Меж тем, уже через две недели они должны выносить решение.
Помедлив, я осторожно спросил:
— Чего же вы хотите? Судиться?
— А хоть бы и так! — сказал Мельхиоров. — Мое положение отчаянное. Но в очередь я больше не стану. Я обречен в ней быть последним. Поэтому при первой возможности, завидев ее, я убегаю большими прыжками кенгуру. Самое дьявольское изобретение осчастливившей нас Системы. Именно в этих очередях она превратила нас в животных. В очереди стоят пресмыкающиеся.
— Пресмыкающиеся не могут стоять, — я попытался унять лавину.
Но Мельхиоров проигнорировал эту редакторскую правку.
— Человек не может стоять в очереди, — сказал он со страстностью Галилея.
— Тем более в очереди к депутатам.
Я произнес возможно мягче:
— Учитель, не стоит вступать в контакты с нашим отечественным правосудием. Особенно вам с вашей тонкой кожей. Я часто втолковывал моим клиентам: законы поглощены инструкциями, инструкции поглощаются судьями. Благо развязывают им руки. Не следует так говорить юристу, но все же разумнее оставаться в границах исполнительной власти, не отдаваясь власти судебной. Естественно, коли не будет выбора, мы обратимся с вами к Фемиде, но этого лучше бы избежать.
— Что делать? — негромко спросил Мельхиоров. — Прости за этот свежий вопрос. Я не из тех, кто просит пощады, но пресыщенность общим унитазом достигла критической отметки.
— Мне нужно обдумать ситуацию, — сказал я, стараясь скрыть неуверенность,
— прошу вас дать мне несколько дней.
Я тщательно перебирал варианты возможных действий, но все отверг. Мой опыт подсказывал: первое дело — ухватить решающее звено. И не только решающее, но поддающееся. Советская жизнь меня научила, что в каждой стене бывают щели. Я должен понять, на кого надо выйти. Все прочее — это лишь трата времени.
Изучив дислокацию, я решил, что мне необходимо пробиться к Анне Ивановне Пономаревой. Ее секретарша мне сообщила, когда меня примут — число и час, — и я отправился на Лужнецкую набережную. Там размещалось спортивное ведомство.
Я шел по гудящему коридору, прислушиваясь к обрывкам фраз. Сколько подобных коридоров я навидался за эти годы, сколько наслушался диалогов! Мало-помалу они сливались в единый образ, в единый звук — истеблишмент не любил различий и утверждал свой общий стиль. Но здесь ощущалась своя начиночка
— из учреждения все же не выветрилось густое дыхание стадиона. Мне то и дело попадались плечистые молодые люди, плечистые молодые женщины и пожилые здоровяки. За всеми, или почти за всеми, угадывались их биографии — кто бился, точно барс на «поляне», кто отстучал костями «в калитке», кто долго наматывал круг за кругом, пока наконец с него не сошел. Всем им по-своему посчастливилось — в спорте остались на новых ролях. Маленькими или крупными боссами. Не то что скисшие неудачники — одни спились, другие увяли, третьих Его Величество Спорт сожрал и даже костей не оставил.
Блондинка — ноги с могучими икрами — окинула секретарским взглядом пришельца из параллельного мира и медленно проплыла в святилище. Там, не щадя себя, денно и нощно трудилась вершительница судеб. Вернувшись, девушка объявила, что Анна Ивановна меня ждет. Я вошел в кабинет Пономаревой.
Сидевшая за массивным столом женщина средних лет поднялась и плавно тронулась мне навстречу. Я удивился такой учтивости. Обычно руководящие лица подобным образом выражали свое уважение к посетителю. Усаживались рядком на диване или в креслах, подчеркивая тем самым равновеликость обеих сторон. Но я был обыкновенным просителем, вернее, ходатаем по делам — знак внимания мне был непонятен.
Я искоса взглянул на нее. Цветущая козырная дама с внушительным разворотом плеч, что было, как я уже убедился, фирменной маркой этой конторы. Черты были несколько грубоваты, однако достаточно привлекательны. Чиновничья деятельность подсушивает, но опыт подсказывал мне, что в юности Анна Ивановна была хоть куда. В ней было бесспорное, ярко выраженное демократическое обаяние. Должно быть, оно послужило фундаментом ее впечатляющей карьеры.
Но самое странное — я был уверен, что мы с ней когда-то уже встречались. Что-то бесконечно знакомое мерцало в ее коричневых глазках, напоминавших дубовые желуди.
— Ну что? — спросила она насмешливо. — Не признаешь? На себя не похожа?
— Вот это сюрпризец, — сказал я негромко.
— Выходит, не знал, к кому идешь? А я-то, умница, сразу смекнула. Не может быть таких совпадений. И имя, и отчество, и фамилия. Не говоря уж о роде занятий.
Она основательно изменилась с тех пор, как предстала мне в первый раз свежим непочатым калачиком сальской выпечки, степного обжига. И все-таки это была она.
И Анна Ивановна, в свой черед, меня изучала, неспешно разглядывала, хотела узнать того молодца, которому некогда поднесла (тот ли я подобрал глагол?) свое незапятнанное сокровище.
— Ну что же, хорошо матереешь, — сказала она. — Теперь ты мужик.
— А ты расцвела, — ответил я в тон. — Уже не ромашка — махровая роза.
Лесть моя была незатейлива, но Анна Ивановна чуть зарделась.
— Ужас, какая я была провинциалочка. За то и досталось.
— Да, — я кивнул, — была умилительна. Помню — увидел: сидит Аленушка. Скламши ручки и сжамши ножки.
Эти слова ее распотешили. Она снисходительно посмеялась. Потом озабоченно проговорила:
— Нынче для девушки девичья честь — живо от девичьей чести избавиться.
Это сказала никак не Аня, это сказала Анна Ивановна, ответственная за нравственный облик вверенной ей спортивной массы.
— Все правда, — я солидарно вздохнул, — нынешним до тебя как до неба.
— А ты и не понял, не оценил, — произнесла она с укоризной. — Такую девушку бортанул.
Я согласился:
— Был молод и зелен. Но ты не права. Оценить — оценил.
Этот патрон угодил в десятку. Память о своей дефлорации, как видно, была для нее священна.
— Что верно, то верно. Любились на славу. Конечно, я тебе благодарна. Нужно признать — твоя должница.
Я щедро сказал:
— Свои люди — сочтемся.
Она потрепала меня по щеке. Я мягко привлек ее к себе. Она неуверенно освободилась, опасливо покосившись на дверь.
— А знаешь, я маленько похвастаюсь. Вот-вот и защищу диссертацию.
Я восхитился.
— Ну ты у нас — сила!
Выяснилось, что, невзирая на бремя своих государственных обязанностей, она уже успешно заканчивает заочную аспирантуру Академии общественных наук. Ей даже выделили личную комнату в общежитии на Садово-Кудринской, чтобы семейные обстоятельства не отвлекали ее от работы. На финише нельзя расслабляться — уж это она знает с тех пор, как бегала средние дистанции. Что делать! Не ей привыкать к нагрузкам. Вся жизнь — сплошное преодоление. Но надо расти, нельзя останавливаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Помедлив, я осторожно спросил:
— Чего же вы хотите? Судиться?
— А хоть бы и так! — сказал Мельхиоров. — Мое положение отчаянное. Но в очередь я больше не стану. Я обречен в ней быть последним. Поэтому при первой возможности, завидев ее, я убегаю большими прыжками кенгуру. Самое дьявольское изобретение осчастливившей нас Системы. Именно в этих очередях она превратила нас в животных. В очереди стоят пресмыкающиеся.
— Пресмыкающиеся не могут стоять, — я попытался унять лавину.
Но Мельхиоров проигнорировал эту редакторскую правку.
— Человек не может стоять в очереди, — сказал он со страстностью Галилея.
— Тем более в очереди к депутатам.
Я произнес возможно мягче:
— Учитель, не стоит вступать в контакты с нашим отечественным правосудием. Особенно вам с вашей тонкой кожей. Я часто втолковывал моим клиентам: законы поглощены инструкциями, инструкции поглощаются судьями. Благо развязывают им руки. Не следует так говорить юристу, но все же разумнее оставаться в границах исполнительной власти, не отдаваясь власти судебной. Естественно, коли не будет выбора, мы обратимся с вами к Фемиде, но этого лучше бы избежать.
— Что делать? — негромко спросил Мельхиоров. — Прости за этот свежий вопрос. Я не из тех, кто просит пощады, но пресыщенность общим унитазом достигла критической отметки.
— Мне нужно обдумать ситуацию, — сказал я, стараясь скрыть неуверенность,
— прошу вас дать мне несколько дней.
Я тщательно перебирал варианты возможных действий, но все отверг. Мой опыт подсказывал: первое дело — ухватить решающее звено. И не только решающее, но поддающееся. Советская жизнь меня научила, что в каждой стене бывают щели. Я должен понять, на кого надо выйти. Все прочее — это лишь трата времени.
Изучив дислокацию, я решил, что мне необходимо пробиться к Анне Ивановне Пономаревой. Ее секретарша мне сообщила, когда меня примут — число и час, — и я отправился на Лужнецкую набережную. Там размещалось спортивное ведомство.
Я шел по гудящему коридору, прислушиваясь к обрывкам фраз. Сколько подобных коридоров я навидался за эти годы, сколько наслушался диалогов! Мало-помалу они сливались в единый образ, в единый звук — истеблишмент не любил различий и утверждал свой общий стиль. Но здесь ощущалась своя начиночка
— из учреждения все же не выветрилось густое дыхание стадиона. Мне то и дело попадались плечистые молодые люди, плечистые молодые женщины и пожилые здоровяки. За всеми, или почти за всеми, угадывались их биографии — кто бился, точно барс на «поляне», кто отстучал костями «в калитке», кто долго наматывал круг за кругом, пока наконец с него не сошел. Всем им по-своему посчастливилось — в спорте остались на новых ролях. Маленькими или крупными боссами. Не то что скисшие неудачники — одни спились, другие увяли, третьих Его Величество Спорт сожрал и даже костей не оставил.
Блондинка — ноги с могучими икрами — окинула секретарским взглядом пришельца из параллельного мира и медленно проплыла в святилище. Там, не щадя себя, денно и нощно трудилась вершительница судеб. Вернувшись, девушка объявила, что Анна Ивановна меня ждет. Я вошел в кабинет Пономаревой.
Сидевшая за массивным столом женщина средних лет поднялась и плавно тронулась мне навстречу. Я удивился такой учтивости. Обычно руководящие лица подобным образом выражали свое уважение к посетителю. Усаживались рядком на диване или в креслах, подчеркивая тем самым равновеликость обеих сторон. Но я был обыкновенным просителем, вернее, ходатаем по делам — знак внимания мне был непонятен.
Я искоса взглянул на нее. Цветущая козырная дама с внушительным разворотом плеч, что было, как я уже убедился, фирменной маркой этой конторы. Черты были несколько грубоваты, однако достаточно привлекательны. Чиновничья деятельность подсушивает, но опыт подсказывал мне, что в юности Анна Ивановна была хоть куда. В ней было бесспорное, ярко выраженное демократическое обаяние. Должно быть, оно послужило фундаментом ее впечатляющей карьеры.
Но самое странное — я был уверен, что мы с ней когда-то уже встречались. Что-то бесконечно знакомое мерцало в ее коричневых глазках, напоминавших дубовые желуди.
— Ну что? — спросила она насмешливо. — Не признаешь? На себя не похожа?
— Вот это сюрпризец, — сказал я негромко.
— Выходит, не знал, к кому идешь? А я-то, умница, сразу смекнула. Не может быть таких совпадений. И имя, и отчество, и фамилия. Не говоря уж о роде занятий.
Она основательно изменилась с тех пор, как предстала мне в первый раз свежим непочатым калачиком сальской выпечки, степного обжига. И все-таки это была она.
И Анна Ивановна, в свой черед, меня изучала, неспешно разглядывала, хотела узнать того молодца, которому некогда поднесла (тот ли я подобрал глагол?) свое незапятнанное сокровище.
— Ну что же, хорошо матереешь, — сказала она. — Теперь ты мужик.
— А ты расцвела, — ответил я в тон. — Уже не ромашка — махровая роза.
Лесть моя была незатейлива, но Анна Ивановна чуть зарделась.
— Ужас, какая я была провинциалочка. За то и досталось.
— Да, — я кивнул, — была умилительна. Помню — увидел: сидит Аленушка. Скламши ручки и сжамши ножки.
Эти слова ее распотешили. Она снисходительно посмеялась. Потом озабоченно проговорила:
— Нынче для девушки девичья честь — живо от девичьей чести избавиться.
Это сказала никак не Аня, это сказала Анна Ивановна, ответственная за нравственный облик вверенной ей спортивной массы.
— Все правда, — я солидарно вздохнул, — нынешним до тебя как до неба.
— А ты и не понял, не оценил, — произнесла она с укоризной. — Такую девушку бортанул.
Я согласился:
— Был молод и зелен. Но ты не права. Оценить — оценил.
Этот патрон угодил в десятку. Память о своей дефлорации, как видно, была для нее священна.
— Что верно, то верно. Любились на славу. Конечно, я тебе благодарна. Нужно признать — твоя должница.
Я щедро сказал:
— Свои люди — сочтемся.
Она потрепала меня по щеке. Я мягко привлек ее к себе. Она неуверенно освободилась, опасливо покосившись на дверь.
— А знаешь, я маленько похвастаюсь. Вот-вот и защищу диссертацию.
Я восхитился.
— Ну ты у нас — сила!
Выяснилось, что, невзирая на бремя своих государственных обязанностей, она уже успешно заканчивает заочную аспирантуру Академии общественных наук. Ей даже выделили личную комнату в общежитии на Садово-Кудринской, чтобы семейные обстоятельства не отвлекали ее от работы. На финише нельзя расслабляться — уж это она знает с тех пор, как бегала средние дистанции. Что делать! Не ей привыкать к нагрузкам. Вся жизнь — сплошное преодоление. Но надо расти, нельзя останавливаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46