил на линкоре. Что же касается меры взыскания, то есть суда чести, то командующий согласится на крайнюю меру эту только тогда, когда обнаружится, что ранее объявленные Манцеву взыскания положительного воздействия на него не оказали.
Из того, что принес адъютант, кадровик выхватил самое главное— отсутствие принципиальных возражений, и выдернул из папки «на подпись» приказ о назначении Манцева помощником командира и разорвал его на части, предварительно всем показав. Затем доверенный интеллигент отпечатал требуемый вариант, Иван Данилович из-за плеча его глянул, оценил. «…Содержание— о недостойном поведении офицеров, несущих службу вне корабля… 11 ноября 1953 года старший лейтенант Манцев О. П., командир подразделения одного из кораблей, будучи командирован в распоряжение комендатуры и комендантом назначенный уволенных в запас матросов и старшин срочной службы сопровождать — от несения обязанностей самоустранился, в результате чего произошла драка с серьезными последствиями…»
Адъютант, локтями придавивший подшивку и что-то весьма любопытное читавший, сказал, не отрываясь от любопытного, что «драка» — это излишняя детализация. С ним не согласились, доверенный за машинкой усмехнулся даже. Затем помусолили абзац: «…Манцев и ранее имел случаи нарушения воинской дисциплины, за что неоднократно наказывался. Так, в июле сего года…» Кадровик громко спросил Барбаша, когда сидел на гауптвахте Манцев, и Барбаш так же громко, через коридор, ответил, что такими данными не располагает, чему кадровик не поверил и позвонил на гауптвахту, но и там не могли найти Манцева в книгах арестованных. Из затруднений вышли блистательно, машинка отстучала: «За старшим лейтенантом Манцевым и ранее наблюдались случаи грубого нарушения дисциплины».
Мера наказания осталась прежней: суд чести. Адъютант вложил текст в папку «для доклада» и умчался на «Победе». Иван Данилович начинал кое— что понимать. Спешат потому, что сегодня— 21 декабря, по линкоровским документам Манцев еще в отпуске, но по подсчетам ОКОСа обязан вернуться сегодня до 24.00. Появление его означает: в бумаженциях, собранных кадровиком, наметятся расхождения, объяснения Манцева опровергнут их. На нынешние сутки Манцев еще офицер эскадры, завтра он — в распоряжении штаба ЧФ, делом его могут заняться другие офицеры, не эти канцеляристы. Кадровик, правда, позвонил на линкор, новый командир и новый старший помощник слыхом не слыхивали о Манцеве, приказ, объявляющий отпуск, найден, по приказу возвращение из отпуска 31 декабря, 10 суток отпуска добавлены, возможно, прежним командиром, который сейчас на Севере принимает дивизию крейсеров. Про арест мог знать бывший старший помощник, капитан 1 ранга Милютин, ныне командир «Дзержинского», Милютин оказался на месте, в каюте, но, видимо, понес такую чушь, что кадровик отбросил от себя трубку телефона, выругался. Тревожный стыд испытывал Иван Данилович, перебрался к Барбашу, сочувствия или понимания искал, что ли. Илья Теодорович, очень довольный событиями, пропел: «Белоруссия родная. Украина золотая…»— и достал из сейфа необычайной вкусноты яблоки, крупные, с маленький арбуз, одним кусом Барбаш отхватил половину яблока и рассмеялся, глазами показал на коридор, издевательски хмыкнул:
«Тоже мне — подготовились…» А тут и адъютант вернулся, чрезвычайно озабоченный, Иван Данилович поспешил в комнату для четвертования, узнавать новости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Барбаш не прикоснулся ни к одной бумажке, сел за свой стол, распахнул дверь, слышал все через коридорчик, а Иван Данилович ревниво изучал документы, точности термина «самоустранение» не признать не мог. Действительно, власти не использовал, повязку не носил, предупреждений в пути следования не делал, дисциплину ослабил — это все Манцев. «Халатность» и «нарушение уставных правил внутренней службы» попахивают тюрьмой, это уже Уголовный кодекс, военный прокурор, следствие, дознание. Впрочем, командующий может распорядиться о начале дознания, следов такого распоряжения пока нет.
Отпечатанный текст вручили адъютанту, и тот на поджидавшей «Победе» повез его командующему. Иван Данилович растерянно копался в документах. Странным казалось, почему Камолдин скончался в белгородском госпитале, а не в Харькове. Как он мог попасть туда? Неужели Манцев скрыл чрезвычайное происшествие, но как он мог вообще скрыть? И чтоб Манцев не вмешался, не пресек драку? Да быть того не может! Что угодно можно приписать Манцеву, сейчас откуда— то возникли невероятные слухи о нем, но уж одно непреложно: не трус, ответственности не боится.
Долгушин спустился на первый этаж, там в коридоре висели расписания поездов и теплоходов, там и карта железнодорожных сообщений. ЧП случилось в десяти километрах от ст. Долбино, и Долгушин нашел на карте этот город, населенный пункт на территории Белгородской области, за Харьковом, а не до Харькова, а севастопольская комендатура обеспечивала доставку демобилизованных только до Харькова, об этом говорилось на совещаниях, это было известно всему штабу всем тем кто в октябре и ноябре на севастопольском перроне под музыку оркестра произносил напутственные речи Значит, после Харькова, не при Манцеве, вот почему нет ни одной подписи Манцева ни под одной бумажкой. "
Вот оно что! Тогда ясно, что «самоустранение» — достаточный повод, единственный даже повод к наказанию. Следствие, конечно, ведется, показания снимаются, но не Севастополем, а Белгородом, поскольку ни к драке, ни к гибели Камолдина М. Г. представитель севастопольской комендатуры Манцев О. П. никакого отношения не имеет. Долгушин поднялся к Барбашу, хотел было сказать ему о том, где ст. Долбино, но Илья Тео— дорович покачивался на стуле, улыбался как— то загадочно.
Вернулся адъютант, привез огорчительные известия Командующий, не возражая против принципиальной направленности приказа, крайне раздосадован тем что в представленном проекте не учтены некоторые тонкости Призовая стрельба линейного корабля (АС No 24, главным калибром)— в стадии утверждения, происшествие в поезде может в невыгодном свете представить линкор, поэтому никакого упоминания о том, что Манцев — артиллерист и служил на линкоре. Что же касается меры взыскания, то есть суда чести, то командующий согласится на крайнюю меру эту только тогда, когда обнаружится, что ранее объявленные Манцеву взыскания положительного воздействия на него не оказали.
Из того, что принес адъютант, кадровик выхватил самое главное— отсутствие принципиальных возражений, и выдернул из папки «на подпись» приказ о назначении Манцева помощником командира и разорвал его на части, предварительно всем показав. Затем доверенный интеллигент отпечатал требуемый вариант, Иван Данилович из-за плеча его глянул, оценил. «…Содержание— о недостойном поведении офицеров, несущих службу вне корабля… 11 ноября 1953 года старший лейтенант Манцев О. П., командир подразделения одного из кораблей, будучи командирован в распоряжение комендатуры и комендантом назначенный уволенных в запас матросов и старшин срочной службы сопровождать — от несения обязанностей самоустранился, в результате чего произошла драка с серьезными последствиями…»
Адъютант, локтями придавивший подшивку и что-то весьма любопытное читавший, сказал, не отрываясь от любопытного, что «драка» — это излишняя детализация. С ним не согласились, доверенный за машинкой усмехнулся даже. Затем помусолили абзац: «…Манцев и ранее имел случаи нарушения воинской дисциплины, за что неоднократно наказывался. Так, в июле сего года…» Кадровик громко спросил Барбаша, когда сидел на гауптвахте Манцев, и Барбаш так же громко, через коридор, ответил, что такими данными не располагает, чему кадровик не поверил и позвонил на гауптвахту, но и там не могли найти Манцева в книгах арестованных. Из затруднений вышли блистательно, машинка отстучала: «За старшим лейтенантом Манцевым и ранее наблюдались случаи грубого нарушения дисциплины».
Мера наказания осталась прежней: суд чести. Адъютант вложил текст в папку «для доклада» и умчался на «Победе». Иван Данилович начинал кое— что понимать. Спешат потому, что сегодня— 21 декабря, по линкоровским документам Манцев еще в отпуске, но по подсчетам ОКОСа обязан вернуться сегодня до 24.00. Появление его означает: в бумаженциях, собранных кадровиком, наметятся расхождения, объяснения Манцева опровергнут их. На нынешние сутки Манцев еще офицер эскадры, завтра он — в распоряжении штаба ЧФ, делом его могут заняться другие офицеры, не эти канцеляристы. Кадровик, правда, позвонил на линкор, новый командир и новый старший помощник слыхом не слыхивали о Манцеве, приказ, объявляющий отпуск, найден, по приказу возвращение из отпуска 31 декабря, 10 суток отпуска добавлены, возможно, прежним командиром, который сейчас на Севере принимает дивизию крейсеров. Про арест мог знать бывший старший помощник, капитан 1 ранга Милютин, ныне командир «Дзержинского», Милютин оказался на месте, в каюте, но, видимо, понес такую чушь, что кадровик отбросил от себя трубку телефона, выругался. Тревожный стыд испытывал Иван Данилович, перебрался к Барбашу, сочувствия или понимания искал, что ли. Илья Теодорович, очень довольный событиями, пропел: «Белоруссия родная. Украина золотая…»— и достал из сейфа необычайной вкусноты яблоки, крупные, с маленький арбуз, одним кусом Барбаш отхватил половину яблока и рассмеялся, глазами показал на коридор, издевательски хмыкнул:
«Тоже мне — подготовились…» А тут и адъютант вернулся, чрезвычайно озабоченный, Иван Данилович поспешил в комнату для четвертования, узнавать новости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82