После того как он проглотил несколько поджаренных кусков хлеба и чашку бульона и больше не был похож на свежевыкопанный труп, Дейн показал ему на медный чан у огня. Рядом на стуле лежала стопка одежды.
– Ее светлость прислала чистую одежду для тебя, но сначала ты должен помыться.
Взгляд Доминика несколько раз метнулся с чана на одежду, на лице отразилось страдание.
– Сначала ты должен помыться, – твердо повторил Дейн.
Мальчик издал вопль, который сделал бы честь ирландскому привидению, вестнику смерти. Он попытался сбежать, но Дейн придавил его к кровати, не обращая внимания на кулаки, дрыгающиеся ноги и оглушительный визг.
– Прекрати! Хочешь довести себя до рвоты? Это всего лишь ванна. От нее не умирают. Я моюсь каждый день и жив, как видишь.
– Не-е-ет! – С жалобным воем Доминик уткнул завшивленную голову ему в плечо. – Не надо, папа, пожалуйста. Не надо.
Папа.
У Дейна перехватило горло. Он поднял большую руку, нежно похлопал паренька по тщедушной спине.
– Доминик, ты кишишь вшами, – сказал он. – Есть только два способа от них избавиться. Или ты вымоешься в этой красивой ванне…
Сын поднял голову.
– Или должен будешь съесть миску репы.
Доминик попятился и с ужасом посмотрел на отца.
– Извини, это единственное искупление. – Доминик подавил ухмылку.
Вой и возня разом прекратились.
Все, что угодно, лучше репы, даже смерть.
То же в детстве чувствовал Дейн. Если мальчик унаследовал от него реакцию на лауданум, можно предположить, что унаследовал также его детское отвращение к репе. Он ее и сейчас не любил.
– Фелпс, можно нести горячую воду, – сказал его светлость. – Мой сын желает принять ванну.
Первое мытье Дейн вынужден был провести сам. Доминик сидел, словно кол проглотил, страдальчески сжав рот. Когда с этим было покончено, в награду ему дали солдатиков и сказали, что он сможет с ним поиграть, когда будет чистый. Доминик решил вторую помывку провести самостоятельно. Пока он под присмотром Фелпса развозил грязь вокруг чана, Дейн заказал обед.
К тому времени как его принесли, мальчик вылез из чана, Дейн насухо его вытер, одел в старомодный кожаный костюмчик, который Джессика где-то разыскала, и расчесал непослушные кудри.
Доминику дали вожделенных солдатиков, и, пока он с ними играл, Дейн сел обедать вместе с Фелпсом.
Он взял нож и вилку и собрался резать мясо, как вдруг понял, что взял нож и вилку.
Он долго смотрел на вилку в левой руке, затем взглянул на Фелпса, который мазал маслом огромный кусок хлеба.
– Фелпс, моя рука работает, – сказал Дейн.
– Работает, – без всякого выражения согласился кучер. Дейн понял, что рука работала уже какое-то время, а он не заметил. Иначе как бы он держал голову ребенка, когда поил чаем с ложечки? Как он мог бы его нести и в то же время похлопывать по спине? Как мог бы вертеть неподвижную фигуру, когда мыл ему голову? Как он его одел бы в омерзительно непрактичный костюм с длинным рядом пуговиц?
– Она перестала работать по неизвестной причине, а теперь без видимой причины заработала. – Дейн хмуро уставился на руку. – Как будто ничего и не было.
– Ее светлость сказала, что с рукой ничего плохого не случилось. Сказала – не обижайтесь, милорд, – что все дело в голове.
Дейн прищурился:
– Ты так думаешь? Что все у меня в голове? То есть что я «путаник»?
– Я только повторил, что она сказала. Я думаю, что там осталась какая-то щепка, которую хирург не заметил. Может, теперь она сама вышла.
Дейн порезал мясо на тарелке.
– Точно. Этому было медицинское объяснение, но французский коновал не признался, что сделал ошибку, а его друзья были заодно с ним. Там что-то было, и теперь оно само вышло.
Проглотив кусок мяса, Дейн перевел взгляд на Доминика, который лежал на коврике на животе и расставлял солдатиков.
Проблема космических пропорций свелась к одному больному испуганному мальчику. И в процессе этой усадки что-то само собой вышло.
Глядя на сына, лорд Дейн понял, что это «что-то» – не кусочек металла или кости. Это было в его голове, может быть, в сердце. Джессика целилась левее сердца, так? Может, часть этого органа потеряла подвижность… от страха?
«Se mi lasci mi uccido», – сказал он ей тогда.
Он боялся, да, он был в ужасе, что она его покинет.
Сейчас он осознал, что это чувство жило в нем с тех пор, как она в него выстрелила. Тогда он боялся сделать что-то непоправимое, после чего потеряет ее навсегда. И с тех пор не переставал бояться. Потому что единственная женщина, которая относилась к нему с нежностью, его покинула… Потому что он монстр, и его невозможно любить.
Но Джессика сказала, что это неправда.
Дейн встал из-за стола и подошел к камину. Доминик посмотрел на него. В темном неуверенном лице сына Дейн увидел себя: черные тревожные глаза, ненавистный клюв, упрямый рот… Нет, при самом богатом воображении мальчика нельзя было назвать красивым. Лицо некрасивое, фигура нескладная – сухопарый, с большими руками и ногами, широкими костлявыми плечами.
Не было в нем и жизнерадостности. Ребенок некрасивый и, уж конечно, непривлекательный.
Совсем как его отец.
И как когда-то ему, Доминику был нужен кто-то – кто угодно! – кто бы его принял. Кто смотрел бы на него и ласково прикасался к нему.
Не так уж много он просит.
– Как только мы с Фелпсом пообедаем, мы поедем в Аткорт, – сказал он Доминику. – Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы ехать верхом?
Мальчик медленно кивнул, не отрывая глаз от отца.
– Ладно. Я посажу тебя на лошадь перед собой, и если ты пообещаешь быть осторожным, я дам тебе подержать уздечку. Будешь осторожным?
На этот раз кивок последовал быстро.
– Да, папа, – ответил Доминик. – Да, папа.
И в темной пустоши сердца Вельзевула пролился дождь, и на доселе бесплодной почве проросли семена любви.
К тому времени как лорд Дейн закончил жалкий обед, Черити Грейвз могла бы добраться до Мортонхампстеда, но вместо этого приехала в Тевисток, городок в двадцати милях в противоположном направлении.
Потому что когда Черити сбегала по черной лестнице, ей повстречался Фелпс и сказал, что его светлость приехал забрать сына, и если Черити понимает, что для нее полезно, она тихо и быстро скроется. Не дожидаясь, когда она приступит к обязательным слезам и стенаниям, что у нее отбирают любимого сыночка, Фелпс достал маленький сверток.
В нем было сто соверенов и полторы тысячи фунтов в банкнотах, а также записка от леди Дейн. Ее светлость указала, что полторы тысячи лучше, чем ничего, и много лучше, чем проживание в Новом Южном Уэльсе. Она предлагала мисс Грейвз купить билет до Парижа, где к ее профессии относятся более терпимо и где ее пикантный возраст не будет помехой – Черити находилась в опасной близости к тридцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75