Томми Карлейль начал чихать.
— Шшшшш. ШШШШШШШШШШ!
— Я не нагошно, честное слово! Это все сенная лихогадка! Ап-ЧХИИИИИ!
У озера приплясывало около дюжины человек; все они были тощие и длинные, кроме одного толстого и пыхтящего. Он вопрошал:
— Для чего суммммъективно или оммммъективно необходимо данное упражнение?
— Слушай же, — ответил тощий человек с безумным взглядом и множеством зубов. — Оно необходимо, чтобы пробудить вдохновение. Вдохновение означает вдыхание, а мы теперь вдыхаем и выдыхаем с большим трудом. — И он стал читать:
Нарцисс — прелестное растенье,
Берет он деньги за цветенье.
Он тратит их на все подряд
И желтый шьет себе наряд.
Самовлюблен, нетерпелив,
Он любит иногда полив
И рад, когда бушуют воды —
Ведь все от щедрости природы.
Томми Карлейль, лежавший в траве и пытавшийся справиться со своим чиханием, издал громкий лающий звук, как собака, которая воет на луну, и прокричал:
— О презренный болтун! О ужас ужасный!
Мистер Гладстон обреченно кивнул и кинул клич:
— Вперед, Летучая бригада!
То, что увидел Эдгар, было не очень педагогично. Артисты Эдембургского Ревю наскакивали на поэтов и старались сбросить их в озеро. Но толстый поэт, говоривший о суммммъективном и оммммъективном, воздел руки к небу и провозгласил:
— Магия. Поэзия — это магия. И суммммъективно, и оммммъективно.
И он принялся декламировать, в то время как тощие поэты падали в воду и вылезали оттуда, чтобы загнать туда, в свою очередь, Эдембургское Ревю:
И взял гитару сей хорек,
И зашвырнул ее на брег,
Где страшен сусликов порок,
Где грозный, грузный, грязный грек.
Хорек луну благословил,
И на звезду наслал туман,
Потом весь воздух отравил
И слег в горящий океан.
Чу! Раздался победный клич:
Хорек грядет! Хорек грядет!
Он облегчает паралич
И к чаю путника ведет.
Даже Эдгара, которому стихотворение показалось бессмысленным, последняя строчка задела за живое, а эффект, произведенный на Томми Карлейля, вообще был поразительный.
— О да, — сказал он, кивая, — люди добгые, это, знаете ли, не так плохо. Да, пгизнаться надо, что-то в нем есть.
Поэты воспользовались этой минутой восхищения, чтобы закинуть Томми в озеро, но он продолжал кивать и в воде, не обращая внимания на рыбок, прыгавших из его просторного воротника, и приговаривая:
— О да, тут уж ничего не скажешь.
Но его собратья из Эдембургского Ревю очень разозлились и начали хватать поэтов за волосы и забрасывать их к Томми Карлейлю. Толстый поэт стал первой жертвой этого нового нападения, полетевшей в воду, где он лежал и восклицал:
— Я понял! Его власы в струе лазури… Мне всегда хотелось понять, что я имел в виду, когда это писал, и теперь я понял!
Эдгар, которому была отвратительна вся эта недостойная сцена, пошел обратно к фургону. Водитель мрачно сидел за рулем; кот мирно спал позади, но с появлением Эдгара стремительно проснулся и прошипел по-кошачьи:
— Если ты пришел сюда, чтобы украсть тресковую копченку, не советую тебе этого делать, мальчик мой. Я оцарапаю тебя и доблестно, и больно, так что берегись.
Он опять заснул, а водитель проговорил:
— Вечно одно и то же. Никакого разнообразия. Я уже давно думаю бросить эту работу и вернуться к старой.
— А кем вы раньше работали? — вежливо спросил Эдгар.
— Понимаешь, — сказал водитель, не отвечая на вопрос, — они уже не упомню с каких пор возят этот ящик с тресковой копченкой. Почему они его не откроют и не съедят — в толк не возьму. По мне, ничего нет лучше трески ворованной, яйцом фаршированной. Я-то про себя думаю — только никому об этом не раззванивай, — они ее тут держат, чтобы кот не скучал. Сторож нашелся! Курам на смех.
— А кем вы раньше работали? — терпеливо спросил Эдгар.
— Я-то ездил по школам, — вздохнул водитель. — Следил, чтобы детей учили как следует, а дети как следует учились. Но они мои указания пропускали мимо ушей. Вряд ли стоило верить кое-чему из того, что им там говорили.
— Например? — спросил Эдгар.
— Ну, например, что Вильям Щукуспер не писал «Венецианского песца». Или «Столетнюю дочь». А ведь я ее знал — вся была в отца.
— И каков был ее отец? — поинтересовался Эдгар.
Водитель усмехнулся:
— Столетний, разумеется. Столетнее я не встречал.
— Послушайте, — сказал Эдгар. — Я, пожалуй, вылезу и пройдусь. — Он уже начинал уставать от всего этого идиотизма. Он предпочел бы даже зевать в классе под рассказы об ужасных англосаксонских королях.
— Как хочешь, — обиженно сказал водитель. — Эта плескотня уже кончается, сейчас они залезут сюда и будут отряхиваться где не попадя. И поедем. Они еще говорили, что не он написал «О, тело!». Чудесная вещь. Жена вождя одного африканского племени то и дело теряет носовые платки. Разгневанный такой расточительностью, вождь душит супругу, но затем раскаивается и рыдает над телом.
— Этим и кончается? — спросил Эдгар, увлеченный сюжетом, хотя он уже и устал от бреда.
— Да что ты! — засмеялся водитель, будто пораженный тупостью Эдгара. — Там за тысячу страниц. Подробно описаны все рыдания. А раз ты такой же, как остальные, вылезай из моего фургона и иди своей дорогой.
— Правильно, — сказал кот сквозь сон. — Очень нам тут нужны жулики.
Эдгар вылез и увидел, что артисты Эдембургского Ревю как раз выбираются из воды, а поэты отошли и танцуют вдалеке. Артисты были очень мокрые, и Эдгар порадовался, что ему не придется рядом с ними сидеть. И он поспешил вперед, надеясь, что скоро дойдет до Эдембурга. Он хотел успеть домой к чаю.
Глава 4
ОПЯТЬ ДОРОГА В ЭДЕМБУРГ
Бедный Эдгар! Путь в Эдембург так долог! Бедные вы: я уверен, что вам так же не терпится туда попасть, как и ему. Но если бы вы знали (а скоро вы узнаете, слишком скоро), что ожидает Эдгара в Эдембурге, вам бы так же, как и мне, захотелось задержать его в дороге.
Следующим, что увидел Эдгар, был кустик странных на вид голубых цветочков, росший с краю дороги (с левого краю, если угодно). Цветы болтали с огромной скоростью и на очень высоких тонах, и Эдгару пришлось подойти к ним вплотную, чтобы разобрать, о чем они говорят. Кроме того, ему, конечно, хотелось посмотреть, откуда идет звук: ведь у цветов, как ни похожи они иногда бывают на лица, нет ртов. Сами звуки не показались Эдгару особенно осмысленными, и он не мог понять, почему цветы так возбужденно и оживленно обсуждают подобные материи.
— Ему это велел король Нидуд. Он должен был положить яблоко на голову своего бедного сына и пустить в него стрелу. Эгиль — так его звали.
— Это был Вильгельм Телль, глупышка.
— Эгиль, Эгиль. Так его звали. Он был братом кузнеца Виланда. Спроси мистера Ханитандера. Или мистера Груджиуса. Они тебе все растолкуют.
Эдгар подходил все ближе и ближе и вдруг, к своему ужасу, почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Шшшшш. ШШШШШШШШШШ!
— Я не нагошно, честное слово! Это все сенная лихогадка! Ап-ЧХИИИИИ!
У озера приплясывало около дюжины человек; все они были тощие и длинные, кроме одного толстого и пыхтящего. Он вопрошал:
— Для чего суммммъективно или оммммъективно необходимо данное упражнение?
— Слушай же, — ответил тощий человек с безумным взглядом и множеством зубов. — Оно необходимо, чтобы пробудить вдохновение. Вдохновение означает вдыхание, а мы теперь вдыхаем и выдыхаем с большим трудом. — И он стал читать:
Нарцисс — прелестное растенье,
Берет он деньги за цветенье.
Он тратит их на все подряд
И желтый шьет себе наряд.
Самовлюблен, нетерпелив,
Он любит иногда полив
И рад, когда бушуют воды —
Ведь все от щедрости природы.
Томми Карлейль, лежавший в траве и пытавшийся справиться со своим чиханием, издал громкий лающий звук, как собака, которая воет на луну, и прокричал:
— О презренный болтун! О ужас ужасный!
Мистер Гладстон обреченно кивнул и кинул клич:
— Вперед, Летучая бригада!
То, что увидел Эдгар, было не очень педагогично. Артисты Эдембургского Ревю наскакивали на поэтов и старались сбросить их в озеро. Но толстый поэт, говоривший о суммммъективном и оммммъективном, воздел руки к небу и провозгласил:
— Магия. Поэзия — это магия. И суммммъективно, и оммммъективно.
И он принялся декламировать, в то время как тощие поэты падали в воду и вылезали оттуда, чтобы загнать туда, в свою очередь, Эдембургское Ревю:
И взял гитару сей хорек,
И зашвырнул ее на брег,
Где страшен сусликов порок,
Где грозный, грузный, грязный грек.
Хорек луну благословил,
И на звезду наслал туман,
Потом весь воздух отравил
И слег в горящий океан.
Чу! Раздался победный клич:
Хорек грядет! Хорек грядет!
Он облегчает паралич
И к чаю путника ведет.
Даже Эдгара, которому стихотворение показалось бессмысленным, последняя строчка задела за живое, а эффект, произведенный на Томми Карлейля, вообще был поразительный.
— О да, — сказал он, кивая, — люди добгые, это, знаете ли, не так плохо. Да, пгизнаться надо, что-то в нем есть.
Поэты воспользовались этой минутой восхищения, чтобы закинуть Томми в озеро, но он продолжал кивать и в воде, не обращая внимания на рыбок, прыгавших из его просторного воротника, и приговаривая:
— О да, тут уж ничего не скажешь.
Но его собратья из Эдембургского Ревю очень разозлились и начали хватать поэтов за волосы и забрасывать их к Томми Карлейлю. Толстый поэт стал первой жертвой этого нового нападения, полетевшей в воду, где он лежал и восклицал:
— Я понял! Его власы в струе лазури… Мне всегда хотелось понять, что я имел в виду, когда это писал, и теперь я понял!
Эдгар, которому была отвратительна вся эта недостойная сцена, пошел обратно к фургону. Водитель мрачно сидел за рулем; кот мирно спал позади, но с появлением Эдгара стремительно проснулся и прошипел по-кошачьи:
— Если ты пришел сюда, чтобы украсть тресковую копченку, не советую тебе этого делать, мальчик мой. Я оцарапаю тебя и доблестно, и больно, так что берегись.
Он опять заснул, а водитель проговорил:
— Вечно одно и то же. Никакого разнообразия. Я уже давно думаю бросить эту работу и вернуться к старой.
— А кем вы раньше работали? — вежливо спросил Эдгар.
— Понимаешь, — сказал водитель, не отвечая на вопрос, — они уже не упомню с каких пор возят этот ящик с тресковой копченкой. Почему они его не откроют и не съедят — в толк не возьму. По мне, ничего нет лучше трески ворованной, яйцом фаршированной. Я-то про себя думаю — только никому об этом не раззванивай, — они ее тут держат, чтобы кот не скучал. Сторож нашелся! Курам на смех.
— А кем вы раньше работали? — терпеливо спросил Эдгар.
— Я-то ездил по школам, — вздохнул водитель. — Следил, чтобы детей учили как следует, а дети как следует учились. Но они мои указания пропускали мимо ушей. Вряд ли стоило верить кое-чему из того, что им там говорили.
— Например? — спросил Эдгар.
— Ну, например, что Вильям Щукуспер не писал «Венецианского песца». Или «Столетнюю дочь». А ведь я ее знал — вся была в отца.
— И каков был ее отец? — поинтересовался Эдгар.
Водитель усмехнулся:
— Столетний, разумеется. Столетнее я не встречал.
— Послушайте, — сказал Эдгар. — Я, пожалуй, вылезу и пройдусь. — Он уже начинал уставать от всего этого идиотизма. Он предпочел бы даже зевать в классе под рассказы об ужасных англосаксонских королях.
— Как хочешь, — обиженно сказал водитель. — Эта плескотня уже кончается, сейчас они залезут сюда и будут отряхиваться где не попадя. И поедем. Они еще говорили, что не он написал «О, тело!». Чудесная вещь. Жена вождя одного африканского племени то и дело теряет носовые платки. Разгневанный такой расточительностью, вождь душит супругу, но затем раскаивается и рыдает над телом.
— Этим и кончается? — спросил Эдгар, увлеченный сюжетом, хотя он уже и устал от бреда.
— Да что ты! — засмеялся водитель, будто пораженный тупостью Эдгара. — Там за тысячу страниц. Подробно описаны все рыдания. А раз ты такой же, как остальные, вылезай из моего фургона и иди своей дорогой.
— Правильно, — сказал кот сквозь сон. — Очень нам тут нужны жулики.
Эдгар вылез и увидел, что артисты Эдембургского Ревю как раз выбираются из воды, а поэты отошли и танцуют вдалеке. Артисты были очень мокрые, и Эдгар порадовался, что ему не придется рядом с ними сидеть. И он поспешил вперед, надеясь, что скоро дойдет до Эдембурга. Он хотел успеть домой к чаю.
Глава 4
ОПЯТЬ ДОРОГА В ЭДЕМБУРГ
Бедный Эдгар! Путь в Эдембург так долог! Бедные вы: я уверен, что вам так же не терпится туда попасть, как и ему. Но если бы вы знали (а скоро вы узнаете, слишком скоро), что ожидает Эдгара в Эдембурге, вам бы так же, как и мне, захотелось задержать его в дороге.
Следующим, что увидел Эдгар, был кустик странных на вид голубых цветочков, росший с краю дороги (с левого краю, если угодно). Цветы болтали с огромной скоростью и на очень высоких тонах, и Эдгару пришлось подойти к ним вплотную, чтобы разобрать, о чем они говорят. Кроме того, ему, конечно, хотелось посмотреть, откуда идет звук: ведь у цветов, как ни похожи они иногда бывают на лица, нет ртов. Сами звуки не показались Эдгару особенно осмысленными, и он не мог понять, почему цветы так возбужденно и оживленно обсуждают подобные материи.
— Ему это велел король Нидуд. Он должен был положить яблоко на голову своего бедного сына и пустить в него стрелу. Эгиль — так его звали.
— Это был Вильгельм Телль, глупышка.
— Эгиль, Эгиль. Так его звали. Он был братом кузнеца Виланда. Спроси мистера Ханитандера. Или мистера Груджиуса. Они тебе все растолкуют.
Эдгар подходил все ближе и ближе и вдруг, к своему ужасу, почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20