Я попрошу Района доставить ее этому человеку. Рамон никогда не заподозрит, что я способна предать семью. — Она сверкнула глазами, торжествующе улыбнулась. — Да, ты сильная, nina. Ты сможешь сделать то, что никогда не могла сделать я. О мои загубленные годы… возможно, когда-нибудь ты простишь меня, но мое спасение — в одиночестве. Вероятно, если бы я рассказала тебе кое-что о моем прошлом, ты сумела бы простить меня за мою теперешнюю слабость… — Она сделала глубокий вдох, посмотрела на зеленые холмы, вздымавшиеся за асиендой. Заговорив тихим, печальным голосом, напоминавшим бормотание, она начала рассказывать.
История Паломы была типичной для того времени, думала позже Тори в своей комнате, но она могла бы стать основой древнегреческой трагедии. Проявив необычайную дерзость, четырнадцатилетняя девочка влюбилась в Роберто, сына скромного hacendado. Дон Франсиско, отец Паломы, враждовавший с отцом Роберто, запретил ей выходить замуж за ее избранника. Бурно развивавшиеся события завершились смертью Роберто. Это назвали несчастным случаем, но Палома знала правду. Дон Франсиско пришел в ярость, узнав, что ее дочь вынашивает ребенка Роберто, и собрался отправить ее в мексиканский монастырь.
Тогда появился Патрик Райен, американский морской капитан, которого с Франсиско связывал какой-то бизнес. Янки пожелал жениться на девушке, вынашивающей чужого ребенка, в обмен на землю и деньги. Безутешной Паломе оставалось только выбирать между обителью и браком с незнакомцем. Через несколько месяцев после свадьбы родился мертвый ребенок, и женщина замкнулась. Даже появление других детей не уняло ее боли, а спустя некоторое время муж вовсе перестал заходить в ее комнату. Это устраивало Палому. Она стала замкнутой и общалась лишь с тетей Бенитой. Так продолжалось до сегодняшнего дня, когда она доверилась дочери.
Это объясняло многое. Тори почувствовала, что наконец сможет простить мать за годы кажущегося безразличия.
Глава 13
После неприятного разговора с Себастьяном прошла неделя; Тори заставляла себя притворяться кроткой и уступчивой, хотя иногда ей хотелось бросить на дядю презрительный взгляд, сказать ему, что она знает правду.
Но девушка не могла так поступить, не подвергая опасности план, который тщательно разработала вместе с матерью. Палома продолжала изумлять ее; Тори знала, что если бы не советы матери, она могла бы уже оказаться замужем или в монастыре. Именно Палома каким-то образом уговорила Себастьяна выждать некоторое время, прежде чем поднимать вопрос, который мог поставить дона Луиса в неловкое положение. Поэтому Тори оставили в покое, хотя и наблюдали за ней более тщательно, чем хотелось бы девушке. Кто-то всегда находился возле нее, прогуливался по саду вдоль края маленького тенистого дворика или по коридору возле спальни — долгими ночными часами Тори слушала шум шагов.
Все это приводило ее в бешенство, и приходилось прилагать большие усилия, чтобы сдерживать себя и демонстрировать покорность.
Уже две недели прошло после смерти отца, но Тори часто вспоминала день похорон, маленькую часовню и кладбище на высоком берегу океана. Здесь стояли согнутые ветром деревья, стволы которых под действием ураганов и соленого воздуха превратились в молчаливых побелевших стражников. Фамильный склеп был выложен из камня с вырезанными на нем изображениями ангелов, виноградных гроздьев и сцен небесной жизни. Присутствующие молча наблюдали за тем, как священник покачивал потиром и читал молитвы. Тори старалась сосредоточиться на ритуале, но все равно думала о будущем.
Бесполезно надеяться, что она сможет забыть о происшедшем между ней и отцом, тем более что после похорон дядя Себастьян начал диктовать ей свою волю. Чтобы избавиться от него, она, сославшись на головную боль, отправилась с Колетт домой. Возвращаясь, Тори заметила Ника Кинкейда, стоящего возле стройного мексиканца, показавшегося ей знакомым. Испытывая неистовое желание поскорее скрыться от дяди, она не остановилась, а лишь кивнула на ходу. Даже когда лейтенант Брок задержал ее, чтобы выразить соболезнования — он с сочувствием на лице задержал руку девушки в своей дольше необходимого, — Тори слегка нахмурилась, но позволила Дейву проводить ее до асиенды.
Ник не нанес ей визита, чтобы выразить соболезнование, и она подумала об этом с горечью. При воспоминании о нем Тори охватывало странное, похожее на жар волнение, и она невольно спрашивала себя, увидит ли Кинкейда снова. А ночи… ночи были самыми тяжелыми; она беспокойно ворочалась на кровати, вспоминала его губы, обжигающие раскаленным тавром ее груди, его настойчивый язык — требовательный, властный, пробуждающий в ней трепет желания, которое, как подсказывал ей инстинкт, Ник был способен удовлетворить. Он разворошил угли, а потом погасил пламя своим телом, утолив ее страсть.
Сейчас, когда Тори стояла у открытой двери своей комнаты и наблюдала, как солнечные лучи постепенно сменяются длинными тенями, а насыщенный сладкими ароматами цветов и жужжанием насекомых воздух становится прохладным, девушку охватило знакомое волнение. Звонкий голос птицы растворился в небесах; на фоне других знакомых звуков асиенды раздавалась жалобная мелодия старой испанской баллады.
Музыка снова доносилась с barrio, где, верно, танцевала среди молодежи Росита — впервые после смерти el patron. Жизнь продолжалась.
Пение было хорошо слышно в неподвижном вечернем воздухе; когда баллада сменилась более быстрой мелодией, Тори закрыла глаза и слегка задрожала. Прошло несколько минут, и девушка почти невольно и бессознательно стала покачиваться из стороны в сторону под звуки скрипки, гитары и свирели. Ее тело инстинктивно реагировало на соблазняющий ритм. Тори была босиком, шелковый пеньюар, слегка стянутый поясом, колыхался вдоль ее стана, золотисто-каштановые волосы растрепались и падали лавиной на спину, доходя почти до талии.
Кожа Тори, охлажденная вечерним воздухом, вскоре порозовела от движений, босые ступни ударялись в ритме испанского фанданго о камни, еще не успевшие остыть после жаркого дня. Шелковый подол хлестал по ногам, взлетал к коленям. Тори откинула волосы назад и захлопала в ладоши, полностью отдаваясь танцу и чувственной музыке.
Накопившееся напряжение, боль последних недель и незнакомое желание плоти растворялись в быстрых движениях. Танец помогал расслабиться, дарил освобождение. Он был финалом, прощанием, толчком — в последние дни сомнения ослабили решимость Тори.
Она не будет больше откладывать свой побег. Она выбрала курс, Монтерей скоро останется позади — как и мрачные воспоминания, преграждавшие путь к счастью. Не открывая глаз, покрывшись легкой испариной, из-за которой шелковый пеньюар прилипал к телу, Тори улыбнулась, замерла и опустила одно колено на камни дворика;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
История Паломы была типичной для того времени, думала позже Тори в своей комнате, но она могла бы стать основой древнегреческой трагедии. Проявив необычайную дерзость, четырнадцатилетняя девочка влюбилась в Роберто, сына скромного hacendado. Дон Франсиско, отец Паломы, враждовавший с отцом Роберто, запретил ей выходить замуж за ее избранника. Бурно развивавшиеся события завершились смертью Роберто. Это назвали несчастным случаем, но Палома знала правду. Дон Франсиско пришел в ярость, узнав, что ее дочь вынашивает ребенка Роберто, и собрался отправить ее в мексиканский монастырь.
Тогда появился Патрик Райен, американский морской капитан, которого с Франсиско связывал какой-то бизнес. Янки пожелал жениться на девушке, вынашивающей чужого ребенка, в обмен на землю и деньги. Безутешной Паломе оставалось только выбирать между обителью и браком с незнакомцем. Через несколько месяцев после свадьбы родился мертвый ребенок, и женщина замкнулась. Даже появление других детей не уняло ее боли, а спустя некоторое время муж вовсе перестал заходить в ее комнату. Это устраивало Палому. Она стала замкнутой и общалась лишь с тетей Бенитой. Так продолжалось до сегодняшнего дня, когда она доверилась дочери.
Это объясняло многое. Тори почувствовала, что наконец сможет простить мать за годы кажущегося безразличия.
Глава 13
После неприятного разговора с Себастьяном прошла неделя; Тори заставляла себя притворяться кроткой и уступчивой, хотя иногда ей хотелось бросить на дядю презрительный взгляд, сказать ему, что она знает правду.
Но девушка не могла так поступить, не подвергая опасности план, который тщательно разработала вместе с матерью. Палома продолжала изумлять ее; Тори знала, что если бы не советы матери, она могла бы уже оказаться замужем или в монастыре. Именно Палома каким-то образом уговорила Себастьяна выждать некоторое время, прежде чем поднимать вопрос, который мог поставить дона Луиса в неловкое положение. Поэтому Тори оставили в покое, хотя и наблюдали за ней более тщательно, чем хотелось бы девушке. Кто-то всегда находился возле нее, прогуливался по саду вдоль края маленького тенистого дворика или по коридору возле спальни — долгими ночными часами Тори слушала шум шагов.
Все это приводило ее в бешенство, и приходилось прилагать большие усилия, чтобы сдерживать себя и демонстрировать покорность.
Уже две недели прошло после смерти отца, но Тори часто вспоминала день похорон, маленькую часовню и кладбище на высоком берегу океана. Здесь стояли согнутые ветром деревья, стволы которых под действием ураганов и соленого воздуха превратились в молчаливых побелевших стражников. Фамильный склеп был выложен из камня с вырезанными на нем изображениями ангелов, виноградных гроздьев и сцен небесной жизни. Присутствующие молча наблюдали за тем, как священник покачивал потиром и читал молитвы. Тори старалась сосредоточиться на ритуале, но все равно думала о будущем.
Бесполезно надеяться, что она сможет забыть о происшедшем между ней и отцом, тем более что после похорон дядя Себастьян начал диктовать ей свою волю. Чтобы избавиться от него, она, сославшись на головную боль, отправилась с Колетт домой. Возвращаясь, Тори заметила Ника Кинкейда, стоящего возле стройного мексиканца, показавшегося ей знакомым. Испытывая неистовое желание поскорее скрыться от дяди, она не остановилась, а лишь кивнула на ходу. Даже когда лейтенант Брок задержал ее, чтобы выразить соболезнования — он с сочувствием на лице задержал руку девушки в своей дольше необходимого, — Тори слегка нахмурилась, но позволила Дейву проводить ее до асиенды.
Ник не нанес ей визита, чтобы выразить соболезнование, и она подумала об этом с горечью. При воспоминании о нем Тори охватывало странное, похожее на жар волнение, и она невольно спрашивала себя, увидит ли Кинкейда снова. А ночи… ночи были самыми тяжелыми; она беспокойно ворочалась на кровати, вспоминала его губы, обжигающие раскаленным тавром ее груди, его настойчивый язык — требовательный, властный, пробуждающий в ней трепет желания, которое, как подсказывал ей инстинкт, Ник был способен удовлетворить. Он разворошил угли, а потом погасил пламя своим телом, утолив ее страсть.
Сейчас, когда Тори стояла у открытой двери своей комнаты и наблюдала, как солнечные лучи постепенно сменяются длинными тенями, а насыщенный сладкими ароматами цветов и жужжанием насекомых воздух становится прохладным, девушку охватило знакомое волнение. Звонкий голос птицы растворился в небесах; на фоне других знакомых звуков асиенды раздавалась жалобная мелодия старой испанской баллады.
Музыка снова доносилась с barrio, где, верно, танцевала среди молодежи Росита — впервые после смерти el patron. Жизнь продолжалась.
Пение было хорошо слышно в неподвижном вечернем воздухе; когда баллада сменилась более быстрой мелодией, Тори закрыла глаза и слегка задрожала. Прошло несколько минут, и девушка почти невольно и бессознательно стала покачиваться из стороны в сторону под звуки скрипки, гитары и свирели. Ее тело инстинктивно реагировало на соблазняющий ритм. Тори была босиком, шелковый пеньюар, слегка стянутый поясом, колыхался вдоль ее стана, золотисто-каштановые волосы растрепались и падали лавиной на спину, доходя почти до талии.
Кожа Тори, охлажденная вечерним воздухом, вскоре порозовела от движений, босые ступни ударялись в ритме испанского фанданго о камни, еще не успевшие остыть после жаркого дня. Шелковый подол хлестал по ногам, взлетал к коленям. Тори откинула волосы назад и захлопала в ладоши, полностью отдаваясь танцу и чувственной музыке.
Накопившееся напряжение, боль последних недель и незнакомое желание плоти растворялись в быстрых движениях. Танец помогал расслабиться, дарил освобождение. Он был финалом, прощанием, толчком — в последние дни сомнения ослабили решимость Тори.
Она не будет больше откладывать свой побег. Она выбрала курс, Монтерей скоро останется позади — как и мрачные воспоминания, преграждавшие путь к счастью. Не открывая глаз, покрывшись легкой испариной, из-за которой шелковый пеньюар прилипал к телу, Тори улыбнулась, замерла и опустила одно колено на камни дворика;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102