- Ты, я знаю, зачем приехал!.. Ты приехал, чтобы мне хату спалить, вот!.. Потому что стружки были твои и спички, коробка то же самое, были тобою брошены... Что же я тебе должон сказать на это?
- Во-первых... - начал было обиженно Никанор, но Пантелеймон перебил запальчиво:
- Во-первых, черт тебя до меня принес, как я тебя совсем и не звал, это раз!.. А во-вторых, я с тебя судом стребую, сколько мне этот дом мой стоит, а также какая сгоревшая мебель, и табаку сколько там было пудов, и хлеба, и всего... вот!
Никанор посмотрел на него внимательно, подумал и сказал медленно:
- Когда собака, какая называется бешеная, на людей кидается, так это она не от злости делает, конечно, а единственно от своей лютой боли, - так мне один фельдшер сказывал... Однако легкости ей от подобного не бывает... А уйтить я, разумеется, обязан, как вам тут и самим жить негде...
Планки его все уцелели на крыше сарая, инструменты тоже. Он все собрал и понес в город, а немного погодя пошел в город и Пантелеймон.
Он входил в горсовет по лестнице на второй этаж не придавленно, нет, он входил негодуя: на пожарную команду, которая никуда не годится и не могла вовремя прискакать на таких лошадях, как звери, от которых только звон, и гул, и топот, и дрожит земля, - и в какие-нибудь две-три минуты залить целой рекой воды огонь в его хате; на то, что нет в их городишке страхового агента, а нужно ждать его и не пропустить, когда он приедет из районного центра, а ждать его каждый день некогда, и захватить его, когда приезжал он, не удавалось, - и вот он, Дрок, не успел застраховать дома, поэтому, значит, весь труд его пропал, и деньги, какие затратил, пропали, и вся жизнь пропала, так как жить ему теперь негде, и пропали три мешка пшеницы, пропал табак - все пропало!..
И в такт толчкам сердца при подъеме на лестницу жалобы эти кружились и сплетались в нем все беспорядочней, и, еще никому ничего не говоря, он в коридоре, где столпились кое-какие ожидавшие люди, начал взмахивать то правой, то левой рукой, то обеими вместе, а когда увидел, наконец, вышедшего из своей комнаты с какими-то бумагами председателя горсовета, бывшего слесаря Опилкова, то так и кинулся к нему, расталкивая других, и сразу прижал к стене:
- Вы это слыхали, товарищ Опилков?.. Дошло это до ваших ушей, что погорел я? - закричал Дрок во весь голос сразу. - Квартиру мне дайте с семейством моим - вот что, - как у меня шесть человек детей да еще седьмое, извиняйте, во чреве матери!..
- В жилищный отдел! - бросил Опилков, продираясь сквозь частокол тычущих во все стороны как будто двадцати - тридцати дроковых рук.
С десяток столов стояло в общем зале горсовета. Туда прорвался, наконец, Опилков, но Дрок не отставал. Около столов много толпилось народу, и всем нужен был председатель, но Дрок никому не хотел его уступить.
- Я пойду в жилищный отдел, - кричал он, - а жилищный отдел меня целый месяц водить будет, а у меня только один сарай остался!.. А как ежели он мне помещение отведет где у черта на выгоне, так что мне до участка свово пять часов ходить надо будет, а?..
Он уже был весь красный, и жилы на шее вздулись, точно он тащил мешок песку в гору.
- Ага, участок?.. Вы арендуете у нас участок?.. Та-ак!
Опилков посмотрел на него и добавил:
- Придется на будущий год договор с вами расторгнуть, гражданин Дрок!
- Ка-ак расторгнуть!..
Дрок выпрямился и начал белеть.
- Есть у нас сообщение... Вы, оказывается, эксплуатируете наемный труд...
- Я-я-я?.. Труд наемный?..
Дрок согнулся в поясе; шея, и щеки, и глаза его густо налились кровью.
- Это кто же такой... сообщение вам такое, а-а?..
И вдруг он ухватил Опилкова за руки:
- Говори сейчас!.. Тебе кто это, а?.. Сообщение такое...
Бегающие глаза Опилкова остановились на ком-то в толпе кругом, и он крикнул:
- Вот того гражданина сюда!.. Гражданин Дудич!..
- Дудич?..
Дрок мгновенно бросил руки Опилкова и обернулся. Увидел, - Дудич протискивался, чтобы уйти в коридор, но его остановили.
- Так Ду-дич это?
И, распихивая всех, Дрок подскочил к Дудичу.
- Ты где это взял, что я наемным трудом, а?.. А-а?.. Что я погорел, так тебе этого мало, ты у меня землю, землю оттягать хочешь?..
Тут Дрок взвизгнул как-то совсем не по-человечьи и кинулся на Дудича.
Замелькало, зарычало, завозилось и рухнуло с грохотом на пол между стоящих в два ряда деловых столов, и все кинулись оттаскивать оказавшегося сверху Дрока, по-звериному впившегося зубами в мясистый, плотный, гладко выбритый подбородок Дудича, хрипло вопившего от боли.
XI
На свое пепелище Дрок пришел уже только в полдень - черный, с провалившимися глазами, с обтянутыми мослаками скул.
В это время Фрося, держа маленькую на руках, оглядывала самое привычное для нее в сгоревшем доме - плиту, прочно сложенную подслеповатым Заворотько, и встретила его радостью:
- Вот дивно мне: плита вся в целости!.. И дымоход тоже до самого боровка. Я дрова туда клала - ничего, горят. Тянет, - ей-богу, правда!
Дрок поглядел страшными, угольноогненными глазами в ее робкие, выцветшие, с потускневшими золотыми жилками и медленно повел раза три головой.
- По-ды-хать, а она про какую-сь плиту!.. Э-эхх!
Заскрипел зубами, раздул ноздри.
- Телку продадим. Все равно ее только кормить зря зимою, - тихо сказала Фрося.
- Ну-у?.. "Тел-ку"!.. Что "телку"?.. Там на меня уж и протокол составили и землю отымают, а она...
Тяжело задышал, поднял оба кулака вровень с ее лицом и, когда ребенок залился плачем, пошел в сарай.
Там он лег в углу на прелом сене, покрытом сухою кожей Маньки, и так лежал долго, ничком, и, если б не шевелились пальцы босых его ног, то сжимаясь, то разжимаясь все время, Фрося могла бы думать, что он спит.
О протоколе каком-то и о земле, которую будто бы отнимают, она не думала: просто это было то совершенно лишнее, что уже не вмещается в мозг, и без того переполненный, даже не проникает в него: дотронувшись, отскакивает - и только.
Ребята в этот день никуда не уходили. Они сидели полукругом, жевали хлеб, понимая, что обеда никакого не будет, и говорили о хозяйственном.
- Три стенки совсем почти целые: одна, вон - другая, а вон - третья, тыкал в сторону сгоревшего дома Егорка. - Дверя пропали да еще окна тоже...
- Дядя Никанор сделает! - быстро глянул на него и на Ванятку Митька. Что? Думаешь, не может сделать?
Ванятка, у которого рыжеватые косицы висели в обвис, прикрывая безухость слева, имел из трех старших наиболее озабоченный вид. Он сказал важно:
- А крыша тебе что? Крыша тебе кое-как?.. Крыша тебе не нада, а только чтобы стенки?.. Все железо погорело к чертям!
Егорка добавил:
- Кабы чере-пи-ца! Черепица небось бы не сгорела, а то же-ле-зо!
Он - так случилось - больнее других был избит ночью отцом, - у него заплыл глаз и косо держалась шея; для него отец явно сам был виноват в том, что сгорела крыша:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17