Они были пусты. Тосана хмурился, собирал мелкие морщины на лбу, что-то бормотал и недовольно кряхтел, склоняясь над ними. В одной кулемке он увидел куницу, попавшую, как видно, еще до пурги. Зверь был прижат давком, заметен снегом. Тосана отряхнул куницу и спрятал в мешок. Потом поставил насторожку.
«Начало есть», — подумал Тосана.
Нук, увязая по брюхо, шел за ним следом по лыжне. Но вот пес увидел след горностая и, оставив лыжню, пошел по нему. Тосана двинулся за собакой. Шли долго. Потом след потерялся. Горностай, видимо, скрылся в сугробе, где у него был проделан ход. Нук растерянно кружил на месте, но снег обвалился и закрыл лаз в нору. Тосана пошел дальше.
Но вот Нук остановился, насторожил уши. Из леса доносился собачий лай. Этот лай, с завыванием, тоскливый, призывный, услышал и Тосана. Он удивленно покачал головой: «Так собаки лают, чуя беду», — и повернул в сторону, откуда слышался голос собаки.
Когда Тосана подошел к Гурию, тот уже беспомощно ворочался в снегу, пытаясь встать на ноги. Но встать не мог, поднимался только на четвереньки, а руки увязали в снегу. Весь он был словно вывалян. Лицо осунувшееся, с нездоровым, каким-то желтоватым румянцем.
Ноги он поморозил, они отказали: едва сделал несколько шагов от ели, под которой пережидал пургу.
Тосана склонился над Гурием. Тот уже терял сознание. Пыжьян перестал лаять. Он сидел на задних лапах, жадно хватая снег.
— Эй, парень! Откуда тут взялся? Отчего встать не можешь? А ну-ка…
Тосана осторожно потер лицо Гурия меховой рукавицей. Тот открыл глаза и посмотрел непонимающе на склонившегося над ним нерусского человека.
— Вставай, вставай! — Тосана пытался помочь парню, но, видя, что это бесполезно, снял с него лыжи, взвалил на них Гурия и потащил под ближайшую ель. Принес сухих сучьев и разжег костер. Пока огонь разгорался, Тосана нарубил веток и устроил из них удобное ложе. Гурий снова потерял сознание.
— Вот беда! Шибко обмерз парень. Чум далеко. Совсем пропадет русский… Надо тащить его в чум…
Гурий пришел в себя. Живительное тепло вернуло ему память. Он стащил рукавицы и протянул руки к огню.
— Не так близко! — предостерег Тосана. — Руки, видать, тоже обморозил. Нельзя сразу к огню. Откуда ты? Как в лесу оказался?
— Пошел ловушки смотреть… Пурга началась… Сел под ель, сидел долго, пока не прошла падера… А как прошла — из-под ели выбрался, а идти не могу. Ноги не слушаются, — тихо рассказывал Гурий. — Как попасть в зимовье? Оно там! — он показал рукой. — У самой реки.
— Река там! — ненец махнул рукой в противоположную сторону. — Неверно указываешь. Совсем ты заплутал. Снимем тобоки, ноги посмотрим…
Гурий морщился и охал, пока ненец со всеми предосторожностями стягивал с него пимы. Ступни у парня побелели, пальцы почти не шевелились.
— Шибко плохо, — покачал головой Тосана. — Долго, видать, сидел. Тобоки насквозь промерзли. Примерь мои, может, подойдут?
Пимы Тосаны пришлись Гурию впору. Ненец погрел у огня его обувь и надел:
— Потащу тебя в чум. Там отойдешь. Жонка вылечит ноги. Она знает как…
— Домой бы надо. Отец беспокоится…
— Где дом искать? Я не знаю, ты не знаешь. Потом найдем. Поправишься
— и найдем… Отец не умрет от тоски. Живой, однако, будет. Я на олешках съезжу, найду зимовье…
Тосана вынул из своего мешка сыромятный ремешок и, продев его в дырочки в носках лыж Гурия, связал их. Положил на лыжи несколько еловых лап.
— Ложись!
Стал на свои лыжи и потянул за собой салазки. Собаки бежали следом. Пыжьян нет-нет да и подбегал к Гурию, пытался лизнуть его в лицо.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Тосана притащил Гурия к чуму и крикнул:
— Еване!
Полог откинулся, выбежала Еване. Увидев лежащего человека, она всплеснула руками и стала помогать дяде втаскивать его в жилище.
Вскоре Гурий сидел на оленьей шкуре у ярко пылающего очага, а Санэ растирала ему ноги белесоватой без запаха мазью, напоминающей застывший гусиный жир. При этом она приговаривала:
— Скоро пройдет. Не горюй! Плясать будешь!
Говорила Санэ на родном языке, и Гурий не понимал ее. Он видел, как старается хозяйка, видимо, от души желая, чтобы он скорее поправился. Невысокая, с худым сморщенным лицом и черными, как у молодой волосами, заплетенными в жидкую косицу, женщина ходила внутри чума быстро и неслышно. Движения ее были рассчитаны и мягки.
Нанеся слой мази, она надела на Гурия меховые чулки и поставила перед ним чашку с мазью.
— Теперь мажь руки и лицо. Вот так. — Она показала, как это следует делать.
Гурий принялся натирать лицо и руки. Он чувствовал себя плохо. Его лихорадило, все тело ломило. И хотя в чуме было тепло, озноб не проходил, и он не мог согреться.
Черноглазая девушка с круглым лицом, тонкими бровями что-то варила в небольшом медном котле, подвешенном над очагом, перебрасываясь короткими фразами со старшей. «Видно, дочь, — подумал Гурий. — Красивая!..» Он решил так ее и назвать: «Красивая».
Пожилая ненка что-то сказала скороговоркой. Девушка сняла с огня котел, налила в чашку горячей жидкости и, не вставая с колен, протянула ее Гурию.
— Пей. Это кедровый стланик с шиповником. От простуды помогает, — сказала она по-ненецки.
Гурий, ничего не поняв, взял чашку, поблагодарил и стал понемногу пить. Жидкость была терпкая, горьковатая и припахивала травами. Гурий встретился взглядом с девушкой. Она смущенно опустила голову, отвернулась.
— Красивая, — сказал Гурий вслух. — Баская!
— Паская? Нет, я Еване, значит — Ласковая. Повернув лицо к нему, девушка улыбнулась, потом ушла на другую сторону очага и села на широкие доски-латы, заменяющие пол, поджав под себя ноги.
Теперь их разделял огонь.
Вошел хозяин, внес охапку дров, положил у очага. Снял с головы капюшон малицы, взял дорожный мешок, скосил глаза на Гурия.
— Ну как, оттаял, парень? — спросил по-русски.
— Немного оттаял, — Гурий слабо улыбнулся в ответ.
— Пей отвар. Больше оттаешь, — деловито сказал ненец и вытащил из мешка куницу. Встряхнул ее, передал старой женщине, что-то сказал. Она взяла куницу и вскоре, подвесив ее на железном крюке у входа в чум, стала снимать шкуру, ловко действуя острым ножом.
Очень быстро она управилась с куницей, и Гурий удивился ее ловкости. Он не знал, что снимать шкурки, выделывать их, шить из мехов одежду и обувь, собирать и устанавливать чум и делать еще многое должны были ненецкие женщины, мужчины занимались только оленями, охотой и рыбной ловлей.
Натянув шкурку на правило, женщина поставила перед очагом небольшой низенький стол и собрала на нем еду. Гурий, согревшись от горячего питья, полулежа на оленьей шкуре, молча наблюдал за хозяевами. Все было для него в диковинку. Они строгали мороженое мясо, заваривали в чайнике сушеный смородиновый лист, выкладывали из котла вареную грудинку, исходящую паром, на широкое деревянное блюдо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
«Начало есть», — подумал Тосана.
Нук, увязая по брюхо, шел за ним следом по лыжне. Но вот пес увидел след горностая и, оставив лыжню, пошел по нему. Тосана двинулся за собакой. Шли долго. Потом след потерялся. Горностай, видимо, скрылся в сугробе, где у него был проделан ход. Нук растерянно кружил на месте, но снег обвалился и закрыл лаз в нору. Тосана пошел дальше.
Но вот Нук остановился, насторожил уши. Из леса доносился собачий лай. Этот лай, с завыванием, тоскливый, призывный, услышал и Тосана. Он удивленно покачал головой: «Так собаки лают, чуя беду», — и повернул в сторону, откуда слышался голос собаки.
Когда Тосана подошел к Гурию, тот уже беспомощно ворочался в снегу, пытаясь встать на ноги. Но встать не мог, поднимался только на четвереньки, а руки увязали в снегу. Весь он был словно вывалян. Лицо осунувшееся, с нездоровым, каким-то желтоватым румянцем.
Ноги он поморозил, они отказали: едва сделал несколько шагов от ели, под которой пережидал пургу.
Тосана склонился над Гурием. Тот уже терял сознание. Пыжьян перестал лаять. Он сидел на задних лапах, жадно хватая снег.
— Эй, парень! Откуда тут взялся? Отчего встать не можешь? А ну-ка…
Тосана осторожно потер лицо Гурия меховой рукавицей. Тот открыл глаза и посмотрел непонимающе на склонившегося над ним нерусского человека.
— Вставай, вставай! — Тосана пытался помочь парню, но, видя, что это бесполезно, снял с него лыжи, взвалил на них Гурия и потащил под ближайшую ель. Принес сухих сучьев и разжег костер. Пока огонь разгорался, Тосана нарубил веток и устроил из них удобное ложе. Гурий снова потерял сознание.
— Вот беда! Шибко обмерз парень. Чум далеко. Совсем пропадет русский… Надо тащить его в чум…
Гурий пришел в себя. Живительное тепло вернуло ему память. Он стащил рукавицы и протянул руки к огню.
— Не так близко! — предостерег Тосана. — Руки, видать, тоже обморозил. Нельзя сразу к огню. Откуда ты? Как в лесу оказался?
— Пошел ловушки смотреть… Пурга началась… Сел под ель, сидел долго, пока не прошла падера… А как прошла — из-под ели выбрался, а идти не могу. Ноги не слушаются, — тихо рассказывал Гурий. — Как попасть в зимовье? Оно там! — он показал рукой. — У самой реки.
— Река там! — ненец махнул рукой в противоположную сторону. — Неверно указываешь. Совсем ты заплутал. Снимем тобоки, ноги посмотрим…
Гурий морщился и охал, пока ненец со всеми предосторожностями стягивал с него пимы. Ступни у парня побелели, пальцы почти не шевелились.
— Шибко плохо, — покачал головой Тосана. — Долго, видать, сидел. Тобоки насквозь промерзли. Примерь мои, может, подойдут?
Пимы Тосаны пришлись Гурию впору. Ненец погрел у огня его обувь и надел:
— Потащу тебя в чум. Там отойдешь. Жонка вылечит ноги. Она знает как…
— Домой бы надо. Отец беспокоится…
— Где дом искать? Я не знаю, ты не знаешь. Потом найдем. Поправишься
— и найдем… Отец не умрет от тоски. Живой, однако, будет. Я на олешках съезжу, найду зимовье…
Тосана вынул из своего мешка сыромятный ремешок и, продев его в дырочки в носках лыж Гурия, связал их. Положил на лыжи несколько еловых лап.
— Ложись!
Стал на свои лыжи и потянул за собой салазки. Собаки бежали следом. Пыжьян нет-нет да и подбегал к Гурию, пытался лизнуть его в лицо.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Тосана притащил Гурия к чуму и крикнул:
— Еване!
Полог откинулся, выбежала Еване. Увидев лежащего человека, она всплеснула руками и стала помогать дяде втаскивать его в жилище.
Вскоре Гурий сидел на оленьей шкуре у ярко пылающего очага, а Санэ растирала ему ноги белесоватой без запаха мазью, напоминающей застывший гусиный жир. При этом она приговаривала:
— Скоро пройдет. Не горюй! Плясать будешь!
Говорила Санэ на родном языке, и Гурий не понимал ее. Он видел, как старается хозяйка, видимо, от души желая, чтобы он скорее поправился. Невысокая, с худым сморщенным лицом и черными, как у молодой волосами, заплетенными в жидкую косицу, женщина ходила внутри чума быстро и неслышно. Движения ее были рассчитаны и мягки.
Нанеся слой мази, она надела на Гурия меховые чулки и поставила перед ним чашку с мазью.
— Теперь мажь руки и лицо. Вот так. — Она показала, как это следует делать.
Гурий принялся натирать лицо и руки. Он чувствовал себя плохо. Его лихорадило, все тело ломило. И хотя в чуме было тепло, озноб не проходил, и он не мог согреться.
Черноглазая девушка с круглым лицом, тонкими бровями что-то варила в небольшом медном котле, подвешенном над очагом, перебрасываясь короткими фразами со старшей. «Видно, дочь, — подумал Гурий. — Красивая!..» Он решил так ее и назвать: «Красивая».
Пожилая ненка что-то сказала скороговоркой. Девушка сняла с огня котел, налила в чашку горячей жидкости и, не вставая с колен, протянула ее Гурию.
— Пей. Это кедровый стланик с шиповником. От простуды помогает, — сказала она по-ненецки.
Гурий, ничего не поняв, взял чашку, поблагодарил и стал понемногу пить. Жидкость была терпкая, горьковатая и припахивала травами. Гурий встретился взглядом с девушкой. Она смущенно опустила голову, отвернулась.
— Красивая, — сказал Гурий вслух. — Баская!
— Паская? Нет, я Еване, значит — Ласковая. Повернув лицо к нему, девушка улыбнулась, потом ушла на другую сторону очага и села на широкие доски-латы, заменяющие пол, поджав под себя ноги.
Теперь их разделял огонь.
Вошел хозяин, внес охапку дров, положил у очага. Снял с головы капюшон малицы, взял дорожный мешок, скосил глаза на Гурия.
— Ну как, оттаял, парень? — спросил по-русски.
— Немного оттаял, — Гурий слабо улыбнулся в ответ.
— Пей отвар. Больше оттаешь, — деловито сказал ненец и вытащил из мешка куницу. Встряхнул ее, передал старой женщине, что-то сказал. Она взяла куницу и вскоре, подвесив ее на железном крюке у входа в чум, стала снимать шкуру, ловко действуя острым ножом.
Очень быстро она управилась с куницей, и Гурий удивился ее ловкости. Он не знал, что снимать шкурки, выделывать их, шить из мехов одежду и обувь, собирать и устанавливать чум и делать еще многое должны были ненецкие женщины, мужчины занимались только оленями, охотой и рыбной ловлей.
Натянув шкурку на правило, женщина поставила перед очагом небольшой низенький стол и собрала на нем еду. Гурий, согревшись от горячего питья, полулежа на оленьей шкуре, молча наблюдал за хозяевами. Все было для него в диковинку. Они строгали мороженое мясо, заваривали в чайнике сушеный смородиновый лист, выкладывали из котла вареную грудинку, исходящую паром, на широкое деревянное блюдо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41