— Кого вы сегодня ожидаете, сир? — вымолвила я в изумлении. — Кто обедает сегодня у Вашего Величества?
Он зашелся от хохота, так что затряслось кресло.
— Король Генрих обедает у короля Генриха! — ревел он. — Кто больший гурман и более желанный гость, нежели мы сами — и наше доброе семейство! Несите кушанья!
Вошла процессия, словно при открытии парламента; внесли салат из слив, огурцов и латука, тушеных воробьев, карпа в лимонном соусе, куропаток в жире и аиста в тесте, устриц с ветчиной, угрей в желе, фазанов с вишнями, груши с тмином, засахаренный сыр и айву со взбитыми сливками, и еще блюда, и еще, покуда я не сбилась со счета.
Начали мы с вина и чуть в нем не захлебнулись; прислужники, сообразуясь с непомерной королевской жаждой, подносили все новые чарки, вынуждая нас с бедняжкой Эдуардом пить куда больше, чем следовало бы в его нежном возрасте. С вином в продолжении всей трапезы подавали хлеб — не белый, тонкого помола, как пристало бы королевскому столу, но грубый ржаной, каким питается простонародье, — землисто-бурый и жесткий, что твоя подметка; король собственноручно ломал его на огромные ломти и жадно заглатывал.
— Хлеба принцу! — кричал он с набитым ртом. — И принцессе тоже! Ешьте хлеб, — понуждал он нас, — ешьте! Это основа жизни! — Он махнул слуге. — Еще хлеба! Еще вина! — Медленно повернул бокал. Вино было алое, словно кровь.
— Хлеб, — пробормотал он, — и вино. Наступила зловещая тишина.
— Я много думал. Кэт, — заключил он наконец. — о твоих давнишних словах.
— О моих, милорд? — Екатерина вздрогнула. — Если я чем-то вас огорчила, милорд, молю, забудьте!
— Нет, вспомни, Кэт, в чем ты меня убеждала: обедня должна быть проще, это скорее общение человека с Богом, нежели лживые ритуалы, ханжеские уверения в Его якобы присутствии.
Меня чуть не вырвало со страху. Анну Эскью да и других тоже сожгли за то, что они не верили в присутствие Бога за обедней!
Екатерина поникла головой. Ручаюсь, она думала, что сейчас двери растворятся и войдут стражники.
Однако король продолжал:
— Я подумываю о том, чтобы реформировать обедню — пусть это больше походит на пиршество хлеба и вина, доброе пиршество друзей, пиршество хлеба…
— О да, сир! Истинно, Господь внушил вам эти слова!
Это сказал Эдуард, он весь горел внутренним огнем. Откуда такое рвение? Я была ошеломлена, даже хуже… На кого он походил в эту минуту, кого он мне напомнил?..
Господи, спаси и помилуй! Марию! Марию. Он был сейчас вылитая Мария в ее религиозном, ослеплении. Пусть она папистка, он — протестант, обоих жжет пламень фанатизма. Я же всегда тяготела к среднему пути… и, Боже, сохрани нас от фанатиков!
— Ты так говоришь, сынок. — Король легонько фыркнул, словно загнанный жеребец. — Слышала, Кэт? Ex ore infantium… Из уст младенцев и грудных….
Екатерина не замедлила подхватить:
— И малое дитя будет водить их. Король нахмурился.
— Боюсь, Кэт, ему придется! Боюсь, придется!
Лицо его задрожало от великой скорби, глаза наполнились слезами.
— Кого я буду водить, сэр? — весело встрял Эдуард. — Кого мне придется водить? Он думал, это игра.
— Две своры гончих псов, — тяжело произнес король, — две стаи, где каждый повязан с другим и каждая свора охотней грызет другую, чем преследует лису.
Он повернулся и взглянул Эдуарду в лицо.
— Слышите меня, сэр? Эдуард побелел.
— Слышу, отец и повелитель.
— Ты — охотник, они — псы. Не забывай этого. Лиса — проклятие Англии либо ее благо. Их долг преследовать ее для тебя — впереди тебя, но под твоим водительством. А ты держи их на сворке или спускай всю свору, но не ради их свары, а ради своих свершений. Слышите, сэр?
— Слышу, милорд.
Эдуард слушал. Но и я слушала, и слышала больше него. Ведь я видела партии, видела гончих псов, знала силу руки юного Эдуарда — ему ли сдержать их бег?
Отец прочел мои мысли или сам подумал о том же.
— Ладно, неважно, — пробормотал он. — Будь покоен, я избавлю тебя от этого. Я истреблю их главного гордеца, этого Люцифера, который хочет сиять твоим светом и править вместо тебя! Уж с ним-то я успею покончить!
Великого Люцифера…
Так мой лорд называл графа Гертфорда. Гертфорда решено истребить? Теперь я поняла: король его казнит.
Глава 15
Я не любила лорда Гертфорда, брата дурнушки Джейн — Джейн, которая разлучила Генриха с Анной и сделала меня незаконнорожденной, ублюдком. Но мне совсем не хотелось видеть, как отец по локоть в крови рубит головы лордам. И я искренне обрадовалась, когда король закончил свои речи:
— Можешь оставить двор, Бесс, и взять брата с собой.
Я с облегчением сделала реверанс. Значит, лорд Серрей не говорил с королем? Он поговорит — обязательно. А я подожду. Эдуард поехал со мной в Хэтфилд, и для нас вернулись прежние золотые денечки — мы шутили, как дети, и смеялись от всей души. Потом король велел Эдуарду возвращаться к себе, в усадьбу возле старого Бернхамстеда. Мне тоже велено было переехать, в королевский дом в Энфилде, чтобы проветрить Хэтфилд после Эдуарда и его свиты.
— Как, сестрица, мы не будем вместе справлять святки?
Эдуард расстроился и, прощаясь со мной, горько рыдал. Я писала ему почти каждый день и сразу принялась вышивать рубашечку белой гладью и золотом, в подарок на Новый год, когда мы снова увидимся при дворе.
Энфилд был ужасен, погода — еще хуже. Промозглый восточный ветер гулял по усадьбе, свистел в оконных переплетах, гонял по полу тростник. Небеса хмурились; пасмурный ноябрь сменился тоскливым, сумрачным декабрем, не побаловав нас ни единым солнечным деньком.
Письма от Екатерины я получала чаще, чем писала сама, — ее раболепство перед королем остудило мою любовь к ней. И все же я радовалась вестям о короле и новых лицах при дворе: сейчас у королевы гостили две девушки по фамилии Грей, мои двоюродные сестры, дочери отцовской сестры Марии, умершей в год моего рождения.
Однако письмам от Эдуарда я радовалась несказанно, а одно просто растрогало меня до глубины души:
«Перемена обстановки не так огорчает меня, любезная сестрица, как наша с Вами разлука. Теперь я один и радуюсь каждому Вашему письму. Одно утешение: мой церемониймейстер обещает, что вскорости я смогу Вас навестить (если ни с Вами, ни со мной ничего не случится). Прощайте, дражайшая сестрица, и поскорее пишите любящему Вас брату Эдуарду».
Бедный, одинокий Эдуард! Я подняла глаза от пергамента. Передо мной стоял один из дворян моего брата, молодой белокурый паж по имени Ласи.
— Как поживает брат? — спросила я.
— Мадам, он здоров, и каждое ваше письмо наполняет его радостью. Он просил сторицей вернуть вам ваши добрые пожелания и приветствия, а также сказать, что желал бы видеть вас рядом с ним — особенно сейчас.
Что-то в его тоне заставило меня промедлить с ответом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37