» И я охотно рассказываю… Ява завидует моим снам и говорит, что я во сне живу интересней, чем наяву, и было б для меня, наверно, лучше, если бы я всё время спал и не просыпался…
Так вот приснилось мне… Будто сижу я посреди сцены на царском троне в какой-то огромной царской шубе. И она почему-то воняет, как кобеняк деда Саливона. На голове у меня золотая корона, в руках увесистая дубинка с кругляшкой на конце — «скипетр» называется.
Из тёмного зала отовсюду (из партера и с ярусов) таращатся на меня коровьи и бараньи морды. Тут и там, на местах зрителей, всюду сидят коровы, овцы, бараны и прочий рогатый скот. И меня это нисколечко не удивляет. Как будто так и нужно. В первом ряду сидит наша однорогая корова Манька, Явина пятнистая Контрибуция, козёл Жора и колхозный бык Петька. И я то и дело незаметно (чтоб не видно было другим зрителям) моргаю им, как подмаргивает артист своим родичам, которые пришли на спектакль.
А в основном я произношу какой-то длинный монолог — без слов, но очень умный и красивый… Наконец я кончил и склонил голову, ожидая аплодисментов. А в зале гнетущая тишина. И вдруг я спохватываюсь: какие тут могут быть аплодисменты, если у них, у моих зрителей, не руки, а копыта! А где вы слышали, чтобы кто-то аплодировал копытами? Чего я, дурной, волнуюсь? Мои же зрители просто не могут аплодировать. Они могут только мекать, бекать, мукать. Но из уважения ко мне они этого не делают. Они молчат, выражая тем самым восхищение моей игрой. Манька и Контрибуция растроганно вздыхают. Козёл Жора вытирает кончиком бороды глаза. А колхозный бык Петька, известный хам и грубиян, плачет, как ребёнок. Взволнованный, я встаю, но, вместо того чтобы раскланяться, вдруг хлопаю на весь зал кнутом (у меня в руках уже не скипетр, а кнут!). И зрители мои с гвалтом срываются с мест. Миг — ив зале пусто. Никогошеньки. Одни стулья.
И тут вдруг из-за кулис на сцену выходит… Ява. В форме милиционера.
Грохоча сапогами, направляется ко мне и говорит:
«Чего нарушаешь? Не нарушать! А то сейчас заберу в отделение».
Я гневно смотрю на него:
«Кто дал тебе право так со мной разговарить? Я — царь!» «Какой же ты, к бесу, царь. Ты — вор! Ты украл часы у настоящего царя, и вот у меня ордер на твой арест. Товарищ царь, вы арестованы!» — И Ява показывает мне какую-то бумажку.
Меня охватывает страх.
«Ява, — говорю я, — ну зачем ты так… Ведь ты же знаешь, как всё было. Это же случайно».
А он сердито:
«Кто дал тебе, вору, право называть меня, представителя власти, на „ты“?»
Опять нарушаешь?!" «Извините, — прошу я, совсем сбитый с толку, — но я думал, что мы с вами друзья».
«Индюк думал», — сурово говорит Ява и вдруг накидывает мне на голову какую-то дерюгу. И вот я связан, ничего не вижу, не могу шевельнуть ни рукой ни ногой. Какая-то ниточка от дерюги щекочет мне лицо, а я не могу её отстранить. И это так нестерпимо, что хочется крикнуть, но крик застревает у меня в горле, и… я просыпаюсь.
Оказывается, по мне ползала муха. Когда я открыл глаза, она сидела на кончике моего носа и потирала от удовольствия передние лапки. Я сделал губами — пфуй! — муха слетела, прожужжала где-то под потолком и села мне на лоб… О сне нечего было и думать.
Я сел на тахте и глянул на «милиционера» Яву. Он мирно спал, подложив под щёку ладонь и причмокивая губами, как младенец.
— «Не нарушай»!.. У-у, змеюка! Предатель! — пробормотал я и пырнул его пальцем в бок.
Он сразу проснулся, вскочил и сел, хлопая заспанными глазами:
— Га? Что?!
— Вставай, а то я уже проснулся, и мне скучно, — спокойно сказал я.
— Тю!.. Дурной! — И он шлёпнулся на подушку и закрыл глаза.
— Не нарушай! — милиционерским тоном сказал я.
— Отчепись, я спать хочу.
— А ну тебя, соня! — сказал я, соскочил с тахты и вышел на балкон подышать свежим утренним воздухом.
А утро какое! Лучистое, звонкое, ясное, как новая копеечка. И весёлое, голосистое, певучее… Ох, какое же певучее!..
«Аве-е, Мари-ия, а-аве, Ма-ария-а…» — печально выводит в растворённом окне высокий и чистый мальчишеский голос.
И в ту же минуту:
«Джама-йа-а-ай-ка! Джамай-ка!..» — бодро и весело звенит всё тот же голос уже из второго окна.
«Са-анта Лю-учи-ия! Санта Лючия!..» — волнами льётся он из третьего. И одновременно из четвёртого — его же задушевное, грустное и совсем уж детское: «Мамма, Мамма…» Аж мурашки по коже!
В то лето киевляне увлекались песнями итальянского мальчика Робертино Лоретти, и почти в каждой квартире были его пластинки. С раннего утра неслось над городом пение голосистого Робертино.
«Вот бы нам с Явой такие соловьиные голоса, — подумал я. — Не ломали б мы голову, как прославиться. Стояли бы себе на сцене возле рояля, выпятив грудь, и только рот разевали…» Ан дудки! Нашими голосами только «Пожар!» или «Караул!» кричать. А если уж в артисты, то только в драматические. Или в кино! Вот это да! Вот это мы можем! Кино!.. Радость щекочет мне живот. Мы же сегодня будем на киностудии! На настоящей киностудии, где снимают фильмы… И увидим известных киноактёров. И как фильмы снимают, посмотрим… И всё такое интересное увидим!.. Эх! Даже не верится!..
Ява уже встал. Мы быстренько завтракаем — и айда!
…Как прекрасны люди утром! Будто росою умытые! Бодрые, свежие и как будто даже хрустящие, как молодые огурчики. А глаза у них какие! Чистые и ясные, как цветы, что только распустились.
Мы едем в автобусе, и я вокруг всё рассматриваю. И такое у меня настроение расчудесное. И так я всех люблю! И так мне хорошо!
Бодрым шагом заходим мы во двор, где живёт Валька. Нам нужно зайти сначала к ней, а потом уже к Максиму Валерьяновичу. Вдруг мы видим большую ватагу хлопцев (человек двадцать, не меньше) и среди них Будку. Они толкутся как раз у Валькиного подъезда, во что-то играют — не пройдёшь никак. Мы в нерешительности остановились. И тут Будка заметил нас. Я увидел, как загорелись у него глаза. Он что-то сказал хлопцам, и те кинулись к нам. Момент — и мы окружены со всех сторон.
«Ну, пропали! Пропали ни за грош!» — мелькнуло в голове.
— Павлуша! За спину! — кричит Ява.
Я мигом подскакиваю к нему и прислоняюсь спиной к его спине. И так, занявши «круговую оборону», мы стоим, выставив вперёд кулаки. А кольцо всё сжимается и сжимается. И уже Будка, размахивая руками перед Явиным носом, орёт:
— Поразнесу! У-у, поразнесу сейчас!
И я уже отталкиваю в грудь долговязого слюнявого детину, который лезет на меня. И вот кто-то больно двинул меня по ноге. Ещё миг — и начнётся драка. Да нет, какая там драка! Избиение, свалка, конец наш… Я уже, как говорится, кожей чувствую, как меня сейчас бить будут.
И тут вдруг Ява говорит звонким таким голосом, с насмешечкой:
— Ого, как вас много! И все на двоих! Вот здорово! «Что он говорит? Пришибут же на месте!» — с ужасом думаю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42