- Я видел прекрасное руководство боем!
- Ну, что вы там видели, - ничего вы не видели, оставьте, пожалуйста! отмахивался Гильчевский. - Сначала вам нужно увидеть настоящих героев этого боя, а их мы с вами увидим, если сейчас поедем в Торговицу, оттуда в Красное, а потом вдоль фронта... И непременно, непременно передайте в штабе армии, что... Я не знаю, конечно, может быть, кавалерийские дивизии выполняют сейчас гораздо более важные задачи, - этого я не знаю, но то, что одной из них нет сейчас здесь, это - большое упущение, это - непростительная ошибка чья-то, чья-то! - вам лучше, чем мне, знать, чья именно!
С высокого берега, в Торговице, около церкви, где чуть было не был убит он дня два назад, Гильчевский наблюдал движение уже последних арьергардных частей противника, скрывавшихся за дальними рощами. Считая беспорядочное преследование отступающих пехотными частями, потерявшими притом многих своих офицеров, совершенно излишним для дела и даже небезопасным, Гильчевский запретил его. В то же время к Торговице приказано было им собирать пленных, взятых в деревне Красной 6-м Финляндским полком и на фронте всей 101-й дивизии.
Пленных еще вели и вели с той и с другой стороны, но и теперь уже они заполнили всю базарную площадь местечка и ближайшие к ней улицы, и теперь уже, до полного подсчета, видно было, что их гораздо больше, чем оказалось после штурма 24 мая. При этом получалось так, что один 6-й полк набрал пленных не меньше, чем вся 101-я дивизия, что несколько даже смутило Гильчевского.
По тому самому мосту, который чуть было не сгорел, но потом очень успешно был восстановлен саперами, Гильчевский и все, кто был с ним в кавалькаде, двинулись в Красное. Однако чем ближе подъезжали, тем меньше радовались.
- Эге-ге, - сказал Протазанов, - тут жаркое было дело!
Деревня дымилась в нескольких местах, хотя пожары, видимо, тушились. Много домов было разрушено артиллерией австрийцев. Разбитая черепица, слетевшая с крыш, краснела всюду на улицах. Тела убитых русских солдат попадались часто. Их сложили санитары возле домов; тут же над тяжело раненными они хлопотливо натягивали полотнища палаток, чтобы защитить их от полуденного зноя, пока явится возможность перевезти их, куда прикажет начальство.
На выезде из этой, до сражения очень благоустроенной, большой деревни с каменными домами стали попадаться рядом с телами солдат Финляндского полка тела австрийских солдат, и чем дальше, тем было их больше и больше... и тяжело раненные стонали тяжко для слуха.
- Тут была рукопашная! - сказал Гильчевский. - Мадьяры тут отчаянно защищались!
Дорога от Красного на запад была очень оживлена: двигались группы солдат туда и оттуда, шедшие оттуда сопровождали пленных мадьяр и своих раненых. Издалека заметил Гильчевского полковник Ольхин, бывший верхом, и подскакал к нему.
- Вот видите, кто настоящий герой этого дня! - Вот кто! - обратился несколько торжественно Гильчевский к Игнатову, когда Ольхин был уже близко.
- Ольхин? Я его хорошо знаю: вместе состояли в штабе армии, - улыбаясь сказал Игнатов.
Большая вороная, сильная на вид лошадь Ольхина бежала, однако, с трудом: она была ранена пулей в мякоть правой задней ноги. Но не только у лошади, - у самого Ольхина был тоже перетруженный, усталый вид: он, такой обычно бодрый и деятельный, едва шевелил теперь пересохшими губами. Он даже не улыбнулся, здороваясь с Игнатовым, хотя силился улыбнуться.
Свой рапорт Гильчевскому он начал с того, что его более всего удручало:
- Доношу вашему превосходительству: вверенный мне полк понес большие потери... Они еще не вполне подсчитаны, не приведены в полную известность, но не меньше... не меньше, как тысяча человек!
- Тысяча человек? На полк, - да, много, - сказал Гильчевский.
- Треть полка, ваше превосходительство, но... трудно было и ожидать таких контратак, какие пришлось отбивать полку, - продолжал, с трудом подбирая слова, Ольхин. - Было пять контратак!.. Деревня Красное была занята полком с налету еще в шесть часов, но потом пошли настойчивые контратаки, одна за другой... Это оказалась очень укрепленная позиция; противник придавал ей очень большое значение... Правда, потом было взято много пленных...
- Сколько именно пленных? - спросил Гильчевский.
- Не вполне подсчитаны и пленные, ваше превосходительство, они еще продолжают прибывать... Последняя круглая цифра - две тысячи шестьсот человек.
- Ну, вот видите, как! - обратился Гильчевский к Протазанову. - Где наибольший успех, там не могут быть ничтожными и потери, - что делать, это закон. Во всяком случае тут был левый фланг австро-германских позиций, и он был опрокинут и обойден шестым Финляндским стрелковым полком, выдержавшим (Гильчевский говорил это так, как будто диктовал своему начальнику штаба донесение в штаб корпуса) несколько ожесточенных контратак противника за время с шести до одиннадцати часов, когда противник был окончательно сломлен и потерял, кроме убитых и раненых, пленными до трех тысяч... Ну, честь вам и слава! - обратился он к Ольхину и протянул ему руки для объятия.
Когда потом кавалькада двинулась дальше вдоль взятых позиций, в сторону участка 101-й дивизии, Игнатов говорил возбужденно:
- Прошу извинения, ваше превосходительство, но я напросился к вам по своей доброй воле, исключительно, чтобы поучиться, как действовать в бою... Я совсем не намерен оставаться на работе в штабе!
- А-а! - протянул Гильчевский и посмотрел на него гораздо более приветливо, чем за все время, которое провел с ним рядом.
- Теперь же тем более, когда полковник Ольхин оказался таким героем...
- Подождите, я вам покажу скоро другого полковника-героя, бесцеремонно перебил его Гильчевский, не любивший высокопарности.
Другой полковник-герой был Татаров, перебросивший один из своих батальонов на другой берег Иквы, к деревне Рудлево, и прорвавший своим 404-м полком австрийские позиции. Однако до места прорыва от Красного было верст пять, - весь участок 6-й дивизии, - и эти пять верст нельзя было проскакать галопом. Это были версты подвигов и потерь, торжества и учета, а главным образом, общих сожалений, что разбитый враг ушел и преследовать его так же, как преследовали 24 мая, с большим рвением, но без всякой надежды догнать его раньше, чем он дойдет до заранее заготовленных, еще год назад, позиций, нет никакого смысла.
- Эх, если бы у нас была кавалерия! Вот бы пустить ее в погоню! говорили Гильчевскому офицеры финляндских стрелков.
- А вот у нас тут есть полковник из штаба армии, - оживленно отозвался на это Гильчевский. - Достаточно ли у нас в восьмой армии кавалерии?
Игнатов ответил на этот вопрос без колебаний.
- Мы в штабе считаем, что вполне достаточно. Прежде всего, у нас две кавалерийских дивизии - седьмая и двенадцатая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
- Ну, что вы там видели, - ничего вы не видели, оставьте, пожалуйста! отмахивался Гильчевский. - Сначала вам нужно увидеть настоящих героев этого боя, а их мы с вами увидим, если сейчас поедем в Торговицу, оттуда в Красное, а потом вдоль фронта... И непременно, непременно передайте в штабе армии, что... Я не знаю, конечно, может быть, кавалерийские дивизии выполняют сейчас гораздо более важные задачи, - этого я не знаю, но то, что одной из них нет сейчас здесь, это - большое упущение, это - непростительная ошибка чья-то, чья-то! - вам лучше, чем мне, знать, чья именно!
С высокого берега, в Торговице, около церкви, где чуть было не был убит он дня два назад, Гильчевский наблюдал движение уже последних арьергардных частей противника, скрывавшихся за дальними рощами. Считая беспорядочное преследование отступающих пехотными частями, потерявшими притом многих своих офицеров, совершенно излишним для дела и даже небезопасным, Гильчевский запретил его. В то же время к Торговице приказано было им собирать пленных, взятых в деревне Красной 6-м Финляндским полком и на фронте всей 101-й дивизии.
Пленных еще вели и вели с той и с другой стороны, но и теперь уже они заполнили всю базарную площадь местечка и ближайшие к ней улицы, и теперь уже, до полного подсчета, видно было, что их гораздо больше, чем оказалось после штурма 24 мая. При этом получалось так, что один 6-й полк набрал пленных не меньше, чем вся 101-я дивизия, что несколько даже смутило Гильчевского.
По тому самому мосту, который чуть было не сгорел, но потом очень успешно был восстановлен саперами, Гильчевский и все, кто был с ним в кавалькаде, двинулись в Красное. Однако чем ближе подъезжали, тем меньше радовались.
- Эге-ге, - сказал Протазанов, - тут жаркое было дело!
Деревня дымилась в нескольких местах, хотя пожары, видимо, тушились. Много домов было разрушено артиллерией австрийцев. Разбитая черепица, слетевшая с крыш, краснела всюду на улицах. Тела убитых русских солдат попадались часто. Их сложили санитары возле домов; тут же над тяжело раненными они хлопотливо натягивали полотнища палаток, чтобы защитить их от полуденного зноя, пока явится возможность перевезти их, куда прикажет начальство.
На выезде из этой, до сражения очень благоустроенной, большой деревни с каменными домами стали попадаться рядом с телами солдат Финляндского полка тела австрийских солдат, и чем дальше, тем было их больше и больше... и тяжело раненные стонали тяжко для слуха.
- Тут была рукопашная! - сказал Гильчевский. - Мадьяры тут отчаянно защищались!
Дорога от Красного на запад была очень оживлена: двигались группы солдат туда и оттуда, шедшие оттуда сопровождали пленных мадьяр и своих раненых. Издалека заметил Гильчевского полковник Ольхин, бывший верхом, и подскакал к нему.
- Вот видите, кто настоящий герой этого дня! - Вот кто! - обратился несколько торжественно Гильчевский к Игнатову, когда Ольхин был уже близко.
- Ольхин? Я его хорошо знаю: вместе состояли в штабе армии, - улыбаясь сказал Игнатов.
Большая вороная, сильная на вид лошадь Ольхина бежала, однако, с трудом: она была ранена пулей в мякоть правой задней ноги. Но не только у лошади, - у самого Ольхина был тоже перетруженный, усталый вид: он, такой обычно бодрый и деятельный, едва шевелил теперь пересохшими губами. Он даже не улыбнулся, здороваясь с Игнатовым, хотя силился улыбнуться.
Свой рапорт Гильчевскому он начал с того, что его более всего удручало:
- Доношу вашему превосходительству: вверенный мне полк понес большие потери... Они еще не вполне подсчитаны, не приведены в полную известность, но не меньше... не меньше, как тысяча человек!
- Тысяча человек? На полк, - да, много, - сказал Гильчевский.
- Треть полка, ваше превосходительство, но... трудно было и ожидать таких контратак, какие пришлось отбивать полку, - продолжал, с трудом подбирая слова, Ольхин. - Было пять контратак!.. Деревня Красное была занята полком с налету еще в шесть часов, но потом пошли настойчивые контратаки, одна за другой... Это оказалась очень укрепленная позиция; противник придавал ей очень большое значение... Правда, потом было взято много пленных...
- Сколько именно пленных? - спросил Гильчевский.
- Не вполне подсчитаны и пленные, ваше превосходительство, они еще продолжают прибывать... Последняя круглая цифра - две тысячи шестьсот человек.
- Ну, вот видите, как! - обратился Гильчевский к Протазанову. - Где наибольший успех, там не могут быть ничтожными и потери, - что делать, это закон. Во всяком случае тут был левый фланг австро-германских позиций, и он был опрокинут и обойден шестым Финляндским стрелковым полком, выдержавшим (Гильчевский говорил это так, как будто диктовал своему начальнику штаба донесение в штаб корпуса) несколько ожесточенных контратак противника за время с шести до одиннадцати часов, когда противник был окончательно сломлен и потерял, кроме убитых и раненых, пленными до трех тысяч... Ну, честь вам и слава! - обратился он к Ольхину и протянул ему руки для объятия.
Когда потом кавалькада двинулась дальше вдоль взятых позиций, в сторону участка 101-й дивизии, Игнатов говорил возбужденно:
- Прошу извинения, ваше превосходительство, но я напросился к вам по своей доброй воле, исключительно, чтобы поучиться, как действовать в бою... Я совсем не намерен оставаться на работе в штабе!
- А-а! - протянул Гильчевский и посмотрел на него гораздо более приветливо, чем за все время, которое провел с ним рядом.
- Теперь же тем более, когда полковник Ольхин оказался таким героем...
- Подождите, я вам покажу скоро другого полковника-героя, бесцеремонно перебил его Гильчевский, не любивший высокопарности.
Другой полковник-герой был Татаров, перебросивший один из своих батальонов на другой берег Иквы, к деревне Рудлево, и прорвавший своим 404-м полком австрийские позиции. Однако до места прорыва от Красного было верст пять, - весь участок 6-й дивизии, - и эти пять верст нельзя было проскакать галопом. Это были версты подвигов и потерь, торжества и учета, а главным образом, общих сожалений, что разбитый враг ушел и преследовать его так же, как преследовали 24 мая, с большим рвением, но без всякой надежды догнать его раньше, чем он дойдет до заранее заготовленных, еще год назад, позиций, нет никакого смысла.
- Эх, если бы у нас была кавалерия! Вот бы пустить ее в погоню! говорили Гильчевскому офицеры финляндских стрелков.
- А вот у нас тут есть полковник из штаба армии, - оживленно отозвался на это Гильчевский. - Достаточно ли у нас в восьмой армии кавалерии?
Игнатов ответил на этот вопрос без колебаний.
- Мы в штабе считаем, что вполне достаточно. Прежде всего, у нас две кавалерийских дивизии - седьмая и двенадцатая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71