Теперь уже и папа на нее кричал. Вита сунула в рот большой палец и уткнулась носом в пушистую Балерину. Максик, не отрываясь, смотрел на экран, но при этом тихонечко шептал: «Мама плохая, папа плохой».
Был бы у меня пульт дистанционного управления, настроенный на маму с папой, я нажала бы кнопку и отключила звук. Я снова и снова повторяла про себя, что все как-нибудь уладится. Они вдруг перестанут вопить, вздохнут и бросятся друг другу в объятия. Так уже много раз бывало, почему же не может быть сейчас? Папа скажет, что он, наверное, сошел с ума, если хоть на минуту подумал о том, чтобы бросить нас. Он поклянется никогда-никогда не видеться больше с этой Сарой. Он останется с мамой, Витой, Максиком и со мной, и все мы будем жить долго и счастливо. Я твердила про себя эту сказку, изо всех сил сжимая кулаки, так что колечко с изумрудом впивалось мне в ладонь.
— Господи боже, да посмотрите на себя, дети! Сегодня же Рождество! — Бабушка плотнее запахнула халат и решительно направилась в кухню, шлепая тапочками.
— Пошла их ругать, — сказал Максик.
И ведь подействовало! Крики на кухне стихли. Долго слышалось какое-то бормотание. Наконец бабушка вернулась в гостиную. За ней шел папа. Глаза у него были красные, как будто он тоже плакал, но сейчас он улыбался изо всех сил. Казалось, эти губы с загнутыми кверху уголками наклеили ему на лицо по ошибке.
— Так, ребятушки, во что будем играть?
— В «Акульку»! — предложил Максик.
Он совершенно не умел играть в «Акульку», никак не мог распознать одинаковые карты и просто кричал во все горло: «Акулька!» — так что уши начинали болеть.
— Дурацкая игра, а Максик играть не умеет, — сказала Вита. — Давайте играть в «Счастливые семейства»!
Папа так и дернулся. Вита не хотела его дразнить, просто она любит эту игру — ей нравятся карточки, на которых нарисованы семьи кроликов, белочек и мышек.
— Давайте играть в рождественские игры, — сказал папа.
Он поискал взглядом Балерину, нашел и надел ее на руку.
— Будем танцевать! — сказала Балерина. — Будем играть в «Море волнуется, раз!».
Папа перебрал наши компакт-диски и вытащил «Любимые мелодии», старенький сборник дебильных детских песенок про розовые зубные щетки, мышат в галошах и сбежавший паровозик.
— И никаких песен про красноносых оленят! — сказала Балерина, приплясывая на руке у папы. — Раз, два, начали! Девочки, мальчики, смотрите, как я делаю пируэт!
Папа врубил музыку на бешеную громкость. Максик с Витой заскакали по комнате. Я тоже стала подпрыгивать. Бабушка тяжело вздохнула:
— Господи, Эм, ну что ты так топочешь? У меня статуэтки в шкафу дребезжат.
Я замерла на месте так резко, что чуть не вывихнула щиколотку.
— Нет, нет, танцуй, принцесса Эсмеральда, ты у меня легонькая, как фея! — сказал папа. — Дай мне руки, и мы с тобой спляшем веселую рождественскую джигу!
— Да уж, счастливого тебе Рождества, бессердечный мерзавец! — сказала бабушка и выбежала из комнаты.
Вита и Максик тоже застыли на месте.
— Нет, нет, музыка еще не кончилась! Вы что, забыли, как играют в «Море волнуется»? — сказала Балерина.
И вот мы снова запрыгали, ничуточки не заботясь о бабушкином фарфоре. Потом Балерина научила нас играть в разные старинные игры — «визгучего поросенка» и жмурки. Папа завязывал нам глаза моим вязаным шарфом. Балерина очень хвалила шарф и говорила, что ей тоже бывает нужен такой, когда она вместе с другими оленями тянет санки Санта-Клауса холодными зимними ночами.
— Шикарный вязаный шарф, да к нему бы еще варежки для рожек, и клетчатые штанишки мне бы тоже не помешали! — сообщила она.
Мы все с хохотом повалились на ковер, и папа принялся тискать Виту с Максиком. Я засомневалась, не слишком ли я большая, чтобы играть в кучу-малу, но папа протянул руку и подтащил меня поближе.
— Пап, ты ведь на самом деле никуда не уйдешь? — шепнула я ему на ухо.
Папа приложил мне палец к губам:
— Ш-ш-ш, принцесса Эсмеральда! Не нужно обсуждать государственные тайны в присутствии принцессы Виты и принца Максика.
Больше я ничего не сказала. Держала все в себе до самого чая. Бабушка выложила на стол сандвичи с индейкой, пирожки с мясом и шоколадное полено.
— Только, ради бога, не объедайся, Эм. Может, лучше бы тебе обойтись простым хлебом с маслом, — сказала бабушка.
У меня внутри была такая пустота, что я готова была слопать все подряд. Но еда была какая-то странная — безвкусная, точно вата. И голова как будто ватой набита. Я ни о чем не могла думать. Все было как во сне. Вот я сижу, слизываю с пальцев шоколад, Вита с Максиком понарошку угощают Балерину, глупо хихикая, а мама ушла к себе в комнату и даже чай не стала пить.
Бабушка пошла к ней с подносом, но принесла его обратно нетронутым.
— Хочу к маме! — объявил вдруг Максик, сползая со стула.
— Нет, Максик, дай ей отдохнуть, у нее очень болит голова, — сказала бабушка.
— Это у меня болит голова от ее криков, — завела Вита и вдруг запнулась. — А сейчас ей уже лучше, пап?
— Боюсь, пока еще не совсем, принцесса, — сказал папа.
— Еще бы, — словно выплюнула бабушка. — Лживая свинья!
— Тише. Ты же сама велела мне подумать о детях. Не будем портить им праздник, — сказал папа.
Он очень старался — пел, танцевал и разыгрывал разные фокусы. Под конец Вита взвинтилась чуть ли не до истерики, Максик расхныкался. Тогда папа повалился вместе с ними на диван и заставил Балерину рассказать им длинную сказку о том, как она была маленьким олененком в Лапландии. Однажды в оленью школу пришел Санта-Клаус. Он разыскивал одаренных оленят. В школе были спортивные соревнования. Балерина мчалась, как ветер, и обогнала всех, хотя она была самой младшей из оленят и рожки у нее были малюсенькие, все в пуху, как почки у вербы. Мне хотелось тоже устроиться с ними и послушать, но я тихонько вышла из комнаты, прошла мимо бабушки, со злостью мывшей посуду в кухне, и поднялась к маме. Постояла у двери, прислушиваясь. Мне почему-то было неловко, и я никак не решалась войти. Вдруг услышала, как она там всхлипывает, чуть слышно, как Максик, и тогда я бросилась к ней. Мама прямо в одежде забралась под одеяло и свернулась комочком, промокшим от слез.
— Ой, мамочка, не плачь!
Я влезла к ней под одеяло и крепко ее обняла, как будто это она была маленькой девочкой, а я ее мамой.
Что мне делать, Эм? — простонала она. — Я не могу без него!
— Все хорошо, мам, все хорошо, — повторяла я, стараясь ее утешить.
Она вдруг рассердилась и вырвалась из моих рук.
— Ничего… (нехорошее слово) не хорошо, дурында! Он нас бросает, уходит к другой женщине, черт подери! — зашипела мама.
— Нет, он не уйдет. Все хорошо, мама. Он так здорово играет с нами. Он хочет с нами помириться. На самом деле он не уйдет. Он нас любит!
— Он сказал, что не уйдет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Был бы у меня пульт дистанционного управления, настроенный на маму с папой, я нажала бы кнопку и отключила звук. Я снова и снова повторяла про себя, что все как-нибудь уладится. Они вдруг перестанут вопить, вздохнут и бросятся друг другу в объятия. Так уже много раз бывало, почему же не может быть сейчас? Папа скажет, что он, наверное, сошел с ума, если хоть на минуту подумал о том, чтобы бросить нас. Он поклянется никогда-никогда не видеться больше с этой Сарой. Он останется с мамой, Витой, Максиком и со мной, и все мы будем жить долго и счастливо. Я твердила про себя эту сказку, изо всех сил сжимая кулаки, так что колечко с изумрудом впивалось мне в ладонь.
— Господи боже, да посмотрите на себя, дети! Сегодня же Рождество! — Бабушка плотнее запахнула халат и решительно направилась в кухню, шлепая тапочками.
— Пошла их ругать, — сказал Максик.
И ведь подействовало! Крики на кухне стихли. Долго слышалось какое-то бормотание. Наконец бабушка вернулась в гостиную. За ней шел папа. Глаза у него были красные, как будто он тоже плакал, но сейчас он улыбался изо всех сил. Казалось, эти губы с загнутыми кверху уголками наклеили ему на лицо по ошибке.
— Так, ребятушки, во что будем играть?
— В «Акульку»! — предложил Максик.
Он совершенно не умел играть в «Акульку», никак не мог распознать одинаковые карты и просто кричал во все горло: «Акулька!» — так что уши начинали болеть.
— Дурацкая игра, а Максик играть не умеет, — сказала Вита. — Давайте играть в «Счастливые семейства»!
Папа так и дернулся. Вита не хотела его дразнить, просто она любит эту игру — ей нравятся карточки, на которых нарисованы семьи кроликов, белочек и мышек.
— Давайте играть в рождественские игры, — сказал папа.
Он поискал взглядом Балерину, нашел и надел ее на руку.
— Будем танцевать! — сказала Балерина. — Будем играть в «Море волнуется, раз!».
Папа перебрал наши компакт-диски и вытащил «Любимые мелодии», старенький сборник дебильных детских песенок про розовые зубные щетки, мышат в галошах и сбежавший паровозик.
— И никаких песен про красноносых оленят! — сказала Балерина, приплясывая на руке у папы. — Раз, два, начали! Девочки, мальчики, смотрите, как я делаю пируэт!
Папа врубил музыку на бешеную громкость. Максик с Витой заскакали по комнате. Я тоже стала подпрыгивать. Бабушка тяжело вздохнула:
— Господи, Эм, ну что ты так топочешь? У меня статуэтки в шкафу дребезжат.
Я замерла на месте так резко, что чуть не вывихнула щиколотку.
— Нет, нет, танцуй, принцесса Эсмеральда, ты у меня легонькая, как фея! — сказал папа. — Дай мне руки, и мы с тобой спляшем веселую рождественскую джигу!
— Да уж, счастливого тебе Рождества, бессердечный мерзавец! — сказала бабушка и выбежала из комнаты.
Вита и Максик тоже застыли на месте.
— Нет, нет, музыка еще не кончилась! Вы что, забыли, как играют в «Море волнуется»? — сказала Балерина.
И вот мы снова запрыгали, ничуточки не заботясь о бабушкином фарфоре. Потом Балерина научила нас играть в разные старинные игры — «визгучего поросенка» и жмурки. Папа завязывал нам глаза моим вязаным шарфом. Балерина очень хвалила шарф и говорила, что ей тоже бывает нужен такой, когда она вместе с другими оленями тянет санки Санта-Клауса холодными зимними ночами.
— Шикарный вязаный шарф, да к нему бы еще варежки для рожек, и клетчатые штанишки мне бы тоже не помешали! — сообщила она.
Мы все с хохотом повалились на ковер, и папа принялся тискать Виту с Максиком. Я засомневалась, не слишком ли я большая, чтобы играть в кучу-малу, но папа протянул руку и подтащил меня поближе.
— Пап, ты ведь на самом деле никуда не уйдешь? — шепнула я ему на ухо.
Папа приложил мне палец к губам:
— Ш-ш-ш, принцесса Эсмеральда! Не нужно обсуждать государственные тайны в присутствии принцессы Виты и принца Максика.
Больше я ничего не сказала. Держала все в себе до самого чая. Бабушка выложила на стол сандвичи с индейкой, пирожки с мясом и шоколадное полено.
— Только, ради бога, не объедайся, Эм. Может, лучше бы тебе обойтись простым хлебом с маслом, — сказала бабушка.
У меня внутри была такая пустота, что я готова была слопать все подряд. Но еда была какая-то странная — безвкусная, точно вата. И голова как будто ватой набита. Я ни о чем не могла думать. Все было как во сне. Вот я сижу, слизываю с пальцев шоколад, Вита с Максиком понарошку угощают Балерину, глупо хихикая, а мама ушла к себе в комнату и даже чай не стала пить.
Бабушка пошла к ней с подносом, но принесла его обратно нетронутым.
— Хочу к маме! — объявил вдруг Максик, сползая со стула.
— Нет, Максик, дай ей отдохнуть, у нее очень болит голова, — сказала бабушка.
— Это у меня болит голова от ее криков, — завела Вита и вдруг запнулась. — А сейчас ей уже лучше, пап?
— Боюсь, пока еще не совсем, принцесса, — сказал папа.
— Еще бы, — словно выплюнула бабушка. — Лживая свинья!
— Тише. Ты же сама велела мне подумать о детях. Не будем портить им праздник, — сказал папа.
Он очень старался — пел, танцевал и разыгрывал разные фокусы. Под конец Вита взвинтилась чуть ли не до истерики, Максик расхныкался. Тогда папа повалился вместе с ними на диван и заставил Балерину рассказать им длинную сказку о том, как она была маленьким олененком в Лапландии. Однажды в оленью школу пришел Санта-Клаус. Он разыскивал одаренных оленят. В школе были спортивные соревнования. Балерина мчалась, как ветер, и обогнала всех, хотя она была самой младшей из оленят и рожки у нее были малюсенькие, все в пуху, как почки у вербы. Мне хотелось тоже устроиться с ними и послушать, но я тихонько вышла из комнаты, прошла мимо бабушки, со злостью мывшей посуду в кухне, и поднялась к маме. Постояла у двери, прислушиваясь. Мне почему-то было неловко, и я никак не решалась войти. Вдруг услышала, как она там всхлипывает, чуть слышно, как Максик, и тогда я бросилась к ней. Мама прямо в одежде забралась под одеяло и свернулась комочком, промокшим от слез.
— Ой, мамочка, не плачь!
Я влезла к ней под одеяло и крепко ее обняла, как будто это она была маленькой девочкой, а я ее мамой.
Что мне делать, Эм? — простонала она. — Я не могу без него!
— Все хорошо, мам, все хорошо, — повторяла я, стараясь ее утешить.
Она вдруг рассердилась и вырвалась из моих рук.
— Ничего… (нехорошее слово) не хорошо, дурында! Он нас бросает, уходит к другой женщине, черт подери! — зашипела мама.
— Нет, он не уйдет. Все хорошо, мама. Он так здорово играет с нами. Он хочет с нами помириться. На самом деле он не уйдет. Он нас любит!
— Он сказал, что не уйдет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52