Скоро в небе над студёной Иорданью не осталось ни одного голубя.
Люди, которые смотрели им вслед, уже не могли вернуться домой, как их голуби. Они были отделены от дома цепью краснорожих бритых рыцарей. Кое-кто начал было раздеваться, чтобы, по обычаю, окунуться в прорубь, но начальник отряда пролаял приказание, и русских погнали к городу, подталкивая древками копий недостаточно расторопных.
Когда гонящие и гонимые подходили к Монашеским воротам, из ворот показался Томас и ещё двое воинов. В руках у них были узлы с подсвечниками, паникадилами и прочей церковной утварью. Томас держал в руке большой парчовый узел, из которого свисала на трёх цепочках серебряная лампада. Старый воин искал глазами женщин и жадно всматривался в изукрашенные кики и кокошники.
Проходя мимо него, Трифон Аристов внезапно остановился как вкопанный. Остановились невольно и все шедшие за ним. Вдоль вереницы людей полетели немецкие ругательства. Рыцарь, который был ближе всех к Трифону, изо всей силы ткнул его в спину древком копья, разразившись потоком смешанной немецко-русской брани. Трифон не пошевелился, точно не почувствовал. Он не отрываясь смотрел на лампаду.
Все, кто находился поблизости, тоже узнали её. Это была лампада для образа Николая-чудотворца, сделанная Варфоломеем Платоновым по заказу Трифона Аристова.
Как зачарованный Трифон шагнул к Томасу. Он даже не заметил, что выпустил из рук правый край иконы Николая-чудотворца, которую нёс вместе с чернобородым кузнецом. Кузнец едва успел подхватить Трифонов край и удержать икону от падения.
Рыцарь изрыгнул ещё один поток ругани и попытался древком копья отбросить Трифона назад. Но Трифон, словно не замечая, оттолкнул рыцаря, и тот упал в снег.
Теперь Трифону никто не мешал, и он подошёл к Томасу, глядя то на лампаду, то на грабителя, который был весьма высок ростом и, как дуб, возвышался над ним.
Удар пришёлся куда-то между ухом и виском. Что-то хрустнуло, челюсть Томаса отвалилась и снова захлопнулась, точно волчий капкан, а сам он, запрокинув голову, повалился на снег. Ноги его согнулись было в коленях, но тут же судорожно вытянулись — и замерли.
Тем временем рыцарь, которого оттолкнул Трифон, поднялся на ноги и с яростным рычанием бросился к нему. Но его опередил другой рыцарь. Он пронзил Трифона копьём почти в то самое мгновение, когда Трифон ударил Томаса.
На снегу рядом с верным Томасом, лучшим другом епископа, лежал великий грешник Трифон Аристов. На нём не было видно крови, потому что он был одет в кафтан ярко-красного ипрского сукна. Но на снегу всё шире расплывалось пятно того же цвета, что и кафтан.
Проходя под сводом ворот, Николка вспомнил, как они с Мартином всегда кричали в подворотне, чтобы получить ответ от каменного свода. Но это было что-то бесконечно далёкое, к чему уже не могло быть возврата. Недаром все взрослые горячо молились.
Русских гнали в городскую темницу, находившуюся неподалёку от Большого рынка. По дороге они видели мало сочувственных взглядов, гораздо больше злорадствующих и жадно-любопытных. Лишь изредка в светлых глазах какой-нибудь служанки из чуди или извозчика из латышей мелькало испуганное сострадание. Впереди и позади необычного шествия бежали ребятишки с криками:
— Русских поймали! Русских поймали!
Иногда кто-нибудь из них удивлённо восклицал:
— А вон русские дети! Их тоже поймали! А кто-то вопил во всё горло:
— Русские рыцаря убили!
Когда пленники спускались в подвал по узенькой каменной лестнице со стёртыми ступеньками, рыцари хищно и зорко осматривали каждого, срывали с женщин кокошники и кики, расшитые жемчугом и каменьями, и меха, что подороже. Забрали они и серебряную чашу у церковного служки, и позолоченное блюдо с серебряным крестом у худощавого юноши, и всё, что в их глазах представляло ценность.
Затворилась тяжёлая окованная дверь, лязгнул засов, зазвенели ключи — и русские остались в подземелье со сводчатыми стенами и единственным крохотным оконцем почти под самым потолком.
Здесь им предстояло провести неизвестно сколько времени в ожидании неведомого.
Глава восемнадцатая. МАРТИН ПРИЗНАЁТСЯ
В тот день Мартин оделся потеплее и отправился на реку поглядеть, как Николка и другие русские будут купаться в проруби. Он издали наблюдал за крестным ходом и обрядом водосвятия, стесняясь подойти ближе, — ведь русские пришли сюда не ради чего-то праздного, а ради совершения своего священного обряда. Мартин видел, как рыцари окружили русских и погнали их в город.
Его оглушила мысль: значит, недаром все его последние дни были наполнены ожиданием чего-то страшного — вот оно!
Он следовал в отдалении за шествием, над которым покачивался лес копий и хоругви, видел, как все остановились и как после заминки несколько рыцарей понесли вслед за шествием кого-то огромного в голубой шубе, а двое других поволокли в противоположную сторону, к проруби, безжизненное тело в красном кафтане,
Вереница людей начала втягиваться в Монашеские ворота. Мартину удалось разглядеть среди идущих Николку, но Николка не смотрел в его сторону. Следуя за шествием, Мартин проводил схваченных до самой темницы.
За обедом он не мог проглотить ни кусочка, Георг Трясоголов пристально наблюдал за ним. Таким, как сегодня, он внука ещё не видел, хотя давно заметил, что с ним творится неладное. Мартин был явно не в себе с тех пор, как открылась эта злополучная ярмарка. Сегодня схватили русских во время исполнения праздничного крещенского обряда. Но что до всего этого Мартину?
Старший приказчик выяснил, что Мартин дружит с сыном русского серебряника — мальчишкой того же возраста, что и он сам. Ничего подозрительного приказчику заметить не удалось — мальчики играют, гоняют голубей. Почему же Мартин принимает так близко к сердцу дела, которые должны занимать государственных мужей, но отнюдь не мальчишек?
Гоняют голубей… Соглядатай из Пскова говорил, что голубь, принесший во Псков письмо с сообщением о планах фон дер Борха, отправлен не иначе, как из Русского конца, хотя письмо и написано по-немецки… Что ж, возможно даже, что письмо было послано из того именно дома, где живёт дружок Мартина. Но смешно предполагать, что русские посвятили в свои тайны немецкого мальчишку и вот теперь он боится, как бы это не открылось. Так можно пойти дальше и предположить, что они с какой-то загадочной целью поручили именно ему написать это письмо во Псков!
Трясогов усмехнулся. Всё это чепуха, конечно, но, как бы то ни было, у Мартина есть своя, тайная жизнь, связанная с русскими, и необходимо, чтобы тайное стало явным. Однако не следует торопиться, дабы не допустить оплошности, как в прошлый раз, когда возникли ложные подозрения относительно младшего приказчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Люди, которые смотрели им вслед, уже не могли вернуться домой, как их голуби. Они были отделены от дома цепью краснорожих бритых рыцарей. Кое-кто начал было раздеваться, чтобы, по обычаю, окунуться в прорубь, но начальник отряда пролаял приказание, и русских погнали к городу, подталкивая древками копий недостаточно расторопных.
Когда гонящие и гонимые подходили к Монашеским воротам, из ворот показался Томас и ещё двое воинов. В руках у них были узлы с подсвечниками, паникадилами и прочей церковной утварью. Томас держал в руке большой парчовый узел, из которого свисала на трёх цепочках серебряная лампада. Старый воин искал глазами женщин и жадно всматривался в изукрашенные кики и кокошники.
Проходя мимо него, Трифон Аристов внезапно остановился как вкопанный. Остановились невольно и все шедшие за ним. Вдоль вереницы людей полетели немецкие ругательства. Рыцарь, который был ближе всех к Трифону, изо всей силы ткнул его в спину древком копья, разразившись потоком смешанной немецко-русской брани. Трифон не пошевелился, точно не почувствовал. Он не отрываясь смотрел на лампаду.
Все, кто находился поблизости, тоже узнали её. Это была лампада для образа Николая-чудотворца, сделанная Варфоломеем Платоновым по заказу Трифона Аристова.
Как зачарованный Трифон шагнул к Томасу. Он даже не заметил, что выпустил из рук правый край иконы Николая-чудотворца, которую нёс вместе с чернобородым кузнецом. Кузнец едва успел подхватить Трифонов край и удержать икону от падения.
Рыцарь изрыгнул ещё один поток ругани и попытался древком копья отбросить Трифона назад. Но Трифон, словно не замечая, оттолкнул рыцаря, и тот упал в снег.
Теперь Трифону никто не мешал, и он подошёл к Томасу, глядя то на лампаду, то на грабителя, который был весьма высок ростом и, как дуб, возвышался над ним.
Удар пришёлся куда-то между ухом и виском. Что-то хрустнуло, челюсть Томаса отвалилась и снова захлопнулась, точно волчий капкан, а сам он, запрокинув голову, повалился на снег. Ноги его согнулись было в коленях, но тут же судорожно вытянулись — и замерли.
Тем временем рыцарь, которого оттолкнул Трифон, поднялся на ноги и с яростным рычанием бросился к нему. Но его опередил другой рыцарь. Он пронзил Трифона копьём почти в то самое мгновение, когда Трифон ударил Томаса.
На снегу рядом с верным Томасом, лучшим другом епископа, лежал великий грешник Трифон Аристов. На нём не было видно крови, потому что он был одет в кафтан ярко-красного ипрского сукна. Но на снегу всё шире расплывалось пятно того же цвета, что и кафтан.
Проходя под сводом ворот, Николка вспомнил, как они с Мартином всегда кричали в подворотне, чтобы получить ответ от каменного свода. Но это было что-то бесконечно далёкое, к чему уже не могло быть возврата. Недаром все взрослые горячо молились.
Русских гнали в городскую темницу, находившуюся неподалёку от Большого рынка. По дороге они видели мало сочувственных взглядов, гораздо больше злорадствующих и жадно-любопытных. Лишь изредка в светлых глазах какой-нибудь служанки из чуди или извозчика из латышей мелькало испуганное сострадание. Впереди и позади необычного шествия бежали ребятишки с криками:
— Русских поймали! Русских поймали!
Иногда кто-нибудь из них удивлённо восклицал:
— А вон русские дети! Их тоже поймали! А кто-то вопил во всё горло:
— Русские рыцаря убили!
Когда пленники спускались в подвал по узенькой каменной лестнице со стёртыми ступеньками, рыцари хищно и зорко осматривали каждого, срывали с женщин кокошники и кики, расшитые жемчугом и каменьями, и меха, что подороже. Забрали они и серебряную чашу у церковного служки, и позолоченное блюдо с серебряным крестом у худощавого юноши, и всё, что в их глазах представляло ценность.
Затворилась тяжёлая окованная дверь, лязгнул засов, зазвенели ключи — и русские остались в подземелье со сводчатыми стенами и единственным крохотным оконцем почти под самым потолком.
Здесь им предстояло провести неизвестно сколько времени в ожидании неведомого.
Глава восемнадцатая. МАРТИН ПРИЗНАЁТСЯ
В тот день Мартин оделся потеплее и отправился на реку поглядеть, как Николка и другие русские будут купаться в проруби. Он издали наблюдал за крестным ходом и обрядом водосвятия, стесняясь подойти ближе, — ведь русские пришли сюда не ради чего-то праздного, а ради совершения своего священного обряда. Мартин видел, как рыцари окружили русских и погнали их в город.
Его оглушила мысль: значит, недаром все его последние дни были наполнены ожиданием чего-то страшного — вот оно!
Он следовал в отдалении за шествием, над которым покачивался лес копий и хоругви, видел, как все остановились и как после заминки несколько рыцарей понесли вслед за шествием кого-то огромного в голубой шубе, а двое других поволокли в противоположную сторону, к проруби, безжизненное тело в красном кафтане,
Вереница людей начала втягиваться в Монашеские ворота. Мартину удалось разглядеть среди идущих Николку, но Николка не смотрел в его сторону. Следуя за шествием, Мартин проводил схваченных до самой темницы.
За обедом он не мог проглотить ни кусочка, Георг Трясоголов пристально наблюдал за ним. Таким, как сегодня, он внука ещё не видел, хотя давно заметил, что с ним творится неладное. Мартин был явно не в себе с тех пор, как открылась эта злополучная ярмарка. Сегодня схватили русских во время исполнения праздничного крещенского обряда. Но что до всего этого Мартину?
Старший приказчик выяснил, что Мартин дружит с сыном русского серебряника — мальчишкой того же возраста, что и он сам. Ничего подозрительного приказчику заметить не удалось — мальчики играют, гоняют голубей. Почему же Мартин принимает так близко к сердцу дела, которые должны занимать государственных мужей, но отнюдь не мальчишек?
Гоняют голубей… Соглядатай из Пскова говорил, что голубь, принесший во Псков письмо с сообщением о планах фон дер Борха, отправлен не иначе, как из Русского конца, хотя письмо и написано по-немецки… Что ж, возможно даже, что письмо было послано из того именно дома, где живёт дружок Мартина. Но смешно предполагать, что русские посвятили в свои тайны немецкого мальчишку и вот теперь он боится, как бы это не открылось. Так можно пойти дальше и предположить, что они с какой-то загадочной целью поручили именно ему написать это письмо во Псков!
Трясогов усмехнулся. Всё это чепуха, конечно, но, как бы то ни было, у Мартина есть своя, тайная жизнь, связанная с русскими, и необходимо, чтобы тайное стало явным. Однако не следует торопиться, дабы не допустить оплошности, как в прошлый раз, когда возникли ложные подозрения относительно младшего приказчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27