Из-за него батраки теперь работали спустя рукава, из-за него с нового года уволился управляющий. Из-за него отощала безропотная рабочая скотина, из-за него из овинов исчезали снопы, а из амбаров зерно. Слово это пожирало запасные колеса и сбрую, вырывало замки и скобы у дверей, выламывало доски из заборов и колья из плетней. Оно же каждый вечер уводило прислугу в корчму, а чуть ночь потемней — неведомо куда угоняло то гуся, то индейку, то поросенка или овцу!
Всемогущее слово! Оно прозвучало по всему имению, по деревне и по местечку, откуда каждый день торговцы приносили счета. Его можно было прочесть на лицах обитателей имения, в печальных глазах отощавшей скотины, на всех дверях, во всех выбитых окнах, заклеенных бумагой. Не слышали его только двое: пан, все время игравший на органе, и пани, мечтавшая об отъезде в Варшаву. Если же кто-нибудь из соседей спрашивал, правда ли, что имение продается, он только улыбался и пожимал плечами, а она отвечала со вздохом:
— Мы хотели бы продать, в деревне такая скука. Но что же делать, если муж не находит покупателя!..
Слимак, которому иногда случалось встречаться с помещиком, зорко к нему присматривался и не верил в продажу.
«Какой он там ни есть, — думал о нем мужик, — а ведь загоревал бы он от такой-то беды. Ведь они тут живут испокон веков: и родились тут и выросли, все их деды-прадеды похоронены на здешнем погосте. Камень, не то что человек, и тот бы извелся, если б кто столкнул его со старого места. Да и с чего бы ему продавать, банкрот он, что ли? Деньги у него есть, это все знают».
Так думал мужик, потому что мерил пана на свой аршин, и уж вовсе не способен был понять, что такое молодая жена, скучающая в деревне.
А в то время, как он, обманутый спокойным лицом помещика, делал свои выводы, в корчме, под руководством шинкаря Иоселя, между мужиками побогаче происходили важные совещания.
Однажды утром, в середине января, в хату к Слимакам влетела старуха Собесская. Зимнее солнце еще не успело осмотреться по сторонам, а у нее уже огнем горели щеки и налились кровью глаза. Бабка прибежала в старом, как она сама, тулупе и в рубахе, разорванной на иссохшей груди.
— Ну, ставьте-ка водку, — закричала она, споткнувшись о порог, — а уж я вам кой-чего расскажу.
Слимак собирался молотить, но после такого вступления сел у печки и велел подать старухе водки, зная, что бабка не бросает слов на ветер.
Она выпила большую чарку, топнула ногой и крякнула: «Ух-ха!..» Потом утерла рот и начала рассказывать:
— Слыхали, что пан продает имение: леса, поля — все? Может, только оставит себе дом да сад…
Слимаку на ум пришел его луг, и он весь похолодел. Но коротко ответил:
— Басни!
— Басни?.. — повторила старуха, стараясь подавить икоту. — А я вам скажу, что не басни это, а истинная правда. И еще вам скажу, что нынче мужики, главные наши богатей, сговариваются с Иоселем и с Гжибом купить имение у помещика… Как есть, все имение, провались я на этом месте!..
— Как же это они сговариваются без нас? — сердито спросила Слимакова.
— А вас они не хотят принимать. Говорят, что и так вы будете у самой дороги и что вы уже успели на ней подработать и обидеть других…
Старуха выпила еще чарку и хотела продолжать, но водка ударила ей в голову. Она только крякнула: «Ух-ха!» — и потащила Слимака плясать, однако силы сразу ее покинули. Как подкошенный стебель, она повисла на руке мужика; тот вынес ее в сени и едва уложил в углу на подстилке, как бабка захрапела, до того ее разморило.
Следующие полдня Слимак потихоньку советовался с женой, что делать в такой оказии. К вечеру он надел новый овчинный полушубок и отправился в корчму на разведки.
Пока он шел, на дворе стемнело, и в корчме зажгли огонь. Отворив дверь, Слимак увидел за столом Гжиба и Лукасяка. При свете сальной свечи мужики в тяжелой зимней одежде походили на огромные камни, какие дремлют кое-где в полях, охраняя межи. За стойкой сидел Иосель в грязной полосатой фуфайке. У него был острый нос, острая бородка, острые кончики пейсов, острые локти, даже во взгляде было что-то колючее.
— Слава Иисусу Христу! — поздоровался Слимак.
— Вовек! — небрежно ответил Иосель.
Гжиб и Лукасяк, сидевшие, развалясь, за столом, только кивнули ему головой.
— Что нынче пьют хозяева? — спросил Слимак.
— Чай, — ответил шинкарь.
— Дай-ка и мне. Да черного, как смола, и побольше араку.
— Вы пришли сюда чай пить? — насмешливо спросил Иосель.
— Не за чаем я пришел, а разузнать…
— О том, что вам наговорила Собесская, — проворчал шинкарь.
Слимак уселся подле Гжиба и повернулся к нему.
— Вы что, имение надумали покупать у пана?
Мужики взглянули на Иоселя, он усмехнулся. Наконец ответил Лукасяк:
— Э-э… Так, толкуем от нечего делать!.. Да и у кого в деревне найдутся деньги на такое дело?
— Вы двое могли бы купить, — заметил Слимак, — вы да Гжиб.
— Может, и могли бы, — подхватил Гжиб, — да для себя и для своих деревенских.
— Ну, а я что же? — спросил Слимак.
— Вы нас не пускали в свои дела, так не суйтесь в наши.
— Не ваше это дело, а общее.
— Именно мое! — горячился Гжиб.
— Такое же, как и мое.
— Именно не такое… — настаивал на своем старик, стуча кулаком. — Не понравится мне кто, не приму его в долю — и баста!..
Шинкарь усмехнулся.
Лукасяк, заметив, что Слимак бледнеет от бешенства, взял Гжиба за руку.
— Пошли, кум, домой, — сказал он. — Чего ругаться, когда и дело-то еще неверное? Пошли, кум.
Гжиб взглянул на Иоселя и поднялся с лавки.
— Стало быть, без меня хотите покупать? — снова спросил Слимак.
— Цыплят-то вы летом скупали без нас, — ответил Гжиб.
Оба пожали руку Иоселю и вышли из корчмы, не простясь со Слимаком.
Шинкарь посмотрел им вслед, продолжая усмехаться.
Когда скрип шагов по снегу затих, он повернулся к Слимаку.
— Ну, хозяин, видите, как нехорошо у евреев хлеб отбивать? Из-за вас я потерял рублей пятьдесят, а вы и всего-то заработали двадцать пять, зато вражды себе нажили в деревне на целую сотню.
— И они без меня купят землю у пана? — спросил Слимак.
— А почему бы им не купить без вас? Какое им дело, что вы на этом потеряете, если им будет хорошо?
Мужик покачал головой.
— Ну-ну! — прошептал он.
— Я, верно, мог бы помирить вас с деревней, — продолжал Иосель, — но зачем мне это? Один раз вы уже меня обидели, а сердце у вас никогда ко мне не лежало.
— И не помиришь? — спросил Слимак.
— Помирить я могу, но у меня есть свои условия.
— Ну?..
— Во первых, вы отдадите мне те пятьдесят рублей, которые я летом из-за вас потерял, а потом… построите на своей земле хату и сдадите ее моему шурину.
— А что он там будет делать?
— Он будет держать лошадей и будет ездить на железную дорогу.
— А мне что делать с моими лошадьми?
— А у вас останется ваша земля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Всемогущее слово! Оно прозвучало по всему имению, по деревне и по местечку, откуда каждый день торговцы приносили счета. Его можно было прочесть на лицах обитателей имения, в печальных глазах отощавшей скотины, на всех дверях, во всех выбитых окнах, заклеенных бумагой. Не слышали его только двое: пан, все время игравший на органе, и пани, мечтавшая об отъезде в Варшаву. Если же кто-нибудь из соседей спрашивал, правда ли, что имение продается, он только улыбался и пожимал плечами, а она отвечала со вздохом:
— Мы хотели бы продать, в деревне такая скука. Но что же делать, если муж не находит покупателя!..
Слимак, которому иногда случалось встречаться с помещиком, зорко к нему присматривался и не верил в продажу.
«Какой он там ни есть, — думал о нем мужик, — а ведь загоревал бы он от такой-то беды. Ведь они тут живут испокон веков: и родились тут и выросли, все их деды-прадеды похоронены на здешнем погосте. Камень, не то что человек, и тот бы извелся, если б кто столкнул его со старого места. Да и с чего бы ему продавать, банкрот он, что ли? Деньги у него есть, это все знают».
Так думал мужик, потому что мерил пана на свой аршин, и уж вовсе не способен был понять, что такое молодая жена, скучающая в деревне.
А в то время, как он, обманутый спокойным лицом помещика, делал свои выводы, в корчме, под руководством шинкаря Иоселя, между мужиками побогаче происходили важные совещания.
Однажды утром, в середине января, в хату к Слимакам влетела старуха Собесская. Зимнее солнце еще не успело осмотреться по сторонам, а у нее уже огнем горели щеки и налились кровью глаза. Бабка прибежала в старом, как она сама, тулупе и в рубахе, разорванной на иссохшей груди.
— Ну, ставьте-ка водку, — закричала она, споткнувшись о порог, — а уж я вам кой-чего расскажу.
Слимак собирался молотить, но после такого вступления сел у печки и велел подать старухе водки, зная, что бабка не бросает слов на ветер.
Она выпила большую чарку, топнула ногой и крякнула: «Ух-ха!..» Потом утерла рот и начала рассказывать:
— Слыхали, что пан продает имение: леса, поля — все? Может, только оставит себе дом да сад…
Слимаку на ум пришел его луг, и он весь похолодел. Но коротко ответил:
— Басни!
— Басни?.. — повторила старуха, стараясь подавить икоту. — А я вам скажу, что не басни это, а истинная правда. И еще вам скажу, что нынче мужики, главные наши богатей, сговариваются с Иоселем и с Гжибом купить имение у помещика… Как есть, все имение, провались я на этом месте!..
— Как же это они сговариваются без нас? — сердито спросила Слимакова.
— А вас они не хотят принимать. Говорят, что и так вы будете у самой дороги и что вы уже успели на ней подработать и обидеть других…
Старуха выпила еще чарку и хотела продолжать, но водка ударила ей в голову. Она только крякнула: «Ух-ха!» — и потащила Слимака плясать, однако силы сразу ее покинули. Как подкошенный стебель, она повисла на руке мужика; тот вынес ее в сени и едва уложил в углу на подстилке, как бабка захрапела, до того ее разморило.
Следующие полдня Слимак потихоньку советовался с женой, что делать в такой оказии. К вечеру он надел новый овчинный полушубок и отправился в корчму на разведки.
Пока он шел, на дворе стемнело, и в корчме зажгли огонь. Отворив дверь, Слимак увидел за столом Гжиба и Лукасяка. При свете сальной свечи мужики в тяжелой зимней одежде походили на огромные камни, какие дремлют кое-где в полях, охраняя межи. За стойкой сидел Иосель в грязной полосатой фуфайке. У него был острый нос, острая бородка, острые кончики пейсов, острые локти, даже во взгляде было что-то колючее.
— Слава Иисусу Христу! — поздоровался Слимак.
— Вовек! — небрежно ответил Иосель.
Гжиб и Лукасяк, сидевшие, развалясь, за столом, только кивнули ему головой.
— Что нынче пьют хозяева? — спросил Слимак.
— Чай, — ответил шинкарь.
— Дай-ка и мне. Да черного, как смола, и побольше араку.
— Вы пришли сюда чай пить? — насмешливо спросил Иосель.
— Не за чаем я пришел, а разузнать…
— О том, что вам наговорила Собесская, — проворчал шинкарь.
Слимак уселся подле Гжиба и повернулся к нему.
— Вы что, имение надумали покупать у пана?
Мужики взглянули на Иоселя, он усмехнулся. Наконец ответил Лукасяк:
— Э-э… Так, толкуем от нечего делать!.. Да и у кого в деревне найдутся деньги на такое дело?
— Вы двое могли бы купить, — заметил Слимак, — вы да Гжиб.
— Может, и могли бы, — подхватил Гжиб, — да для себя и для своих деревенских.
— Ну, а я что же? — спросил Слимак.
— Вы нас не пускали в свои дела, так не суйтесь в наши.
— Не ваше это дело, а общее.
— Именно мое! — горячился Гжиб.
— Такое же, как и мое.
— Именно не такое… — настаивал на своем старик, стуча кулаком. — Не понравится мне кто, не приму его в долю — и баста!..
Шинкарь усмехнулся.
Лукасяк, заметив, что Слимак бледнеет от бешенства, взял Гжиба за руку.
— Пошли, кум, домой, — сказал он. — Чего ругаться, когда и дело-то еще неверное? Пошли, кум.
Гжиб взглянул на Иоселя и поднялся с лавки.
— Стало быть, без меня хотите покупать? — снова спросил Слимак.
— Цыплят-то вы летом скупали без нас, — ответил Гжиб.
Оба пожали руку Иоселю и вышли из корчмы, не простясь со Слимаком.
Шинкарь посмотрел им вслед, продолжая усмехаться.
Когда скрип шагов по снегу затих, он повернулся к Слимаку.
— Ну, хозяин, видите, как нехорошо у евреев хлеб отбивать? Из-за вас я потерял рублей пятьдесят, а вы и всего-то заработали двадцать пять, зато вражды себе нажили в деревне на целую сотню.
— И они без меня купят землю у пана? — спросил Слимак.
— А почему бы им не купить без вас? Какое им дело, что вы на этом потеряете, если им будет хорошо?
Мужик покачал головой.
— Ну-ну! — прошептал он.
— Я, верно, мог бы помирить вас с деревней, — продолжал Иосель, — но зачем мне это? Один раз вы уже меня обидели, а сердце у вас никогда ко мне не лежало.
— И не помиришь? — спросил Слимак.
— Помирить я могу, но у меня есть свои условия.
— Ну?..
— Во первых, вы отдадите мне те пятьдесят рублей, которые я летом из-за вас потерял, а потом… построите на своей земле хату и сдадите ее моему шурину.
— А что он там будет делать?
— Он будет держать лошадей и будет ездить на железную дорогу.
— А мне что делать с моими лошадьми?
— А у вас останется ваша земля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67