Теперь, брат, Мангазею не узнать! Диву даешься: за каких-то пять годиков расцвел город. Но есть у меня предчувствие, что выловят кругом зверье, — замрет Мангазея. Торговли не будет, и народ на другие места потянется…
Михаило умолк, подбросил в костерок дров и продолжал:
— Соболей уж и теперь много повыловили. Редки они стали, да и дороги. Сам посуди: охотник царю ясак платит, воеводе платит, затем общинникам, кои город содержат, да одного зверя сборщику ясака отдает, да подьячему, да караульщикам… Сколько у него остается мехов-то? Всего ничего. Ты, вижу, промышленник небогатый, купец невеликой. Руки дрожали, когда шесть гривен отсчитывал пошлины. На деньги тебе мехов не накупить. Надейся, стало быть, на свой труд да на удачу в промысле. Зимовать будешь?
— Придется, видно, — ответил озадаченный Аверьян. — Соболя ведь зимой промышляют.
— Ну, зимовка будет нелегкая. Харчей надо немало, одежды, припасов. Так что на дешевый товар не рассчитывай, — стрелец умолк.
— Понял, братец, — сказал Аверьян. — Спасибо за советы. Как бы трудно ни было — обратно ни с чем не пойдешь.
— Желаю удачи тебе, холмогорец, и людям твоим!
— Еще раз благодарствую.
— Знаешь, как идти дале? — спросил стрелец.
— Путь плохо знаю. Иду лишь по лоции.
— Ну, лоция лоцией, а я тебе дам совет: пойдешь губой напрямик до Заворота, где обская вода с тазовской встречаются. Тут и самое опасное место. Бивало у Заворота кочи о каменья, а то и льдины зажимали суденышки, ежели ветер с полночи. Там гляди в оба! Ну, а Тазовской губой идти легче, вода спокойнее. Прощевай! Авось по осени встретимся в Мангазее. Мы вернемся домой перед ледоставом.
За сутки артельщики немного отдохнули. Аверьян покинул гостеприимный стрелецкий стан и пошел Обской губой дальше к своей цели.
2
Мангазейский воевода Иван Нелединский в своей канцелярии разбирал судные дела и жалобы, венчая их приговором. Он сидел за столом, покрытым тканой зеленой скатертью с голубыми узорами по кромке, расстегнув воротник кафтана: в комнате было жарко натоплено, пахло дымком. Слуги, видно, недавно закрыли печь. Воевода недовольно морщил нос. Вьющиеся черные волосы его были расчесаны на прямой пробор. Из-под выпуклого лба и широких бровей сердито глядели цепкие ястребиные глаза. Борода у воеводы курчава, окладиста. Лицо белое, упитанное. На руках — золотые перстни с камнями.
В небольшое оконце с тонким свинцовым переплетом видна площадь с проходящими и проезжающими мангазейцами. Верхушка Троицкой церкви сверкала куполами.
Сбоку у стола примостился длинноволосый подьячийnote 18 с толстоносым хитроватым лицом. Губы у него узкие, злые. Перед подьячим — бумага, бронзовая чернильница с маленькими ушками для подвески к поясу на шнурке. В руке — гусиное перо, только что очиненное.
Стрелецкий голова Иван Батура пришел к воеводе с докладом о происшествиях в мангазейской вотчине за последние дни.
— Позавчера стрельцы приволокли в съезжую язычника по имени Тосана. Был он зело пьян, а при нем нашли порох и пули в количестве изрядном, — говорил Батура, стоя перед воеводой. Он был высок и чуть наклонял голову, чтобы не задеть за низкую притолоку. — Когда самоед проспался, стали пытать, где он взял огневой припас. А он поведал, что припас оный весной купил у купцов, имени коих не ведает, спрятал на посаде, а нонче хотел увезти в становище. Где прятал — не сказал. Ну, припас, понятное дело, отобрали, самоеда выпороли и отпустили.
— Для чего отпустили? — спросил воевода. — Не выпытав, у кого взял порох да свинец, нельзя было выпускать! Забыли, как осаждали крепость пять лет назад? Еще того не хватало, штобы туземцы в нас нашими же пулями палили? Где он теперь, этот самоед?
— Откочевал неведомо куда.
Воевода недовольно хмыкнул.
— Сыскать. Допросить снова. Откуда туземцам взять огневое зелье, как не у стрельцов? Русские охотники не продадут — у самих мало. Утекает порох с пулями из твоих кладовок! А куда? Войны нет, в стрельбе надобности тоже нет. Сам виноват: за стрельцами плохо следишь, — выговаривал воевода. — Сыскать самоеда!
— Будет исполнено, — поспешно заверил Батура. — А кладовки свои проверю, все припасы огневые на весах перевешаю и опечатаю.
— Проверь-ко, проверь! Ну, что еще?
— Из Инбацких краев, с верховьев Таза, самоеды приезжали. Челом били. Жаловались, што шайка лихих людей ночью налетела на стойбище. Все добро туземцев перетряхнули, искали меха да золото-серебро. Двух молодых самоедок в лес утащили. Надругались над ними, потом отпустили… Зело сердиты были старшины. Еле успокоил. Обещал воров сыскать и наказать.
— Ищи ветра в поле! — раздраженно бросил воевода. — Видать, из беглых литвинов да поляков!.. Мало ли их по лесам шатается после того, как вором Лжедмитрием из пушки на Москве выстрелили. Смуту сеют, беспокойство. А ну, как опять туземцы к крепости подступят?
Батура растерянно развел руками.
— Старшины говорили, что лихие люди ругались по-русски. Не поляки, видно, разбой чинят…
Нелединский вздохнул, подумав, обратился к подьячему:
— Напиши грамоту во все ясачные зимовья: беглых людей ловить, зело виноватых — в колодки и в Тобольск. Мене виноватых гнать в шею из этих мест. Разбоя в самоедских да остяцких становищах не чинить. А отвечать за все — ясачным сборщикам со стрельцами и казаками. Головой!
Перо подьячего заскрипело по бумаге.
— Ну, што еще?
— Ясачного сборщика Рогачева пымали. Присвоенных мехов не нашли при нем. Посадили в погреб. Стражу крепкую приставили.
— Поймали-таки! Сколь же он все-таки утаил мехов?
— Стоит на своем: соболей не утаивал, с охотников взяток не брал…
— Врет! Допросить хорошенько. С пристрастием!
— Будет исполнено.
Отпустив Батуру, Нелединский задумался. Его тревожило, что за последнее время в мангазейском крае не стало порядка. По лесам бродят и разбойничают лихие люди. Ясачные сборщики заворовались, и не известно, кто крадет казенный порох да продает на сторону. Народ стал дерзок, не повинуется закону. Царю Василию Шуйскому не до Мангазеи: еле справился с Ивашкой Болотниковым. Да и в его окружении, царевом, среди боярства, слышно, идут раздоры. Недолго, видно, править Шуйскому. Ох, дела! Москве не до Сибири в эти времена. Дай бог престол от врагов уберечь. Здесь надобно полагаться только на свои силы.
* * *
Стрельцам было наказано: кто увидит Тосану или узнает, где стоит его чум, немедля схватить ненца и доставить его к воеводе. Узнав об этом. Лаврушка порядком перетрусил. Сменившись с караула, он оседлал коня и поскакал по берегу Таза, предполагая, что Тосана поставил свой чум где-нибудь у реки: оленьего стада у него нет, зверя летом в тайге не промышляют, и Тосана, наверное, ловит рыбу, запасая ее впрок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Михаило умолк, подбросил в костерок дров и продолжал:
— Соболей уж и теперь много повыловили. Редки они стали, да и дороги. Сам посуди: охотник царю ясак платит, воеводе платит, затем общинникам, кои город содержат, да одного зверя сборщику ясака отдает, да подьячему, да караульщикам… Сколько у него остается мехов-то? Всего ничего. Ты, вижу, промышленник небогатый, купец невеликой. Руки дрожали, когда шесть гривен отсчитывал пошлины. На деньги тебе мехов не накупить. Надейся, стало быть, на свой труд да на удачу в промысле. Зимовать будешь?
— Придется, видно, — ответил озадаченный Аверьян. — Соболя ведь зимой промышляют.
— Ну, зимовка будет нелегкая. Харчей надо немало, одежды, припасов. Так что на дешевый товар не рассчитывай, — стрелец умолк.
— Понял, братец, — сказал Аверьян. — Спасибо за советы. Как бы трудно ни было — обратно ни с чем не пойдешь.
— Желаю удачи тебе, холмогорец, и людям твоим!
— Еще раз благодарствую.
— Знаешь, как идти дале? — спросил стрелец.
— Путь плохо знаю. Иду лишь по лоции.
— Ну, лоция лоцией, а я тебе дам совет: пойдешь губой напрямик до Заворота, где обская вода с тазовской встречаются. Тут и самое опасное место. Бивало у Заворота кочи о каменья, а то и льдины зажимали суденышки, ежели ветер с полночи. Там гляди в оба! Ну, а Тазовской губой идти легче, вода спокойнее. Прощевай! Авось по осени встретимся в Мангазее. Мы вернемся домой перед ледоставом.
За сутки артельщики немного отдохнули. Аверьян покинул гостеприимный стрелецкий стан и пошел Обской губой дальше к своей цели.
2
Мангазейский воевода Иван Нелединский в своей канцелярии разбирал судные дела и жалобы, венчая их приговором. Он сидел за столом, покрытым тканой зеленой скатертью с голубыми узорами по кромке, расстегнув воротник кафтана: в комнате было жарко натоплено, пахло дымком. Слуги, видно, недавно закрыли печь. Воевода недовольно морщил нос. Вьющиеся черные волосы его были расчесаны на прямой пробор. Из-под выпуклого лба и широких бровей сердито глядели цепкие ястребиные глаза. Борода у воеводы курчава, окладиста. Лицо белое, упитанное. На руках — золотые перстни с камнями.
В небольшое оконце с тонким свинцовым переплетом видна площадь с проходящими и проезжающими мангазейцами. Верхушка Троицкой церкви сверкала куполами.
Сбоку у стола примостился длинноволосый подьячийnote 18 с толстоносым хитроватым лицом. Губы у него узкие, злые. Перед подьячим — бумага, бронзовая чернильница с маленькими ушками для подвески к поясу на шнурке. В руке — гусиное перо, только что очиненное.
Стрелецкий голова Иван Батура пришел к воеводе с докладом о происшествиях в мангазейской вотчине за последние дни.
— Позавчера стрельцы приволокли в съезжую язычника по имени Тосана. Был он зело пьян, а при нем нашли порох и пули в количестве изрядном, — говорил Батура, стоя перед воеводой. Он был высок и чуть наклонял голову, чтобы не задеть за низкую притолоку. — Когда самоед проспался, стали пытать, где он взял огневой припас. А он поведал, что припас оный весной купил у купцов, имени коих не ведает, спрятал на посаде, а нонче хотел увезти в становище. Где прятал — не сказал. Ну, припас, понятное дело, отобрали, самоеда выпороли и отпустили.
— Для чего отпустили? — спросил воевода. — Не выпытав, у кого взял порох да свинец, нельзя было выпускать! Забыли, как осаждали крепость пять лет назад? Еще того не хватало, штобы туземцы в нас нашими же пулями палили? Где он теперь, этот самоед?
— Откочевал неведомо куда.
Воевода недовольно хмыкнул.
— Сыскать. Допросить снова. Откуда туземцам взять огневое зелье, как не у стрельцов? Русские охотники не продадут — у самих мало. Утекает порох с пулями из твоих кладовок! А куда? Войны нет, в стрельбе надобности тоже нет. Сам виноват: за стрельцами плохо следишь, — выговаривал воевода. — Сыскать самоеда!
— Будет исполнено, — поспешно заверил Батура. — А кладовки свои проверю, все припасы огневые на весах перевешаю и опечатаю.
— Проверь-ко, проверь! Ну, что еще?
— Из Инбацких краев, с верховьев Таза, самоеды приезжали. Челом били. Жаловались, што шайка лихих людей ночью налетела на стойбище. Все добро туземцев перетряхнули, искали меха да золото-серебро. Двух молодых самоедок в лес утащили. Надругались над ними, потом отпустили… Зело сердиты были старшины. Еле успокоил. Обещал воров сыскать и наказать.
— Ищи ветра в поле! — раздраженно бросил воевода. — Видать, из беглых литвинов да поляков!.. Мало ли их по лесам шатается после того, как вором Лжедмитрием из пушки на Москве выстрелили. Смуту сеют, беспокойство. А ну, как опять туземцы к крепости подступят?
Батура растерянно развел руками.
— Старшины говорили, что лихие люди ругались по-русски. Не поляки, видно, разбой чинят…
Нелединский вздохнул, подумав, обратился к подьячему:
— Напиши грамоту во все ясачные зимовья: беглых людей ловить, зело виноватых — в колодки и в Тобольск. Мене виноватых гнать в шею из этих мест. Разбоя в самоедских да остяцких становищах не чинить. А отвечать за все — ясачным сборщикам со стрельцами и казаками. Головой!
Перо подьячего заскрипело по бумаге.
— Ну, што еще?
— Ясачного сборщика Рогачева пымали. Присвоенных мехов не нашли при нем. Посадили в погреб. Стражу крепкую приставили.
— Поймали-таки! Сколь же он все-таки утаил мехов?
— Стоит на своем: соболей не утаивал, с охотников взяток не брал…
— Врет! Допросить хорошенько. С пристрастием!
— Будет исполнено.
Отпустив Батуру, Нелединский задумался. Его тревожило, что за последнее время в мангазейском крае не стало порядка. По лесам бродят и разбойничают лихие люди. Ясачные сборщики заворовались, и не известно, кто крадет казенный порох да продает на сторону. Народ стал дерзок, не повинуется закону. Царю Василию Шуйскому не до Мангазеи: еле справился с Ивашкой Болотниковым. Да и в его окружении, царевом, среди боярства, слышно, идут раздоры. Недолго, видно, править Шуйскому. Ох, дела! Москве не до Сибири в эти времена. Дай бог престол от врагов уберечь. Здесь надобно полагаться только на свои силы.
* * *
Стрельцам было наказано: кто увидит Тосану или узнает, где стоит его чум, немедля схватить ненца и доставить его к воеводе. Узнав об этом. Лаврушка порядком перетрусил. Сменившись с караула, он оседлал коня и поскакал по берегу Таза, предполагая, что Тосана поставил свой чум где-нибудь у реки: оленьего стада у него нет, зверя летом в тайге не промышляют, и Тосана, наверное, ловит рыбу, запасая ее впрок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41