Во-первых, мне стало ясно, как дважды два, что из старика, даже почти еще бодрого и все-таки хоть сколько-нибудь разумного и хоть с каким-нибудь да характером, они, за это время, пока мы с ним не виделись, сделали какую-то мумию, какого-то совершенного ребенка, пугливого и недоверчивого. Прибавлю: он совершенно знал, зачем его сюда привезли, и все случилось точно так, как я объяснил выше, забегая вперед. Его прямо вдруг поразили, разбили, раздавили известием о предательстве его дочери и о сумасшедшем доме. Он дал себя увезти, едва сознавая от страха, что делает. Ему сказали, что я – обладатель тайны и что у меня ключ к окончательному решению. Скажу вперед: вот этого-то окончательного решения и ключа он и пугался пуще всего на свете. Он ждал, что я так и войду к нему с каким-то приговором на лбу и с бумагой в руках, и страшно был рад, что я покамест готов смеяться и болтать совсем о другом. Когда мы обнялись, он заплакал. Признаюсь, капельку заплакал и я; но мне вдруг стало его очень жалко… Маленькая Альфонсинкина собачонка заливалась тоненьким, как колокольчик, лаем и рвалась на меня с дивана. С этой крошечной собачкой он уже не расставался с тех пор, как приобрел ее, даже спал вместе с нею.
- Oh, je disais qu'il a du coeur! – воскликнул он, указывая на меня Анне Андреевне.
- Но как же вы поздоровели, князь, какой у вас прекрасный, свежий, здоровый вид! – заметил я. Увы! все было наоборот: это была мумия, а я так только сказал, чтоб его ободрить.
- N'est-ce pas, n'est-ce pas? – радостно повторял он. – О, я удивительно поправился здоровьем.
- Однако кушайте ваш чай, и если дадите и мне чашку, то и я выпью с вами.
- И чудесно! «Будем пить и наслаждаться…» или как это там, есть такие стихи. Анна Андреевна, дайте ему чаю, il prend toujours par les sentiments… дайте нам чаю, милая.
Анна Андреевна подала чаю, но вдруг обратилась ко мне и начала с чрезвычайною торжественностью.
- Аркадий Макарович, мы оба, я и благодетель мой, князь Николай Иванович, приютились у вас. Я считаю, что мы приехали к вам, к вам одному, и оба просим у вас убежища. Вспомните, что почти вся судьба этого святого, этого благороднейшего и обиженного человека в руках ваших… Мы ждем решения от вашего правдивого сердца!
Но она не могла докончить; князь пришел в ужас и почти задрожал от испуга:
- Apr?s, apr?s, n'est-ce pas? Ch?re amie! – повторял он, подымая к ней руки.
Не могу выразить, как неприятно подействовала и на меня ее выходка. Я ничего не ответил и удовольствовался лишь холодным и важным поклоном; затем сел за стол и даже нарочно заговорил о другом, о каких-то глупостях, начал смеяться и острить… Старик был видимо мне благодарен и восторженно развеселился. Но его веселие, хотя и восторженное, видимо было какое-то непрочное и моментально могло смениться совершенным упадком духа; это было ясно с первого взгляда.
- Cher enfant, я слышал, ты был болен… Ах, pardon! ты, я слышал, все время занимался спиритизмом?
- И не думал, – улыбнулся я.
- Нет? А кто же мне говорил про спи-ри-тизм?
- Это вам здешний чиновник, Петр Ипполитович, давеча говорил, – объяснила Анна Андреевна. – Он очень веселый человек и знает множество анекдотов; хотите, я позову?
- Oui, oui, il est charmant… знает анекдоты, но лучше позовем потом. Мы позовем его, и он нам все расскажет; mais apr?s. Представь, давеча стол накрывают, а он и говорит: не беспокойтесь, не улетит, мы – не спириты. Неужто у спиритов столы летают?
- Право, не знаю; говорят, подымаются на всех ножках.
- Mais c'est terrible ce que tu dis, – поглядел он на меня испуганно.
- О, не беспокойтесь, это ведь – вздор.
- Я и сам говорю. Настасья Степановна Саломеева… ты ведь знаешь ее… ах да, ты не знаешь ее… представь себе, она тоже верит в спиритизм и, представьте себе, ch?re enfant, – повернулся он к Анне Андреевне, – я ей и говорю: в министерствах ведь тоже столы стоят, и на них по восьми пар чиновничьих рук лежат, все бумаги пишут, – так отчего ж там-то столы не пляшут? Вообрази, вдруг запляшут! бунт столов в министерстве финансов или народного просвещения – этого недоставало!
- Какие вы по-прежнему милые вещи говорите, князь, – воскликнул я, стараясь искренно рассмеяться.
- N'est-ce pas? je ne parle pas trop, mais je dis bien.
- Я приведу Петра Ипполитовича, – встала Анна Андреевна. Удовольствие засияло в лице ее: судя по тому, что я так ласков к старику, она обрадовалась. Но лишь только она вышла, вдруг все лицо старика изменилось мгновенно. Он торопливо взглянул на дверь, огляделся кругом и, нагнувшись ко мне с дивана, зашептал мне испуганным голосом:
- Cher ami! О, если б я мог видеть их обеих здесь вместе! О, cher enfant!
- Князь, успокойтесь…
- Да, да, но… мы их помирим, n'est-ce pas? Тут пустая мелкая ссора двух достойнейших женщин, n'est-ce pas? Я только на тебя одного и надеюсь… Мы это здесь все приведем в порядок; и какая здесь странная квартира, – оглядывался он почти боязливо, – и знаешь, этот хозяин… у него такое лицо… Скажи, он не опасен?
- Хозяин? О нет, чем же он может быть опасен?
- C'est ?a. Тем лучше. Il semble qu'il est b?te, ce gentilhomme. Cher enfant, ради Христа, не говори Анне Андреевне, что я здесь всего боюсь; я все здесь похвалил с первого шагу, и хозяина похвалил. Послушай, ты знаешь историю о фон Зоне – помнишь?
- Так что же?
- Rien, rien du tout… Mais je suis libre ici, n'est-ce pas? Как ты думаешь, здесь ничего не может со мной случиться … в таком же роде?
- Но уверяю же вас, голубчик… помилуйте!
- Mon ami! Mon enfant! – воскликнул он вдруг, складывая перед собою руки и уже вполне не скрывая своего испуга, – если у тебя в самом деле что-то есть… документы… одним словом – если у тебя есть что мне сказать, то не говори; ради бога, ничего не говори; лучше не говори совсем… как можно дольше не говори… Он хотел броситься обнимать меня; слезы текли по его лицу; не могу выразить, как сжалось у меня сердце: бедный старик был похож на жалкого, слабого, испуганного ребенка, которого выкрали из родного гнезда какие-то цыгане и увели к чужим людям. Но обняться нам не дали: отворилась дверь, и вошла Анна Андреевна, но не с хозяином, а с братом своим, камер-юнкером. Эта новость ошеломила меня; я встал и направился к двери.
- Аркадий Макарович, позвольте вас познакомить, – громко проговорила Анна Андреевна, так что я невольно должен был остановиться.
- Я слишком знаком уже с вашим братцем, – отчеканил я, особенно ударяя на слово слишком.
- Ах, тут ужасная ошибка! и я так ви-но-ват, милый Анд… Андрей Макарович, – начал мямлить молодой человек, подходя ко мне с необыкновенно развязным видом и захватив мою руку, которую я не в состоянии был отнять, – во всем виноват мой Степан; он так глупо тогда доложил, что я принял вас за другого – это в Москве, – пояснил он сестре, – потом я стремился к вам изо всей силы, чтоб разыскать и разъяснить, но заболел, вот спросите ее… Cher prince, nous devons ?tre amis m?me par droit de naissance…
И дерзкий молодой человек осмелился даже обхватить меня одной рукой за плечо, что было уже верхом фамильярности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
- Oh, je disais qu'il a du coeur! – воскликнул он, указывая на меня Анне Андреевне.
- Но как же вы поздоровели, князь, какой у вас прекрасный, свежий, здоровый вид! – заметил я. Увы! все было наоборот: это была мумия, а я так только сказал, чтоб его ободрить.
- N'est-ce pas, n'est-ce pas? – радостно повторял он. – О, я удивительно поправился здоровьем.
- Однако кушайте ваш чай, и если дадите и мне чашку, то и я выпью с вами.
- И чудесно! «Будем пить и наслаждаться…» или как это там, есть такие стихи. Анна Андреевна, дайте ему чаю, il prend toujours par les sentiments… дайте нам чаю, милая.
Анна Андреевна подала чаю, но вдруг обратилась ко мне и начала с чрезвычайною торжественностью.
- Аркадий Макарович, мы оба, я и благодетель мой, князь Николай Иванович, приютились у вас. Я считаю, что мы приехали к вам, к вам одному, и оба просим у вас убежища. Вспомните, что почти вся судьба этого святого, этого благороднейшего и обиженного человека в руках ваших… Мы ждем решения от вашего правдивого сердца!
Но она не могла докончить; князь пришел в ужас и почти задрожал от испуга:
- Apr?s, apr?s, n'est-ce pas? Ch?re amie! – повторял он, подымая к ней руки.
Не могу выразить, как неприятно подействовала и на меня ее выходка. Я ничего не ответил и удовольствовался лишь холодным и важным поклоном; затем сел за стол и даже нарочно заговорил о другом, о каких-то глупостях, начал смеяться и острить… Старик был видимо мне благодарен и восторженно развеселился. Но его веселие, хотя и восторженное, видимо было какое-то непрочное и моментально могло смениться совершенным упадком духа; это было ясно с первого взгляда.
- Cher enfant, я слышал, ты был болен… Ах, pardon! ты, я слышал, все время занимался спиритизмом?
- И не думал, – улыбнулся я.
- Нет? А кто же мне говорил про спи-ри-тизм?
- Это вам здешний чиновник, Петр Ипполитович, давеча говорил, – объяснила Анна Андреевна. – Он очень веселый человек и знает множество анекдотов; хотите, я позову?
- Oui, oui, il est charmant… знает анекдоты, но лучше позовем потом. Мы позовем его, и он нам все расскажет; mais apr?s. Представь, давеча стол накрывают, а он и говорит: не беспокойтесь, не улетит, мы – не спириты. Неужто у спиритов столы летают?
- Право, не знаю; говорят, подымаются на всех ножках.
- Mais c'est terrible ce que tu dis, – поглядел он на меня испуганно.
- О, не беспокойтесь, это ведь – вздор.
- Я и сам говорю. Настасья Степановна Саломеева… ты ведь знаешь ее… ах да, ты не знаешь ее… представь себе, она тоже верит в спиритизм и, представьте себе, ch?re enfant, – повернулся он к Анне Андреевне, – я ей и говорю: в министерствах ведь тоже столы стоят, и на них по восьми пар чиновничьих рук лежат, все бумаги пишут, – так отчего ж там-то столы не пляшут? Вообрази, вдруг запляшут! бунт столов в министерстве финансов или народного просвещения – этого недоставало!
- Какие вы по-прежнему милые вещи говорите, князь, – воскликнул я, стараясь искренно рассмеяться.
- N'est-ce pas? je ne parle pas trop, mais je dis bien.
- Я приведу Петра Ипполитовича, – встала Анна Андреевна. Удовольствие засияло в лице ее: судя по тому, что я так ласков к старику, она обрадовалась. Но лишь только она вышла, вдруг все лицо старика изменилось мгновенно. Он торопливо взглянул на дверь, огляделся кругом и, нагнувшись ко мне с дивана, зашептал мне испуганным голосом:
- Cher ami! О, если б я мог видеть их обеих здесь вместе! О, cher enfant!
- Князь, успокойтесь…
- Да, да, но… мы их помирим, n'est-ce pas? Тут пустая мелкая ссора двух достойнейших женщин, n'est-ce pas? Я только на тебя одного и надеюсь… Мы это здесь все приведем в порядок; и какая здесь странная квартира, – оглядывался он почти боязливо, – и знаешь, этот хозяин… у него такое лицо… Скажи, он не опасен?
- Хозяин? О нет, чем же он может быть опасен?
- C'est ?a. Тем лучше. Il semble qu'il est b?te, ce gentilhomme. Cher enfant, ради Христа, не говори Анне Андреевне, что я здесь всего боюсь; я все здесь похвалил с первого шагу, и хозяина похвалил. Послушай, ты знаешь историю о фон Зоне – помнишь?
- Так что же?
- Rien, rien du tout… Mais je suis libre ici, n'est-ce pas? Как ты думаешь, здесь ничего не может со мной случиться … в таком же роде?
- Но уверяю же вас, голубчик… помилуйте!
- Mon ami! Mon enfant! – воскликнул он вдруг, складывая перед собою руки и уже вполне не скрывая своего испуга, – если у тебя в самом деле что-то есть… документы… одним словом – если у тебя есть что мне сказать, то не говори; ради бога, ничего не говори; лучше не говори совсем… как можно дольше не говори… Он хотел броситься обнимать меня; слезы текли по его лицу; не могу выразить, как сжалось у меня сердце: бедный старик был похож на жалкого, слабого, испуганного ребенка, которого выкрали из родного гнезда какие-то цыгане и увели к чужим людям. Но обняться нам не дали: отворилась дверь, и вошла Анна Андреевна, но не с хозяином, а с братом своим, камер-юнкером. Эта новость ошеломила меня; я встал и направился к двери.
- Аркадий Макарович, позвольте вас познакомить, – громко проговорила Анна Андреевна, так что я невольно должен был остановиться.
- Я слишком знаком уже с вашим братцем, – отчеканил я, особенно ударяя на слово слишком.
- Ах, тут ужасная ошибка! и я так ви-но-ват, милый Анд… Андрей Макарович, – начал мямлить молодой человек, подходя ко мне с необыкновенно развязным видом и захватив мою руку, которую я не в состоянии был отнять, – во всем виноват мой Степан; он так глупо тогда доложил, что я принял вас за другого – это в Москве, – пояснил он сестре, – потом я стремился к вам изо всей силы, чтоб разыскать и разъяснить, но заболел, вот спросите ее… Cher prince, nous devons ?tre amis m?me par droit de naissance…
И дерзкий молодой человек осмелился даже обхватить меня одной рукой за плечо, что было уже верхом фамильярности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170