Осложнял дело и дурачок Тишенька Дударин. Этот "божий человек" бегал по улицам Мильвы босым и в морозы. Бегал и бормотал или выкрикивал "пророческие слова". Теперь его "пророчества" откровенно лгали. Он поносил безвинного зашеинского внука, называя его "учеником дьявола", что явно противоречило здравому смыслу даже самых темных верующих старух.
"Блаженный" впервые получил оплеуху от неизвестного. А в окно отца Михаила был брошен горшок с нечистотами. Горшок выбил стекла двойных рам и разбился, ударившись об изразцовую печь, обрызгав дорогие обои и "озловонив чертог иерея", как писал в жалобе приставу Вишневецкому отец Михаил.
Но пристав не только не учинил розыска, но и посоветовал отцу Михаилу "не дразнить гусей" и отсидеться дома. Вишневецкий понимал, как может обернуться "школьное происшествие", и для предосторожности поставил переодетого полицейского к поповскому дому. Сегодня горшок с нечистотами, а завтра "красный петух". Спалят отца Михаила, и концы в воду. Бывало и такое в тихой Мильве.
На всякий случай, в целях возможных запросов из губернии, было заведено дело, названное "Неблаговидное происшествие в школе кладбищенского прихода Усть-Мильвенского завода".
Дело начиналось с показания Манефы Мокеевны, не обелявшей законоучителя, продолжалось донесениями полицейских и агентов по тайному надзору. Сюда же было подшито заявление отца Михаила о горшке с нечистотами.
Маленькое дело, заведенное "на всякий случай" и "для предосторожности", росло с каждым днем. К нему были присоединены письма известных и неизвестных лиц, посланные в газеты и перехваченные почтой. Известные и неизвестные лица требовали мирского и духовного правосудия над попом, порочащим великую православную церковь. О Толстом не говорилось ни слова, хотя так недвусмысленно во имя защиты его памяти писались эти письма известными и неизвестными лицами, якобы защищающими и оберегающими религию от "растленных пастырей".
Пристав понимал, что всех писем не перехватить почте. Какие-то из них могут быть посланы и не из Мильвы. Особенно опасался он юридически образованного Валерия Тихомирова. Поэтому дело "о неблаговидном происшествии..." велось с особой тщательностью. Пристав должен знать все. И если что - "Не извольте беспокоиться. Все до последней бумажечки подшито и пронумеровано".
Матушкин собрал своих единомышленников, чтобы обсудить, как воспользоваться случаем в церковноприходской школе.
Тихомирову было поручено встретиться с протоиереем Калужниковым и попросить его о невозможном. Об извинении кладбищенского попа перед оскорбленными школьниками и, конечно, перед Мавриком.
- Подобное извинение не подобает священнослужителю, - заявил протоиерей Тихомирову. - Это унизительно.
Ожидавший примерно такого ответа, Валерий Всеволодович сказал:
- Сожалею и опасаюсь - не пришлось бы вместо отца Михаила отцу протоиерею приносить более широкое раскаяние с соборного амвона. Госпожа Зашеина сильнее, чем вы думаете. За нею общественное мнение. Тысячи людей. А за вами? - спросил Тихомиров, вставая и раскланиваясь. - Имею честь. Я выполнил свой долг. Предупредил.
Встревоженный Калужников остался сам не свой. Он знал, что в Мильве теперь будет известно всем о посещении Тихомирова и об отказе протоиерея признать виновность кладбищенского попа и заставить его повиниться. Протоиерей не ошибся. Его презирали не только в рабочих семьях, но и в близких ему домах, где он бывал запросто.
Отчим Маврика, хотя и находил поведение отца Михаила непристойным, все же искал смягчающие вину обстоятельства, считая, что заживут синяки и обиды. Герасим Петрович боялся, что скандал, который может поднять Екатерина Матвеевна, падет тенью и на него, поскольку Маврик им усыновлен, станет известен хозяину фирмы, и тогда прощай место доверенного пивного склада. Кто знает, как посмотрит господин Болдырев? А Екатерине Матвеевне нет ни до кого дела, когда речь идет о защите справедливости. И что бы ни грозило ей, она скажет правду во всеуслышанье.
VII
Отец Михаил не выходил из дома дня три. Сказался больным. Екатерина Матвеевна ежедневно появлялась в кладбищенской церкви, чтобы объясниться с попом. Но служил другой священник, из собора. Откладывать встречу не хотелось. Екатерина Матвеевна боялась, что пройдет неделя-другая и все забудется, да и она порастеряет припасенные и продуманные слова.
- Пойду к нему домой, - сказала она и пригласила с собой соседку Краснобаеву и мать Санчика.
Отец Михаил, ничего не зная, сидел дома без подрясника, в полосатых штанах, в сатиновой рубахе, в меховых котах на босу ногу и покуривал трубку, ожидая возвращения просвирни Дудариной, посланной за псаломщиком и церковным старостой, опасавшимися появляться в поповском доме. Теперь, после "горшка", после оплеухи, полученной "блаженным" Тишенькой, можно было ожидать и не такое.
И когда отец Михаил услышал на кухне голос просвирни "проходите, проходите", он решил, что это пришли избегавшие его псаломщик и староста, которых следовало проучить за вероломство и трусость.
Несдержаный на слова, начал он еще у себя в комнате громкое и сложное ругательство, которому позавидовал бы и камский грузчик, закончил брань, появляясь на кухне в чем был. То есть в полосатых штанах, в котах на босу ногу и с трубкой в зубах.
- Аг-га... Пришли, гадины! - крикнул он в ярости пришедшим к нему Екатерине Матвеевне, Краснобаевой и Санчиковой матери.
Женщины попятились. Екатерина Матвеевна взвизгнула и закрыла лицо руками. Ни одной из них никогда в жизни не приходилось видеть попа в штанах, да еще с трубкой в зубах. Появление священнослужителя перед прихожанами и особенно перед прихожанками в таком виде было делом неслыханным. Это не менее других понял отец Михаил, остолбеневший и потерявший дар речи. Зато Екатерина Матвеевна обрела его.
Отняв руки от своего лица, но не открывая глаз, она исступленно перекрестилась, затем простерла руки к небу и проникновенно начала проклятие:
- Именем бога! Именем пресвятой троицы отца, сына и святого духа я, непорочная дева Екатерина, расстригаю тебя, распутный поп! Трижды анафема тебе отныне и во веки веков... Анафема!
- Анафема!.. Анафема! - повторили громко Краснобаева и Денисова, наэкзальтированные певучим голосом Екатерины Матвеевны и словами проклятия.
Не открывая глаз, Екатерина Матвеевна повернулась к двери. Поспешно ушли вслед за ней Краснобаева и Денисова. Около ворот их ожидали человек до двадцати сочувствующих и любопытных.
- Ну как? Ну что там он?
На Зашеиной не было, что называется, лица. И все заметили это. Бледная, взволнованная, не видя никого, она прошла мимо толпившихся, не слышала их вопросов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80