За бутылкой портера урядник упомянул о нападении на лагерь.
— Тоже нападение! — насмешливо сказал Иосель. — Немцы постреляли для устрашения, а люди уже болтают, что на колонистов напала целая шайка. У нас ведь ничего такого никогда не случалось.
Вытерев платком усы и румяное лицо, урядник сказал:
— Шайка шайкой, а своим чередом то, что Куба Сукенник и Ясек Рогач вертелись возле лошадей.
Иосель поморщился и прищурил глаза.
— Как они могли вертеться, — ответил он, — когда в эту ночь они ночевали у меня.
— У вас ночевали? — переспросил урядник.
— У меня, — небрежно проронил Иосель. — Ожеховский и Гжиб сами видели, что уже с вечера оба они были пьяны, как скоты. И что им делать, — прибавил он, подумав, — как не пить? Если нет у мужика постоянной работы, все, что он заработает за день, к ночи он обязательно пропивает.
— Среди ночи они свободно могли удрать от вас, — заметил урядник.
— Может, и удрали. Хотя ночью конюшня у меня всегда бывает заперта, а ключ находится у мишуреса.
Разговор перешел на другие темы. Урядник просидел с часок у Иоселя, а когда кобылка его отдохнула, велел запрягать. Уже сидя в бричке, он сказал шинкарю:
— А ты, Иосель, присматривай за Сукенником и Рогачом.
— Что я им — отец или они у меня служат? — спросил еврей.
— Не то что служат, а как бы они тебя самого не обворовали; это такой народ…
— Буду остерегаться их.
Разместив мешки и бочонок так, чтобы они ему не мешали, урядник повернул домой. По дороге он задремал, но сквозь дремоту ему все время мерещились то Сукенник и Рогач, то шинкарь Иосель. Он видел Рогача с железными печными заслонками, видел Сукенника с медными дверными ручками, то их обоих вместе среди табуна лошадей, и всякий раз где-то возле них маячила бархатная ермолка или сладко улыбающаяся физиономия Иоселя. Минутами, словно из тумана, всплывало лицо молодого Гжиба или седая голова его отца. Тогда урядник вдруг просыпался и в изумлении озирался вокруг. Но, кроме его кобылки, белой курицы под козлами да придорожных деревьев, ничего не было видно.
— Тьфу! — сплюнул он. — Экое наваждение…
В деревне день ото дня исчезала надежда на скорый уход немцев с помещичьей земли. Сначала рассчитывали, что они не внесут в срок деньги Гиршгольду, но они внесли. Потом поговаривали, будто они ссорятся с Хаммерами, но они помирились. Предполагали, что они испугаются воров, подбиравшихся к их лошадям, но они не только не испугались, а сами нагнали страху на конокрадов.
— А все-таки им тут не по себе: не видать, чтобы они строились. Землю и ту еще не размежевали.
Это замечание высказал однажды вечером в корчме Ожеховский и запил его огромной кружкой пива. Но не успел он рот утереть, как что-то затарахтело, и к дому в краковской бричке подкатил землемер. Трудно было предположить, что это кто-нибудь другой, — так набит был возок колышками, мерными лентами и прочими принадлежностями. Да и Гжиб, который уже не раз имел с ним дело, сразу его узнал; узнали его и другие мужики — по обвислым усам и красному, как барбарис, носу.
Когда расстроенный Гжиб провожал домой Ожеховского, тот сказал, стараясь его утешить:
— А что, кум, может, он, землемер то есть, не к нам в деревню приехал, а так, завернул по пути переночевать?
— Дай-то бог, — ответил Гжиб. — Ох, хотел бы я, чтобы поскорей поженились наши дети и остепенился этот щенок Ясек.
— Ну, купим им землю в другом месте, — предложил Ожеховский.
— Пустое дело. Если за этим разбойником не смотреть в оба, то и землю продаст, и сам пропадет ни за грош.
— Моя Павлинка его устережет.
Гжиб, понурясь, задумался.
— Вы, кум, еще не знаете, — сказал он, — какой это пес. И вы, и я, и Павлинка — все трое будем его стеречь и то не устережем. Хоть бы этот шалопай одну ночь дома переночевал. Иной раз случается, что я по неделе его не вижу!..
Мужики распрощались, и оба легли спать, все еще надеясь, что землемер попал в деревню только проездом. Однако на следующий день им пришлось убедиться в своей ошибке. Чуть свет землемер встал, забрал из корчмы связку кольев, жестяную трубку с планом, оплетенную флягу с самой крепкой горелкой и отправился осматривать помещичьи земли.
В течение нескольких дней он расхаживал взад и вперед по полям в сопровождении целой толпы немцев. Одни несли — впереди или позади него — длинные жерди, другие тянули мерную ленту, кто-то сооружал для него из колышков табурет, иные бесцеремонно заглядывали ему через плечо. Он гонял людей направо и налево, записывал у себя в тетрадке, чертил на доске, а когда припекало солнце, раскрывал над головой зонтик или, перебираясь на новый участок, по дороге жадно прикладывался к своей оплетенной фляге.
Мужики издали присматривались ко всем этим маневрам, но молчали. Наконец на четвертый день заговорил Вишневский:
— Кабы я, пес его дери, выдул столько водки, так, пожалуй, размежевал бы получше, чем сам землемер!
— Оттого он и землемер, — отозвался Войтасюк, — что башка у него крепкая.
Слимак тоже видел землемера, видел, как после его отъезда немцы сняли парусину с нескольких фургонов, запрягли в них лошадей и разъехались на все четыре стороны.
«Может, уезжают?» — подумал он.
Но через несколько часов они вернулись, медленно двигаясь с тяжелою кладью, и тотчас принялись ее разгружать: в одну кучу — бревна, в другую — доски, в третью — щебень. И так в течение двух дней они свозили лес, камень, кирпич и известь, сваливая их в отдельные кучи на холме близ лагеря, шагов за триста от хутора Слимака.
В то же самое время все три Хаммера расхаживали по холму, отмечая колышками квадратную площадку размером около двух моргов.
Через несколько дней, когда приготовления были окончены, весь лагерь вдруг пришел в движение. Из лесу показалось человек двадцать плотников в синих брюках и куртках, с пилами, сверлами и топорами. Одновременно навстречу им из лагеря вышла группа колонистов-каменщиков с мастерками и ведрами, а позади на некотором расстоянии, сбившись в кучу, шли женщины, дети и колонисты-мужчины, разодетые по-праздничному. Все три группы собрались у подножия холма, где на одном возу стояла бочка пива, а на другом была навалена груда хлеба и колбасы.
Старик Хаммер надел, как всегда, выцветшую плисовую куртку, старший его сын Фриц, вырядился в черный сюртук, а младший, Вильгельм, в пунцовую жилетку с красными цветочками. Все трое казались очень озабоченными. Отец встречал гостей, перебегая от плотников к каменщикам и от каменщиков к женщинам; Фриц складывал в кучу толстые колья, а Вильгельм откупоривал бочку с пивом.
На хуторе Слимака эти приготовления первым заметил Овчаж и тотчас же дал знать в хату. Вся семья бросилась на холм: впереди Ендрек, за ним Слимак с женой, позади Магда со Стасеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67