И только небольшая частица людей барахтается в воде. Но и этой небольшой частицы достаточно, чтобы вытеснить телами половину воды из Днепра. Ещё одна незначительная частица всё время куда-то идёт. Идёт, переступая через тела, наступая на чьи-то ноги, руки, головы и на другие места. Но и этой незначительной частицы достаточно, чтобы создать впечатление вокзальной толкучки. А вон — хоп! хоп! хоп! — под деревьями волейбол. Стоят в кружок и лупят по мячу. И ведь нет, чтобы нормально играть, а всё стараются так, чтобы кому-нибудь в голову угодить. Разноцветные мячи не столько в воздухе летают, сколько по песку катаются, через людей перескакивая. Такой уж это пляжный волейбол.
А вон «геркулесы» ходят, важничая, то и дело напружинивая мышцы и грудь колесом выставляя. И у каждого на руке номерок на резинке от гардероба, будто все «геркулесы» кем-то пронумерованы.
— Здорово, Гарик!
— Привет, Шурик!
— Чао, Марик!
Эти «геркулесы» друг с другом здороваются, не останавливаясь и не поворачивая головы, чтобы не утратить стройность фигуры.
И все эти пронумерованные марики, гарики и шурики, похожие своей важностью на индюков, отличались от остальных людей тем, что были разрисованы татуировками. Татуировки были у них где хочешь — на руках, на груди, на ногах и даже на спине. И что только не было выколото! И корабли, и орлы, и звери, и женщины, и кинжалы, и разные мудрые изречения, например: «Смерть за измену», или что-нибудь в этом роде. Это во-первых. А во-вторых, у всех что-нибудь висело на шее. Какая-нибудь цепочка, а па ней или подковка, или бляха, или какая-нибудь женская брошка, или ключ, или даже… крестик. И чудно было видеть этот крестик на груди, где выколот пиратский корабль, кинжал да ещё и «Смерть за измену». Ясно, что этот крестик ничего общего с богом не имел, что это было просто модно.
«Чего доброго, у них ещё и поповская ряса в моду войдёт, — подумал я. — И будут ходить тогда киевские гарики в поповских рясах по Крещатику…» А вон какой дядька чудной. Там, где у людей волосы (на голове, например), у него лысина, а там, где у всех голо (на спине, например), у него густая рыжая шерсть, как у медведя. А он лежит, загорает. Вот чудак! Ну как же ему загореть? Солнце ведь к телу сквозь этот мех не пробьётся!
А вон старикан какой! Из воды выскочил и ну гимнастику делать: и приседает, и на руках от земли отжимается, и подпрыгивает, как хлопчик. Сам худущий, сверху лысина, а по бокам головы длинные волосы до самых плеч. И улыбается во весь рот, подмаргивая кому-то. Ну и дед!.. Тю! Вы гляньте только, что там делается! Старая бабуся, седая и сморщенная, в теннис… или, как его, в бадминтон ракеткой вымахивает. Так вымахивает, аж в глазах рябит. Ого-го! Интересно было бы посмотреть на нашу бабку Триндичку с такой ракеткой. Всё село бы сбежалось. А тут никто и внимания не обращает.
Интересные старики и старушки в Киеве. Какие-то ребячливые. Будто старые дети. А молодые парни наоборот. Вон идут двое. Ну, лет по двадцать, не больше. И оба с бородами. Чудеса!
А вон какая-то тётя спит под деревом. Завернулась с головой в одеяло и храпит. И чего она на пляж пришла, непонятно. Дома под одеялом лучше выспаться можно.
А сколько детей! Сколько детей на пляже! Только и слышишь:
— Сема, выйди из воды! Выйди из воды, Сема!
— Галочка, не заплывай! Плыви назад!
— Саша, где твои тапочки? Где твои тапочки, я спрашиваю!
— Алик, сними мокрые трусы.
— Толя, отдай ему мяч. Толя! Это ж не твой мяч, это его мяч.
— Яша, за такую вредность ты больше купаться не будешь. Не будешь… за вредность.
— Фаня, ты опять насыпала песку в мои туфли? А ну-ка высыпь сейчас же!
— Деточка, ну съешь яичко! Одно только яичко! — говорит толстая тётя в полосатом купальнике, протягивая облупленное яйцо щекастому здоровяку лет двенадцати.
Тот воротит нос и морщится — не хочет.
— Деточка, ну съешь, прошу тебя! — умоляет тётя. А из воды восторженно верещит худенький, как воробей, мальчишка лет шести:
— Мамо, вода! Мамо, Днипро! Мамо, я купаюсь! Мамо, вода! — как будто он никогда в жизни воды не видел и не купался никогда.
Мы подошли к самой воде и начали выбирать место, где можно положить вещи, когда разденешься. Между прочим, глядя на Днепр, который кишел людьми, я подумал: «Вот если б кто-нибудь тонул, а мы бы его спасли! Лучше бы, конечно, чтобы какой-нибудь ребёнок тонул — легче спасать…» Это была наша постоянная, пока ещё не осуществлённая мечта — кого-нибудь спасти и вообще стать героями. Особенно хорошо было бы вот так, при всех, чтоб видели… Чего бы вон тому шустрому пискуну не забулькать, например… Мы бы его в миг — раз — и будь здоров. И в «Вечернем Киеве» на следующий день заголовок: «Юные герои из Васюковки».
— Из «Вечернего Киева» как раз интересовались вчера… — услышал я вдруг весёлый голос. И вздрогнул: уж не подслушал ли кто-нибудь мои мысли?
Нет, это просто разговаривали двое мужчин. Один, невысокий, круглолицый, стоял по колено в воде. Другой, широкоплечий, с крючковатым носом, стоял на песке у самой воды. Он был уже одет (возможно, шёл домой), но ещё не обулся — ботинки держал в руке.
— Все расспрашивали про роль царя, — продолжал круглолицый. — Нет, отвечаю, нечего ещё говорить. Как будет готово, тогда и приходите.
— Правильно, — поддержал горбоносый. — Никогда не нужно рассказывать заранее. Я терпеть не могу, когда вот так делятся творческими планами, обещают, берут обязательства, а потом… пшик! — и ничего нет. Ну, ни пуха ни пера! Я побегу, а то уж и так на радио запаздываю… Бывай! Привет Галинке. Я забегу на днях… Дом я помню… А квартира, если не ошибаюсь, тринадцатая? Так?
— Так-так! Тринадцатая! Заходи обязательно! Бывай! — радостно улыбаясь, крикнул круглолицый, а когда горбоносый отошёл, негромко, но так, что мы слышали, буркнул: — К чёрту!
Мы с Явой переглянулись и заулыбались. Мы знали, что когда говорят «ни пуха ни пера», нужно посылать к чёрту, но чтобы это делал взрослый, в первый раз слышали.
Круглолицый артист сделал торопливо несколько шагов, собираясь нырнуть, и вдруг остановился, вскинув руки:
— Ух ты! Часы забыл снять! — Обернулся, увидел нас: — Хлопчики, будьте добры, положите вон там, на серые брюки, чтобы мне не возвращаться, — и протянул часы.
Я стоял ближе к нему, я и взял. А артист сразу — бух в воду! И поплыл кролем, вспенивая воду ногами, как моторная лодка. Здорово плавает… Несколько секунд мы смотрели, как он плывёт. И вдруг где-то слева раздался вопль:
— Утонул! Утонул!.. Утопленника вытащили!
— Где? Где? — так и подскочили мы.
И кинулись туда, куда уже бежали люди.
А что? Если бы при вас закричали «утонул», вы бы разве стояли на месте?
Тем более, если вы только что мечтали кого-нибудь спасти! Да и к тому же ещё учтите, что вы никогда не видали настоящего живого утопленника… То есть не живого, конечно… а вообще… ну, одним словом, утопленника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
А вон «геркулесы» ходят, важничая, то и дело напружинивая мышцы и грудь колесом выставляя. И у каждого на руке номерок на резинке от гардероба, будто все «геркулесы» кем-то пронумерованы.
— Здорово, Гарик!
— Привет, Шурик!
— Чао, Марик!
Эти «геркулесы» друг с другом здороваются, не останавливаясь и не поворачивая головы, чтобы не утратить стройность фигуры.
И все эти пронумерованные марики, гарики и шурики, похожие своей важностью на индюков, отличались от остальных людей тем, что были разрисованы татуировками. Татуировки были у них где хочешь — на руках, на груди, на ногах и даже на спине. И что только не было выколото! И корабли, и орлы, и звери, и женщины, и кинжалы, и разные мудрые изречения, например: «Смерть за измену», или что-нибудь в этом роде. Это во-первых. А во-вторых, у всех что-нибудь висело на шее. Какая-нибудь цепочка, а па ней или подковка, или бляха, или какая-нибудь женская брошка, или ключ, или даже… крестик. И чудно было видеть этот крестик на груди, где выколот пиратский корабль, кинжал да ещё и «Смерть за измену». Ясно, что этот крестик ничего общего с богом не имел, что это было просто модно.
«Чего доброго, у них ещё и поповская ряса в моду войдёт, — подумал я. — И будут ходить тогда киевские гарики в поповских рясах по Крещатику…» А вон какой дядька чудной. Там, где у людей волосы (на голове, например), у него лысина, а там, где у всех голо (на спине, например), у него густая рыжая шерсть, как у медведя. А он лежит, загорает. Вот чудак! Ну как же ему загореть? Солнце ведь к телу сквозь этот мех не пробьётся!
А вон старикан какой! Из воды выскочил и ну гимнастику делать: и приседает, и на руках от земли отжимается, и подпрыгивает, как хлопчик. Сам худущий, сверху лысина, а по бокам головы длинные волосы до самых плеч. И улыбается во весь рот, подмаргивая кому-то. Ну и дед!.. Тю! Вы гляньте только, что там делается! Старая бабуся, седая и сморщенная, в теннис… или, как его, в бадминтон ракеткой вымахивает. Так вымахивает, аж в глазах рябит. Ого-го! Интересно было бы посмотреть на нашу бабку Триндичку с такой ракеткой. Всё село бы сбежалось. А тут никто и внимания не обращает.
Интересные старики и старушки в Киеве. Какие-то ребячливые. Будто старые дети. А молодые парни наоборот. Вон идут двое. Ну, лет по двадцать, не больше. И оба с бородами. Чудеса!
А вон какая-то тётя спит под деревом. Завернулась с головой в одеяло и храпит. И чего она на пляж пришла, непонятно. Дома под одеялом лучше выспаться можно.
А сколько детей! Сколько детей на пляже! Только и слышишь:
— Сема, выйди из воды! Выйди из воды, Сема!
— Галочка, не заплывай! Плыви назад!
— Саша, где твои тапочки? Где твои тапочки, я спрашиваю!
— Алик, сними мокрые трусы.
— Толя, отдай ему мяч. Толя! Это ж не твой мяч, это его мяч.
— Яша, за такую вредность ты больше купаться не будешь. Не будешь… за вредность.
— Фаня, ты опять насыпала песку в мои туфли? А ну-ка высыпь сейчас же!
— Деточка, ну съешь яичко! Одно только яичко! — говорит толстая тётя в полосатом купальнике, протягивая облупленное яйцо щекастому здоровяку лет двенадцати.
Тот воротит нос и морщится — не хочет.
— Деточка, ну съешь, прошу тебя! — умоляет тётя. А из воды восторженно верещит худенький, как воробей, мальчишка лет шести:
— Мамо, вода! Мамо, Днипро! Мамо, я купаюсь! Мамо, вода! — как будто он никогда в жизни воды не видел и не купался никогда.
Мы подошли к самой воде и начали выбирать место, где можно положить вещи, когда разденешься. Между прочим, глядя на Днепр, который кишел людьми, я подумал: «Вот если б кто-нибудь тонул, а мы бы его спасли! Лучше бы, конечно, чтобы какой-нибудь ребёнок тонул — легче спасать…» Это была наша постоянная, пока ещё не осуществлённая мечта — кого-нибудь спасти и вообще стать героями. Особенно хорошо было бы вот так, при всех, чтоб видели… Чего бы вон тому шустрому пискуну не забулькать, например… Мы бы его в миг — раз — и будь здоров. И в «Вечернем Киеве» на следующий день заголовок: «Юные герои из Васюковки».
— Из «Вечернего Киева» как раз интересовались вчера… — услышал я вдруг весёлый голос. И вздрогнул: уж не подслушал ли кто-нибудь мои мысли?
Нет, это просто разговаривали двое мужчин. Один, невысокий, круглолицый, стоял по колено в воде. Другой, широкоплечий, с крючковатым носом, стоял на песке у самой воды. Он был уже одет (возможно, шёл домой), но ещё не обулся — ботинки держал в руке.
— Все расспрашивали про роль царя, — продолжал круглолицый. — Нет, отвечаю, нечего ещё говорить. Как будет готово, тогда и приходите.
— Правильно, — поддержал горбоносый. — Никогда не нужно рассказывать заранее. Я терпеть не могу, когда вот так делятся творческими планами, обещают, берут обязательства, а потом… пшик! — и ничего нет. Ну, ни пуха ни пера! Я побегу, а то уж и так на радио запаздываю… Бывай! Привет Галинке. Я забегу на днях… Дом я помню… А квартира, если не ошибаюсь, тринадцатая? Так?
— Так-так! Тринадцатая! Заходи обязательно! Бывай! — радостно улыбаясь, крикнул круглолицый, а когда горбоносый отошёл, негромко, но так, что мы слышали, буркнул: — К чёрту!
Мы с Явой переглянулись и заулыбались. Мы знали, что когда говорят «ни пуха ни пера», нужно посылать к чёрту, но чтобы это делал взрослый, в первый раз слышали.
Круглолицый артист сделал торопливо несколько шагов, собираясь нырнуть, и вдруг остановился, вскинув руки:
— Ух ты! Часы забыл снять! — Обернулся, увидел нас: — Хлопчики, будьте добры, положите вон там, на серые брюки, чтобы мне не возвращаться, — и протянул часы.
Я стоял ближе к нему, я и взял. А артист сразу — бух в воду! И поплыл кролем, вспенивая воду ногами, как моторная лодка. Здорово плавает… Несколько секунд мы смотрели, как он плывёт. И вдруг где-то слева раздался вопль:
— Утонул! Утонул!.. Утопленника вытащили!
— Где? Где? — так и подскочили мы.
И кинулись туда, куда уже бежали люди.
А что? Если бы при вас закричали «утонул», вы бы разве стояли на месте?
Тем более, если вы только что мечтали кого-нибудь спасти! Да и к тому же ещё учтите, что вы никогда не видали настоящего живого утопленника… То есть не живого, конечно… а вообще… ну, одним словом, утопленника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42