Конь, рванув, вымчал из ручья и стал, отфыркиваясь и отряхиваясь всею кожей, словно собака. Тогда и он поднялся, стянул, уже не чуя холода, рубаху и порты (даже поблазнило, будто без одежи стало теплее), выжал, одел, отжал и перемотал по-годному онучи и, влезши в полусухой, к великому его счастью, зипун, погнал коня.
Конь шел хорошею рысью. От его шкуры — видать было в темноте — валил пар. На первой твердой прогалине он соскочил с саней и побежал рядом, согреваясь на ходу. У чернолесья, не останавливая коня, взвалил опять на сани и так повторял каждый раз, как попадала просохшая дорога. Ноги стали вроде отходить, и в плечах уже не сводило судорогою.
Он все ж таки и издрог, и устал, и был рад-радешенек, завидя в поредевших стволах дерев луг с черными на вечерней синеве островатыми шапками остатних осенних копен. Вскоре показалась и поскотина. Где-то вдали брехнула собака. Он вытащил жерди из прясла, провел коня, задвинул опять, хлестнул и, вскочивши на ходу в сани, резво покатил по хрусткому подстылому насту к темному нагромождению обтаявших соломенных кровель, где редко-редко мигал в волоковом оконце трепещущий огонек светца.
У Силантьева двора пришлось-таки поколотиться в ворота. Кто да кто? Глупая баба долго не могла взять в толк; плохо слыша, никак не спускалась с крыльца. Наконец-то расчуяла, отперла. Он завел коня, привязал, кинул хозяйского сена — свое все снесло со саней водою, — вслед за бабою ступил в жилое тепло избы. Спросил:
— Деинка Силантий дома ле?
Бабы, что пряли, любопытно уставились на него. Не вдруг отмолвили:
— Уехадчи!
— Ай будет?
— Должен подъехати!
Он сел на лавку, отдыхая и вполуха слушая бабий сорочий толк.
— Лезай на печь! — предложила хозяйка, и он не заставил себя упрашивать. Только на глиняном горячем лежаке, где от его одежи тотчас повалил пар, он понял, как недолго ему было нынче пропасть в лесу, и начал понемногу согреваться.
В избу зашло двое мужиков и тоже прошали Силантия. Мужики уселись прямь загнеты, и ему был хорошо слышен весь ихний разговор, где поминались Москва, Тверь, какие-то князья и бояре.
— Отъехали Окинфичи на Москву! — сказал один из мужиков громко.
— Ай князь нас под себя заберет? — спросила одна из баб, подымая круглые любопытные глаза от прялицы и не переставая пальцами быстро-быстро ссучивать льняную куделю.
— Какой князь! — снисходительно отозвался старший из мужиков. — Слышь, Ляксандру за батюшкой вослед в Орде задавили!
— Да уж слыхом-то слыхали, еще по осени баяли, а все не знай, верить, не знай — нет! — возразила глупая баба.
Он поглядел на баб с презрением и вздохнул. Из печи вкусно пахло щами. Остро захотелось есть, и он пожалел, что не захватил с собою хоть пареную репину, что ли… Потом от печного тепла он стал задремывать. Вполсна учуял, что бабы, понизя голос, гуторят про него и про его матку: «Младшего, вишь, не от свекра ли и родила!» «Добро, кабы от дедушки!» — подумал он, уже не обижаясь на баб: что с них и взять, полоротых!
Он уже и совсем было заснул, когда в избу вошел наконец припозднивший Силантий. Бабы засуетились. Хозяйка потянула горшок со щами на стол. Сказала, кивнув в сторону печи:
— Паренек-то сомлел!
Силантий, подойдя к припечку, толкнул его в бок. Он вздрогнул; все еще просыпаясь, по-детски тер кулаком глаза.
— Сидай к столу!
— Благодарствую! — степенно отозвался он, слезая с печи, и, отдавая поясной поклон, присовокупил: — А только я с нужою к тебе, деинка Силантий! Ченца надо, мниха какого альбо попа. Батя помер. Дедушко наш.
За столом охнули. Бабы враз затормошили его:
— Почто ж не сказал-то, анделы! Не сказал-то пошто!
Его усадили за стол, дали ложку, отрезали хлеба.
— Ты поснидай, поснидай! Да и ночуй! Из утра поедете вон с Силантием вместях!
— Нет! — ответил он. — Малый там у меня один и скотина.
— Матка, поди, доглядат! — возразила было хозяйка.
— Матки нету. Третий день глаз не кажет! — отмолвил он, приканчивая щи.
— Ох вы, родимые! — запричитали теперь уже все бабы. — Да как же жить-то будете? Да горемышные вы сиротинушки!
— Побегай оттоль, побегай! — решительно подсказывала хозяйка. — Хошь и к нам в Загорье перебирайсе!
— Не! — отмотнул он головою, облизав ложку и вставая из-за стола. Сурово, по-взрослому, рек: — Выдюжим. Набегалиси.
Он вновь в пояс поклонил хозяину с хозяйкою, сказал:
— Спаси Бог за хлеб, за соль!
Натянул зипун и примолвил, берясь за шапку:
— Дак ты, деинка Силантий, не забудь, привези ченца!
— Што ты, малой! Не сумлевай! Из утра беспременно — всё брошу! Духом примчу! К пабедью али так к паужину сожидай!
Хозяйка кинулась с гостинцем. Приняв печево, он опять воздал поклон, запоясал туже зипун и натянул шапку.
Уже когда вышли за порог, он остерег хозяина (не хотел баять при бабах):
— Ты, деинка Силантий, повезешь ченца, дак на Манькино займище правь. Ручей разлило — страсть! Я даве едва коня не утопил!
Ночь уже вошла в полную силу. Медленно мерцали звезды. Молодой месяц только-только выплывал из-за тонких туч. Конь дремал, свеся голову. Охлопав коня по шее, он начал запрягать. Силантий вынес беремя сена, уложил в сани. Пошел открывать ворота, примолвил:
— В Манькином займище по ночам, слышь, водит, не заблуди, тово!
— Ладно, деинка, конь-от дом почует — дойдет!
В темноте, почти ощупью, он прыгнул в сани и подобрал вожжи. Скоро приблизился луг с оставшими копнами и прежняя поскотина. Он ощупью отокрыл, ощупью задвинул заворы и, вновь взвалясь в сани, устремил в лесную чащобу, в сумрак и ночь.
Конь рысил, пофыркивая и сторожко внимая лесным шорохам. Представив себе, как братишка сидит сейчас недвижимо перед мертвым дедушкой, глазенки в слезах, и как обрадует его возвращению и гостинцу, он ощупал дареный калач за пазухою и улыбнулся в темноте.
Приношу благодарность молодому историку Н. Я. Серовой, любезно приславшей мне свои работы (еще не опубликованные) «О куплях Ивана Калиты», «Гений Москвы» (краткая монография о Калите) и «Владимирское предгосударство», позволившие мне глубже разобраться в очень непростой политической деятельности князя Ивана.
Вновь и опять приношу глубокую благодарность профессору Л. Н. Гумилеву за целый ряд ценнейших указаний как конкретного, так и общетеоретического характера, без коих книга моя вряд ли могла бы даже и состояться.
Д. Балшов
СЛОВАРЬ РЕДКО УПОТРЕБЛЯЕМЫХ СЛОВ
А з я м — род верхней одежды, долгий кафтан без сборов, из домотканины или сукна.
А л а н ы (я с ы) — потомки кочевых сарматов, предки осетин. Народ арийской расы, иранской ветви. В описываемое время — христиане. Имели города на Северном Кавказе, развитое ремесло и земледелие. Оказывали длительное сопротивление монголам.
А н т и м и н с — освященный плат с изображением положения во гроб Иисуса Христа;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Конь шел хорошею рысью. От его шкуры — видать было в темноте — валил пар. На первой твердой прогалине он соскочил с саней и побежал рядом, согреваясь на ходу. У чернолесья, не останавливая коня, взвалил опять на сани и так повторял каждый раз, как попадала просохшая дорога. Ноги стали вроде отходить, и в плечах уже не сводило судорогою.
Он все ж таки и издрог, и устал, и был рад-радешенек, завидя в поредевших стволах дерев луг с черными на вечерней синеве островатыми шапками остатних осенних копен. Вскоре показалась и поскотина. Где-то вдали брехнула собака. Он вытащил жерди из прясла, провел коня, задвинул опять, хлестнул и, вскочивши на ходу в сани, резво покатил по хрусткому подстылому насту к темному нагромождению обтаявших соломенных кровель, где редко-редко мигал в волоковом оконце трепещущий огонек светца.
У Силантьева двора пришлось-таки поколотиться в ворота. Кто да кто? Глупая баба долго не могла взять в толк; плохо слыша, никак не спускалась с крыльца. Наконец-то расчуяла, отперла. Он завел коня, привязал, кинул хозяйского сена — свое все снесло со саней водою, — вслед за бабою ступил в жилое тепло избы. Спросил:
— Деинка Силантий дома ле?
Бабы, что пряли, любопытно уставились на него. Не вдруг отмолвили:
— Уехадчи!
— Ай будет?
— Должен подъехати!
Он сел на лавку, отдыхая и вполуха слушая бабий сорочий толк.
— Лезай на печь! — предложила хозяйка, и он не заставил себя упрашивать. Только на глиняном горячем лежаке, где от его одежи тотчас повалил пар, он понял, как недолго ему было нынче пропасть в лесу, и начал понемногу согреваться.
В избу зашло двое мужиков и тоже прошали Силантия. Мужики уселись прямь загнеты, и ему был хорошо слышен весь ихний разговор, где поминались Москва, Тверь, какие-то князья и бояре.
— Отъехали Окинфичи на Москву! — сказал один из мужиков громко.
— Ай князь нас под себя заберет? — спросила одна из баб, подымая круглые любопытные глаза от прялицы и не переставая пальцами быстро-быстро ссучивать льняную куделю.
— Какой князь! — снисходительно отозвался старший из мужиков. — Слышь, Ляксандру за батюшкой вослед в Орде задавили!
— Да уж слыхом-то слыхали, еще по осени баяли, а все не знай, верить, не знай — нет! — возразила глупая баба.
Он поглядел на баб с презрением и вздохнул. Из печи вкусно пахло щами. Остро захотелось есть, и он пожалел, что не захватил с собою хоть пареную репину, что ли… Потом от печного тепла он стал задремывать. Вполсна учуял, что бабы, понизя голос, гуторят про него и про его матку: «Младшего, вишь, не от свекра ли и родила!» «Добро, кабы от дедушки!» — подумал он, уже не обижаясь на баб: что с них и взять, полоротых!
Он уже и совсем было заснул, когда в избу вошел наконец припозднивший Силантий. Бабы засуетились. Хозяйка потянула горшок со щами на стол. Сказала, кивнув в сторону печи:
— Паренек-то сомлел!
Силантий, подойдя к припечку, толкнул его в бок. Он вздрогнул; все еще просыпаясь, по-детски тер кулаком глаза.
— Сидай к столу!
— Благодарствую! — степенно отозвался он, слезая с печи, и, отдавая поясной поклон, присовокупил: — А только я с нужою к тебе, деинка Силантий! Ченца надо, мниха какого альбо попа. Батя помер. Дедушко наш.
За столом охнули. Бабы враз затормошили его:
— Почто ж не сказал-то, анделы! Не сказал-то пошто!
Его усадили за стол, дали ложку, отрезали хлеба.
— Ты поснидай, поснидай! Да и ночуй! Из утра поедете вон с Силантием вместях!
— Нет! — ответил он. — Малый там у меня один и скотина.
— Матка, поди, доглядат! — возразила было хозяйка.
— Матки нету. Третий день глаз не кажет! — отмолвил он, приканчивая щи.
— Ох вы, родимые! — запричитали теперь уже все бабы. — Да как же жить-то будете? Да горемышные вы сиротинушки!
— Побегай оттоль, побегай! — решительно подсказывала хозяйка. — Хошь и к нам в Загорье перебирайсе!
— Не! — отмотнул он головою, облизав ложку и вставая из-за стола. Сурово, по-взрослому, рек: — Выдюжим. Набегалиси.
Он вновь в пояс поклонил хозяину с хозяйкою, сказал:
— Спаси Бог за хлеб, за соль!
Натянул зипун и примолвил, берясь за шапку:
— Дак ты, деинка Силантий, не забудь, привези ченца!
— Што ты, малой! Не сумлевай! Из утра беспременно — всё брошу! Духом примчу! К пабедью али так к паужину сожидай!
Хозяйка кинулась с гостинцем. Приняв печево, он опять воздал поклон, запоясал туже зипун и натянул шапку.
Уже когда вышли за порог, он остерег хозяина (не хотел баять при бабах):
— Ты, деинка Силантий, повезешь ченца, дак на Манькино займище правь. Ручей разлило — страсть! Я даве едва коня не утопил!
Ночь уже вошла в полную силу. Медленно мерцали звезды. Молодой месяц только-только выплывал из-за тонких туч. Конь дремал, свеся голову. Охлопав коня по шее, он начал запрягать. Силантий вынес беремя сена, уложил в сани. Пошел открывать ворота, примолвил:
— В Манькином займище по ночам, слышь, водит, не заблуди, тово!
— Ладно, деинка, конь-от дом почует — дойдет!
В темноте, почти ощупью, он прыгнул в сани и подобрал вожжи. Скоро приблизился луг с оставшими копнами и прежняя поскотина. Он ощупью отокрыл, ощупью задвинул заворы и, вновь взвалясь в сани, устремил в лесную чащобу, в сумрак и ночь.
Конь рысил, пофыркивая и сторожко внимая лесным шорохам. Представив себе, как братишка сидит сейчас недвижимо перед мертвым дедушкой, глазенки в слезах, и как обрадует его возвращению и гостинцу, он ощупал дареный калач за пазухою и улыбнулся в темноте.
Приношу благодарность молодому историку Н. Я. Серовой, любезно приславшей мне свои работы (еще не опубликованные) «О куплях Ивана Калиты», «Гений Москвы» (краткая монография о Калите) и «Владимирское предгосударство», позволившие мне глубже разобраться в очень непростой политической деятельности князя Ивана.
Вновь и опять приношу глубокую благодарность профессору Л. Н. Гумилеву за целый ряд ценнейших указаний как конкретного, так и общетеоретического характера, без коих книга моя вряд ли могла бы даже и состояться.
Д. Балшов
СЛОВАРЬ РЕДКО УПОТРЕБЛЯЕМЫХ СЛОВ
А з я м — род верхней одежды, долгий кафтан без сборов, из домотканины или сукна.
А л а н ы (я с ы) — потомки кочевых сарматов, предки осетин. Народ арийской расы, иранской ветви. В описываемое время — христиане. Имели города на Северном Кавказе, развитое ремесло и земледелие. Оказывали длительное сопротивление монголам.
А н т и м и н с — освященный плат с изображением положения во гроб Иисуса Христа;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118