Женевьев улыбнулась еще шире и снова повернулась к посетителям салуна. Колени ее дрожали, в животе от ужаса урчало, горло перехватило, но сознание того, что Адам защитит ее, поддерживало Женевьев.
Неудивительно, что она полюбила этого человека!"
Тут девушка уловила какой-то отвратительный запах и поняла, что это греховное зловоние виски. Оглядев салун, она заметила валявшиеся повсюду пустые литровые бутылки — и на полу, и на столах.
Они все пьяны! Какой стыд! Внезапно Женевьев почувствовала отвращение и гнев. Она еще будет нервничать из-за этих типов?
Наконец зрители оправились от первого потрясения. Некоторые уже улыбались ей в ответ, но большинство смотрели хмуро, почти угрожающе, сразу поняв, что она вовсе не та, кого они ожидали. Но прежде чем кто-то начал уличать Стипла в обмане, в том, что он подсунул им вместо Руби кого-то другого, Женевьев запела — и с этой секунды полностью подчинила их себе. Адам в жизни не поверил бы, если б не видел собственными глазами: через несколько мгновений все пьяное сборище разразилось рыданиями.
Женевьев выбрала одно из церковных песнопений — «Придите, грешники, придите, нищие и нуждающиеся», самое подходящее для этой аудитории. Ее голос, удивительно красивого тембра, богатый и глубокий, успокоил и усмирил зверя, сидевшего внутри каждого из этих видавших виды мужчин. Они вслушивались в слова и низко опускали голову. Некоторые даже отодвигали в сторону стаканы с виски. Многие вынули из карманов носовые платки и вытирали слезы.
Когда Женевьев допела, плакали все. Адам отошел в тень и опустил ружье. Его душил смех — настолько неожиданной была реакция пьяной публики, — но он удержался, опасаясь испортить настроение зрителей. Адам понял, почему Женевьев выбрала именно эту песню. Она хотела пристыдить их. И она добилась своего.
Вторая песня называлась «Моя святая мать, надейся на Меня». Она потрясла слушателей еще больше. Когда Женевьев закончила третий куплет, один разрыдался так громко, что приятелям пришлось успокаивать его.
Стипл запаниковал, и было с чего: никто не покупал и не пил его дорогостоящего алкоголя. Он подвинулся поближе к Женевьев, желая привлечь ее внимание, и, когда она взглянула на него, начал делать знаки, призывая ее потанцевать.
Адам не выдержал и засмеялся. Женевьев обаятельно улыбнулась Стиплу и запела о смерти и об отпущении грехов всем увидевшим свет в конце пути и изменившим свою жизнь. Адам заподозрил, что она сама сочиняет слова, потому как рифмы в этой песне не было, но, кроме него, никто ничего не заметил.
Стипл готов был рвать на себе волосы, его охватило отчаяние. Он терпел огромные убытки, и все из-за этой мисс Женевьев. С помощью уморительной мимики он пытался заставить ее спеть что-нибудь погорячее, побравурнее, но безуспешно.
Она не обращала на него никакого внимания и продолжала вгонять салун в тоску и раскаяние. Один из слушателей, всхлипывая, попросил, чтобы она снова спела песню про маму. Стипл в ужасе затряс головой, но Женевьев не могла не выполнить столь трогательной просьбы, и бедняга смирился.
Когда она закончила, все хлопали и плакали. Гарри Стипл, неожиданно для самого себя и к вящему своему негодованию, тоже разразился слезами.
В горле у Женевьев першило, дыхание перехватывало… Она решила спеть еще одну, последнюю, песню и потом уйти. Девушка вложила всю душу в эту сладостную духовную песню. Это была любимая песня ее отца. Она так понравилась слушателям, что они топали ногами и что есть силы хлопали в ладоши.
Взяв самую высокую ноту в последнем стихе, Женевьев случайно взглянула на открывшуюся дверь салуна и вздрогнула, увидев, как внутрь протиснулись трое мужчин.
Один из них был Эзекиел Джонс.
Женевьев похолодела. Ее голос замер так резко, будто кто-то разрезал его лезвием бритвы. Взгляд снова метнулся на Эзекиела, и девушка почувствовала себя в западне. Она уставилась в его пылающие дьявольским огнем глаза и не находила в себе сил не то что повернуться и уйти, но даже пошевелиться — страх парализовал ее, словно кролика, на которого смотрит змея. Казалось, прошла целая вечность. Женевьев непроизвольно сжала кулаки, но по-прежнему могла только стоять и смотреть, как Эзекиел медленно прокладывает себе дорогу сквозь толпу. «Бежать, бежать!» — билось в голове Женевьев, и, выйдя наконец из оцепенения, она рванулась к Адаму, но вдруг остановилась.
Он увидел в ее глазах панику, шагнул к ней и поднял ружье, сверля взглядом толпу, чтобы отыскать скрытую угрозу.
Нет, она не должна искать у него защиты. Она не имеет права подвергать его такой опасности. Эти проклятые койоты догнали ее, а он, несомненно, попытается сделать все, чтобы ее защитить. Женевьев была уверена, что Эзекиел способен уничтожить его. Нет-нет, она не может рисковать жизнью Адама!
Задрожав, девушка бросилась бежать. Ее шляпа слетела и упала на сцену. Стоявший неподалеку Стипл попытался было схватить Женевьев, когда та проносилась мимо, но она оказалась проворнее, и он так и остался стоять с разинутым ртом.
Дорожная сумка Женевьев лежала на стуле рядом с клозетом. Она схватила ее и выбежала через заднюю дверь в переулок, повернула раз, потом другой, пытаясь вспомнить дорогу к конюшне.
Она слышала, как Адам, рванув дверь, зовет ее, на мгновение заколебалась, но тут же завернула за угол и скрылась. Адам, уверенный, что Женевьев побежала в конюшню, намереваясь вскочить на лошадь и умчаться из города, побежал за ней, но, услышав, как позади звякнул звонок открывшейся двери салуна, быстро прыгнул в тень за груду корзин.
Кто-то из толпы в салуне насмерть перепугал Женевьев, и Адам хотел выяснить, кто и почему. Он не волновался, что девушка убежит от него: даже если она уедет из города, он ее догонит — ночь лунная, и найти Женевьев будет нетрудно.
Очень скоро его терпение было вознаграждено. Три самых мерзких типа, которых ему когда-либо доводилось видеть, неспешно проследовали мимо. Двое — массивные и неповоротливые — наверняка были наняты третьим — невысоким мужчиной, шедшим за ними и одетым как государственный деятель на похоронах. Когда он остановился у входа в переулок, чтобы закурить сигару, они тоже встали, поджидая его.
— Вы хотите, чтобы я погнался за ней, преподобный? — спросил самый высокий.
— Незачем, — ответил преподобный с акцентом, тягучим, как южный кленовый сироп. — На сей раз эта сука от меня не скроется, — протянул он нараспев. — Я ведь уже говорил тебе, Херман: Господь укажет мне путь.
— Да, преподобный, вы это говорили мне, — согласился Херман.
Он передвинулся, и в лунном свете Адам хорошо рассмотрел его лицо: нависший над бровями низкий лоб, кривой нос, несомненно, не раз сломанный в драках, отвратительные шрамы на щеках явно были результатом поножовщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Неудивительно, что она полюбила этого человека!"
Тут девушка уловила какой-то отвратительный запах и поняла, что это греховное зловоние виски. Оглядев салун, она заметила валявшиеся повсюду пустые литровые бутылки — и на полу, и на столах.
Они все пьяны! Какой стыд! Внезапно Женевьев почувствовала отвращение и гнев. Она еще будет нервничать из-за этих типов?
Наконец зрители оправились от первого потрясения. Некоторые уже улыбались ей в ответ, но большинство смотрели хмуро, почти угрожающе, сразу поняв, что она вовсе не та, кого они ожидали. Но прежде чем кто-то начал уличать Стипла в обмане, в том, что он подсунул им вместо Руби кого-то другого, Женевьев запела — и с этой секунды полностью подчинила их себе. Адам в жизни не поверил бы, если б не видел собственными глазами: через несколько мгновений все пьяное сборище разразилось рыданиями.
Женевьев выбрала одно из церковных песнопений — «Придите, грешники, придите, нищие и нуждающиеся», самое подходящее для этой аудитории. Ее голос, удивительно красивого тембра, богатый и глубокий, успокоил и усмирил зверя, сидевшего внутри каждого из этих видавших виды мужчин. Они вслушивались в слова и низко опускали голову. Некоторые даже отодвигали в сторону стаканы с виски. Многие вынули из карманов носовые платки и вытирали слезы.
Когда Женевьев допела, плакали все. Адам отошел в тень и опустил ружье. Его душил смех — настолько неожиданной была реакция пьяной публики, — но он удержался, опасаясь испортить настроение зрителей. Адам понял, почему Женевьев выбрала именно эту песню. Она хотела пристыдить их. И она добилась своего.
Вторая песня называлась «Моя святая мать, надейся на Меня». Она потрясла слушателей еще больше. Когда Женевьев закончила третий куплет, один разрыдался так громко, что приятелям пришлось успокаивать его.
Стипл запаниковал, и было с чего: никто не покупал и не пил его дорогостоящего алкоголя. Он подвинулся поближе к Женевьев, желая привлечь ее внимание, и, когда она взглянула на него, начал делать знаки, призывая ее потанцевать.
Адам не выдержал и засмеялся. Женевьев обаятельно улыбнулась Стиплу и запела о смерти и об отпущении грехов всем увидевшим свет в конце пути и изменившим свою жизнь. Адам заподозрил, что она сама сочиняет слова, потому как рифмы в этой песне не было, но, кроме него, никто ничего не заметил.
Стипл готов был рвать на себе волосы, его охватило отчаяние. Он терпел огромные убытки, и все из-за этой мисс Женевьев. С помощью уморительной мимики он пытался заставить ее спеть что-нибудь погорячее, побравурнее, но безуспешно.
Она не обращала на него никакого внимания и продолжала вгонять салун в тоску и раскаяние. Один из слушателей, всхлипывая, попросил, чтобы она снова спела песню про маму. Стипл в ужасе затряс головой, но Женевьев не могла не выполнить столь трогательной просьбы, и бедняга смирился.
Когда она закончила, все хлопали и плакали. Гарри Стипл, неожиданно для самого себя и к вящему своему негодованию, тоже разразился слезами.
В горле у Женевьев першило, дыхание перехватывало… Она решила спеть еще одну, последнюю, песню и потом уйти. Девушка вложила всю душу в эту сладостную духовную песню. Это была любимая песня ее отца. Она так понравилась слушателям, что они топали ногами и что есть силы хлопали в ладоши.
Взяв самую высокую ноту в последнем стихе, Женевьев случайно взглянула на открывшуюся дверь салуна и вздрогнула, увидев, как внутрь протиснулись трое мужчин.
Один из них был Эзекиел Джонс.
Женевьев похолодела. Ее голос замер так резко, будто кто-то разрезал его лезвием бритвы. Взгляд снова метнулся на Эзекиела, и девушка почувствовала себя в западне. Она уставилась в его пылающие дьявольским огнем глаза и не находила в себе сил не то что повернуться и уйти, но даже пошевелиться — страх парализовал ее, словно кролика, на которого смотрит змея. Казалось, прошла целая вечность. Женевьев непроизвольно сжала кулаки, но по-прежнему могла только стоять и смотреть, как Эзекиел медленно прокладывает себе дорогу сквозь толпу. «Бежать, бежать!» — билось в голове Женевьев, и, выйдя наконец из оцепенения, она рванулась к Адаму, но вдруг остановилась.
Он увидел в ее глазах панику, шагнул к ней и поднял ружье, сверля взглядом толпу, чтобы отыскать скрытую угрозу.
Нет, она не должна искать у него защиты. Она не имеет права подвергать его такой опасности. Эти проклятые койоты догнали ее, а он, несомненно, попытается сделать все, чтобы ее защитить. Женевьев была уверена, что Эзекиел способен уничтожить его. Нет-нет, она не может рисковать жизнью Адама!
Задрожав, девушка бросилась бежать. Ее шляпа слетела и упала на сцену. Стоявший неподалеку Стипл попытался было схватить Женевьев, когда та проносилась мимо, но она оказалась проворнее, и он так и остался стоять с разинутым ртом.
Дорожная сумка Женевьев лежала на стуле рядом с клозетом. Она схватила ее и выбежала через заднюю дверь в переулок, повернула раз, потом другой, пытаясь вспомнить дорогу к конюшне.
Она слышала, как Адам, рванув дверь, зовет ее, на мгновение заколебалась, но тут же завернула за угол и скрылась. Адам, уверенный, что Женевьев побежала в конюшню, намереваясь вскочить на лошадь и умчаться из города, побежал за ней, но, услышав, как позади звякнул звонок открывшейся двери салуна, быстро прыгнул в тень за груду корзин.
Кто-то из толпы в салуне насмерть перепугал Женевьев, и Адам хотел выяснить, кто и почему. Он не волновался, что девушка убежит от него: даже если она уедет из города, он ее догонит — ночь лунная, и найти Женевьев будет нетрудно.
Очень скоро его терпение было вознаграждено. Три самых мерзких типа, которых ему когда-либо доводилось видеть, неспешно проследовали мимо. Двое — массивные и неповоротливые — наверняка были наняты третьим — невысоким мужчиной, шедшим за ними и одетым как государственный деятель на похоронах. Когда он остановился у входа в переулок, чтобы закурить сигару, они тоже встали, поджидая его.
— Вы хотите, чтобы я погнался за ней, преподобный? — спросил самый высокий.
— Незачем, — ответил преподобный с акцентом, тягучим, как южный кленовый сироп. — На сей раз эта сука от меня не скроется, — протянул он нараспев. — Я ведь уже говорил тебе, Херман: Господь укажет мне путь.
— Да, преподобный, вы это говорили мне, — согласился Херман.
Он передвинулся, и в лунном свете Адам хорошо рассмотрел его лицо: нависший над бровями низкий лоб, кривой нос, несомненно, не раз сломанный в драках, отвратительные шрамы на щеках явно были результатом поножовщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93