* * *
Когда я спросила, что нового случилось в столице в мое отсутствие, мне рассказали, что больна государыня, захворала еще в самом начале года. «Что с ней?» — встревожилась я в душе, но мне не у кого было расспросить о больной, и только от совсем посторонних людей я узнала, что она безнадежна и поэтому ей пришлось покинуть дворец, переехать в загородную усадьбу Фусими. «Ничто в мире не долговечно — это старая истина, — подумала я, услыхав эту новость. — Но все-таки почему она вынуждена покинуть дворец — свой дом, с которым сроднилась, где прожила жизнь? Ведь она восседала рядом с Украшенным всеми десятью добродетелями, днем помогала ему управлять государством, ночи проводила в его опочивальне, казалось бы, в час кончины ей должны оказывать такие же почести, как государю! Почему же так обошлись с ней?» Пи пока в голове моей теснились такие мысли, поднялся переполох: «Скончалась!»
В ту пору я жила в столице неподалеку от дворца Фусими и пошла туда, повинуясь безотчетному желанию увидеть, что происходит. Первой покидала дворец дочь покойной, государыня Югимонъин, двое самураев дворцовой стражи подали для нее карету. Правый министр Кинхира Сайондзи тоже, как видно, находился здесь, потому что я слышала, как стражники переговаривались: «Министр тоже сейчас отбудет!» Но прежде всего они торопились отправить государыню. Я видела, как подали ей карету, но йотом опять последовало приказание повременить, и карета отъехала — государыня снова прошла назад, во дворец. Гак повторялось несколько раз. Я понимала горе государыни, навеки разлучившейся с покойной матерью, и мне было жаль ее от души. Кругом собралось много народа, пользуясь этим, я подошла близко к карете и услышала, как люди говорили: «Нам казалось, государыня уже совсем уезжает, а она вдруг опять пошла во дворец…» А когда, в конце концов, государыня села в карету, ее облик выражал столь великое горе, что даже посторонние люди невольно заплакали с нею вместе, и все, кто слышал рассказ об этом, тоже пролили слезы.
У покойной государыни было много детей, но все они умерли во младенчестве, осталась только государыня Югимонъин, неудивительно, что мать и дочь любили друг друга особенно нежно. Теперь я сама воочию убедилась в этом, и мне казалось, что горе государыни было сродни тому, что пришлось пережить мне. ничтожной, когда я в давно минувшие годы схоронила отца. «Если бы я по-прежнему служила во дворце, какие чувства владели бы мной в эти минуты?» — думала я. глядя на похоронную процессию — последний выезд в этом мире императрицы, супруги государя Го-Фукакусы.
Удивительна мысль,
что всесильную императрицу
довелось пережить
мне, ничтожнейшей из ничтожных.
уж не сон ли, но наважденье?

* * *
Заупокойную службу служили в загородной усадьбе Фусими, я слыхала, что присутствовали и государь, и государыня Югимонъин. и хорошо представляла себе их скорбь, но с тех нор, как не стало человека, служившего посредником между мною и государем, я лишилась всякой возможности поведать ему и его дочери о том. как искренне соболезную их горю; мне оставалось лишь молча скорбеть душой. Так жила я, в одиночестве встречая утро и вечер, а тем временем — кажется, это было в шестую луну того же года, — разнеслась весть, что государь Го-Фукакуса болен. Говорили, что у него лихорадка, и пока я вне себя от тревоги, со дня на день ждала вести, что болезнь миновала, мне сказали, что больному, напротив, с каждым днем становится хуже и во дворце уже возносят моления богу Эмме. Я пошла во дворец, но не нашла никого из знакомых, у которых могла бы узнать, как чувствует себя государь, и ни с чем вернулась домой.
Что, если не сон,
тебе еще сможет поведать
о скорби моей,
о том, как, тоскою объята,
рукав орошаю слезами?…
Я изнывала от беспокойства, слыша, как люди толкуют: «Приступы лихорадки следуют один за другим…», «Как бы не случилось несчастья!…». «Что, если я, быть может, никогда больше его не увижу?) — теснились в голове тревожные думы. Я была в таком горе, что начиная с первого дня седьмой луны затворилась в храме Хатима-на. совершила тысячекратное поклонение богу Такэноути, молила его отвести беду, послать государю выздоровление; на пятые сутки молитвы мне приснилось солнечное затмение и я услышала голос, возгласивший: „Солнце скроется с небосвода…“

Примечание переписчика: «В этом месте опять кусок рукописи отрезан, что следует дальше — неизвестно. Продолжаю переписку с начала уцелевших строк».
…Поглощенная заботой о том, как узнать о больном государе, я пошла к Северной горе. Китаяма, в усадьбу вельможи Санэканэ Сайондзи, и попросила передать: «Некогда я служила государю. Хотелось бы ненадолго встретиться с господином!», однако никто не спешил докладывать обо мне, может быть оттого, что облачена я была в убогую черную рясу. Я заранее написала и взяла с собой письмо, на случай, если не удастся самой повидать Акэбо-но, и теперь достала его, попросив передать, но даже письмо сразу взять не хотели. Уже наступила ночь, когда ко мне вышел самурай по имени Харуо и взял письмо. Через некоторое время он вернулся и передал слова господина: «Может быть оттого, что я уже стар, что-то я ее не припомню… Пусть придет опять послезавтра!» Я обрадовалась, но вечером десятого дня, когда я снова пришла в усадьбу, слуги сказали, что господин уехал во дворец, потому что государь при смерти… У меня потемнело в глазах при этом новом известии, и я попрела домой. Проходя конским ристалищем N кон, кланяясь храму Китано, храму Хирано, мимо которых лежал мой путь, я молила богов взять мою жизнь взамен его жизни и с горечью думала, что, если молитва моя будет услышана, я исчезну, как исчезает роса, а государь даже не узнает, что умерла ради него…
Если мне суждено
раньше милого с жизнью проститься,
я молю об одном -
пусть во сне меня он увидит
светлой каплей росы рассветной!…
Дни проводила я, погруженная в скорбные думы, ночами горевала, не смыкая глаз до рассвета, и вечером четырнадцатого дня снова пошла в усадьбу Сайондзи. На сей раз господин меня принял. Он говорил о былом, вспоминал разные события прошлого, а потом сказал:
— Похоже, что нет надежды на исцеление…
Не описать словами горе, охватившее меня при этих его словах! Я пришла в усадьбу с тайным намерением попросить Акэбоно, нельзя ли мне как-нибудь еще хоть раз встретиться с государем, но не знала, как об этом заговорить. Но Акэбоно, как видно, понял, что творилось в моей душе, и сказал, что государь вспоминал обо мне. «Приходи во дворец!»— сказал Акэбоно, и я быстро покинула усадьбу, чтобы никто не увидал моих слез. На обратном пути, близ Утино, мне повстречалось много людей, идущих на кладбище проведать своих родных, ныне уже бесплотных, и я подумала — придет время, и я тоже отойду к числу мертвых…
Те, кто ныне пришел
поклониться росе на могилах,
тоже обречены
в свой черед уйти безвозвратно,
ибо век наш, увы, недолог…
На следующий день, поздно вечером, я пришла во дворец Томикодзи, вошла во двор через ворота позади дворца, на пересечении Второй дороги и улицы Кёгоку, спросила вельможу Сайондзи и с его помощью, словно в каком-то призрачном сне, увидела государя…
А наутро — помнится, это было в шестнадцатый день — я услыхала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72