Сколько лживых фраз, прежде чем все будет кончено и она станет презирать его?
Он улыбнулся, стараясь скрыть грусть, возникающую при мысли о том, что он должен будет совершить предательство.
– Очень жаль. Тебе следует почаще появляться в таком виде.
Не ее вина, что она носит фамилию Вандерхоф, но именно к этой семье она принадлежит. Из-за этого он сделает ей очень больно, и она возненавидит его, когда это произойдет. Он никак не мог отделаться от желания как-нибудь смягчить и этот удар, и ту ненависть, которую она к нему почувствует.
Она ответила улыбкой на улыбку.
– Тетушка Аманда рассказывала, что раньше они иногда устраивали в Пайн Стейшн танцы, но, поскольку маршруты дилижансов изменились и железная дорога обошла поселок стороной, люди постепенно разъехались и… – Она снова не закончила фразу, легко пожав плечами.
– Ты скучаешь по танцам, Либби?
Она сначала покачала головой, но потом вдруг неуверенно кивнула.
– Хочешь потанцевать?
Ее глаза расширились.
Ремингтон посмотрел на свои ноги и отставил костыль в сторону.
– Тебе придется подойти ко мне.
Ее глаза округлились еще больше.
– Тебе не следует, Ремингтон, ты…
– Подойди.
Подчиняясь, она все-таки сказала:
– Но ведь нет музыки.
– Нет, есть.
Она подошла совсем близко. Он уже мог уловить чистый аромат ее влажных от дождя волос, видел свежий румянец на ее щеках.
Ремингтон взял левой рукой ее правую руку, а другую положил ей на спину, слегка притянул ее к себе и прошептал:
– Закрой глаза, Либби.
Она так и сделала, и ее длинные ресницы опустились вниз. Губки Либби слегка приоткрылись, и Ремингтон услышал, что она тяжело дышит.
– Прислушайся… Слышишь, как дождь стучит по крыше?
Она кивнула.
– Слышишь, как потрескивают горящие поленья?
Она снова кивнула.
– Это играет музыка, Либби.
Он прижал ее еще ближе к себе и начал медленно покачиваться из стороны в сторону, не обращая внимания на боль в ноге. Стоило потерпеть даже просто ради того, чтобы вот так держать ее в своих руках. Он надеялся, что, ^когда все закончится и она снова вернется в Нью-Йорк, этот танец хотя бы немного загладит его вину за обман. Он надеялся, что, когда ему удастся наконец осуществить свои планы и разорить Вандерхофа, она будет вспоминать сегодняшний вечер и не станет слишком уж строго осуждать Ремингтона.
Он опустил щеку на ее макушку и вдохнул аромат, который принадлежал только ей, только Либби Блю.
«Извини. Извини, что вынужден использовать тебя таким вот образом. Если бы не твой отец…»
Словно прочитав его мысли, она подняла голову, открыла глаза и посмотрела прямо на него, и его сердце снова пронзило острое чувство вины.
Заглянув в ее полные любви глаза, Ремингтон вдруг осознал, что превращается в подлеца, до которого далеко даже Нортропу Вандерхофу.
Либби почти не могла дышать, наблюдая, как темнеют и мрачнеют синие глаза Ремингтона. Она совершенно явственно, словно тепло от очага, ощущала, какую ярость он почему-то излучает. И все-таки Либби не чувствовала страха. В душе, хотя и без особых к тому причин, она верила, что он не причинит ей зла.
Он опустил правую руку, которой придерживал ее спину, одновременно освобождая и левую руку от ее ладошки. Потом взял ее за плечи и нежно отодвинул на шаг от себя.
– Думаю, ты была права. Я еще не гожусь для танцев.
Он повернулся, взялся за костыль и, слегка постукивая по деревянному полу, захромал в сторону своей спальни. У дверей гостиной он остановился и обернулся.
– Ты действительно очень красива в этом платье, Либби. Тебе следует надевать его почаще. Тогда все здешние мужчины будут виться вокруг тебя, словно мухи.
Нечто похожее на испуг заставило сжаться ее сердце, но она постаралась не обратить на это внимания и улыбнулась.
– Платье только мешает, когда я работаю.
– Да, это понятно. – Он вышел в холл. – Спокойной ночи, Либби.
Когда он ушел, девушка упала на диван и уставилась на пляшущие языки огня в камине. Она прислушалась к потрескиванию поленьев и стуку дождя по крыше, зная, что никогда больше не сможет слушать эти звуки и не вспоминать о моменте, когда он сжимал ее в своих объятиях, покачиваясь в такт воображаемой музыке.
Либби размышляла над тем, что труднее будет вынести: ожидание его отъезда или сам момент, когда надо будет расстаться.
Она предчувствовала одинокое будущее, а на улице по-прежнему шел дождь, словно природа понимала, как больно щемит у Либби сердце, и плакала от жалости и сострадания.
Она знала, что никогда больше не захочет надеть это платье.
12
Всю следующую неделю, пока заживали раны Ремингтона, а сам он набирался сил, Либби изо всех сил старалась скрывать свои чувства. Она старалась подготовиться к моменту его отъезда и предпочитала не оставаться с ним наедине, что было не так уж и трудно, поскольку Уокер тоже, казалось, избегал ее.
Может быть, именно поэтому она так удивилась, когда однажды рано утром он вошел в сарай, где она доила Мелли. Руки ее замерли под выменем коровы, пока она наблюдала, как он медленно приближается к ней. Либби заметила, что он уже не так сильно хромает и почти не опирается на костыль. В его движениях уже не чувствовалось скованности или боли, как всего несколько дней назад.
Сколько же осталось до того момента, когда он сможет ездить верхом, подумала она, чувствуя ставшую уже знакомой грусть, которую испытывала всякий раз, когда думала о том, что Ремингтон покинет «Блю Спрингс».
Ремингтон тоже никак не мог объяснить себе, что он делает в сарае. Он заметил, как Либби направилась сюда, держа в руке ведро для молока. Целую неделю он умышленно держался от нее на некотором расстоянии. Ради ее же блага. Он не хотел, чтобы она принимала его не за того, кем он был на самом деле. Он должен защитить ее от ее же собственной наивности, от доверия, которое она к нему испытывает.
У него не было ни одной веской причины, чтобы последовать за Либби в сарай, только желание находиться рядом с ней.
– Ты рано встала, – сказал он, входя в узкую дверь постройки.
– Я всегда рано встаю. – Она опустила глаза, вернувшись к дойке.
Ремингтон наблюдал, как упругие струи белой жидкости льются прямо в ведро, и удивился тому, что этой девушке удается выглядеть прелестной, даже когда она сидит на маленьком табурете, согнувшись и почти прижавшись к коровьему брюху. Он всегда относился к числу мужчин, которые высоко ценят в женщине именно женственность, и все-таки ему казалось, что Либби сейчас очаровательнее любой из виденных им великосветских красавиц во всех их роскошных нарядах и сверкающих драгоценностях.
– Тетушка Аманда всегда говорила, что самый лучший способ начинать день – это подоить корову. Тело в этот момент ощущает полный покой, и можно спокойно подумать, прежде чем навалятся бесчисленные заботы и хлопоты, от которых нет спасения нигде и никогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Он улыбнулся, стараясь скрыть грусть, возникающую при мысли о том, что он должен будет совершить предательство.
– Очень жаль. Тебе следует почаще появляться в таком виде.
Не ее вина, что она носит фамилию Вандерхоф, но именно к этой семье она принадлежит. Из-за этого он сделает ей очень больно, и она возненавидит его, когда это произойдет. Он никак не мог отделаться от желания как-нибудь смягчить и этот удар, и ту ненависть, которую она к нему почувствует.
Она ответила улыбкой на улыбку.
– Тетушка Аманда рассказывала, что раньше они иногда устраивали в Пайн Стейшн танцы, но, поскольку маршруты дилижансов изменились и железная дорога обошла поселок стороной, люди постепенно разъехались и… – Она снова не закончила фразу, легко пожав плечами.
– Ты скучаешь по танцам, Либби?
Она сначала покачала головой, но потом вдруг неуверенно кивнула.
– Хочешь потанцевать?
Ее глаза расширились.
Ремингтон посмотрел на свои ноги и отставил костыль в сторону.
– Тебе придется подойти ко мне.
Ее глаза округлились еще больше.
– Тебе не следует, Ремингтон, ты…
– Подойди.
Подчиняясь, она все-таки сказала:
– Но ведь нет музыки.
– Нет, есть.
Она подошла совсем близко. Он уже мог уловить чистый аромат ее влажных от дождя волос, видел свежий румянец на ее щеках.
Ремингтон взял левой рукой ее правую руку, а другую положил ей на спину, слегка притянул ее к себе и прошептал:
– Закрой глаза, Либби.
Она так и сделала, и ее длинные ресницы опустились вниз. Губки Либби слегка приоткрылись, и Ремингтон услышал, что она тяжело дышит.
– Прислушайся… Слышишь, как дождь стучит по крыше?
Она кивнула.
– Слышишь, как потрескивают горящие поленья?
Она снова кивнула.
– Это играет музыка, Либби.
Он прижал ее еще ближе к себе и начал медленно покачиваться из стороны в сторону, не обращая внимания на боль в ноге. Стоило потерпеть даже просто ради того, чтобы вот так держать ее в своих руках. Он надеялся, что, ^когда все закончится и она снова вернется в Нью-Йорк, этот танец хотя бы немного загладит его вину за обман. Он надеялся, что, когда ему удастся наконец осуществить свои планы и разорить Вандерхофа, она будет вспоминать сегодняшний вечер и не станет слишком уж строго осуждать Ремингтона.
Он опустил щеку на ее макушку и вдохнул аромат, который принадлежал только ей, только Либби Блю.
«Извини. Извини, что вынужден использовать тебя таким вот образом. Если бы не твой отец…»
Словно прочитав его мысли, она подняла голову, открыла глаза и посмотрела прямо на него, и его сердце снова пронзило острое чувство вины.
Заглянув в ее полные любви глаза, Ремингтон вдруг осознал, что превращается в подлеца, до которого далеко даже Нортропу Вандерхофу.
Либби почти не могла дышать, наблюдая, как темнеют и мрачнеют синие глаза Ремингтона. Она совершенно явственно, словно тепло от очага, ощущала, какую ярость он почему-то излучает. И все-таки Либби не чувствовала страха. В душе, хотя и без особых к тому причин, она верила, что он не причинит ей зла.
Он опустил правую руку, которой придерживал ее спину, одновременно освобождая и левую руку от ее ладошки. Потом взял ее за плечи и нежно отодвинул на шаг от себя.
– Думаю, ты была права. Я еще не гожусь для танцев.
Он повернулся, взялся за костыль и, слегка постукивая по деревянному полу, захромал в сторону своей спальни. У дверей гостиной он остановился и обернулся.
– Ты действительно очень красива в этом платье, Либби. Тебе следует надевать его почаще. Тогда все здешние мужчины будут виться вокруг тебя, словно мухи.
Нечто похожее на испуг заставило сжаться ее сердце, но она постаралась не обратить на это внимания и улыбнулась.
– Платье только мешает, когда я работаю.
– Да, это понятно. – Он вышел в холл. – Спокойной ночи, Либби.
Когда он ушел, девушка упала на диван и уставилась на пляшущие языки огня в камине. Она прислушалась к потрескиванию поленьев и стуку дождя по крыше, зная, что никогда больше не сможет слушать эти звуки и не вспоминать о моменте, когда он сжимал ее в своих объятиях, покачиваясь в такт воображаемой музыке.
Либби размышляла над тем, что труднее будет вынести: ожидание его отъезда или сам момент, когда надо будет расстаться.
Она предчувствовала одинокое будущее, а на улице по-прежнему шел дождь, словно природа понимала, как больно щемит у Либби сердце, и плакала от жалости и сострадания.
Она знала, что никогда больше не захочет надеть это платье.
12
Всю следующую неделю, пока заживали раны Ремингтона, а сам он набирался сил, Либби изо всех сил старалась скрывать свои чувства. Она старалась подготовиться к моменту его отъезда и предпочитала не оставаться с ним наедине, что было не так уж и трудно, поскольку Уокер тоже, казалось, избегал ее.
Может быть, именно поэтому она так удивилась, когда однажды рано утром он вошел в сарай, где она доила Мелли. Руки ее замерли под выменем коровы, пока она наблюдала, как он медленно приближается к ней. Либби заметила, что он уже не так сильно хромает и почти не опирается на костыль. В его движениях уже не чувствовалось скованности или боли, как всего несколько дней назад.
Сколько же осталось до того момента, когда он сможет ездить верхом, подумала она, чувствуя ставшую уже знакомой грусть, которую испытывала всякий раз, когда думала о том, что Ремингтон покинет «Блю Спрингс».
Ремингтон тоже никак не мог объяснить себе, что он делает в сарае. Он заметил, как Либби направилась сюда, держа в руке ведро для молока. Целую неделю он умышленно держался от нее на некотором расстоянии. Ради ее же блага. Он не хотел, чтобы она принимала его не за того, кем он был на самом деле. Он должен защитить ее от ее же собственной наивности, от доверия, которое она к нему испытывает.
У него не было ни одной веской причины, чтобы последовать за Либби в сарай, только желание находиться рядом с ней.
– Ты рано встала, – сказал он, входя в узкую дверь постройки.
– Я всегда рано встаю. – Она опустила глаза, вернувшись к дойке.
Ремингтон наблюдал, как упругие струи белой жидкости льются прямо в ведро, и удивился тому, что этой девушке удается выглядеть прелестной, даже когда она сидит на маленьком табурете, согнувшись и почти прижавшись к коровьему брюху. Он всегда относился к числу мужчин, которые высоко ценят в женщине именно женственность, и все-таки ему казалось, что Либби сейчас очаровательнее любой из виденных им великосветских красавиц во всех их роскошных нарядах и сверкающих драгоценностях.
– Тетушка Аманда всегда говорила, что самый лучший способ начинать день – это подоить корову. Тело в этот момент ощущает полный покой, и можно спокойно подумать, прежде чем навалятся бесчисленные заботы и хлопоты, от которых нет спасения нигде и никогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74