— Я ничего не вижу! Кто со мной говорит?
Но вот луч юпитера на мгновение скользнул в сторону, и я увидел плотную фигуру, знакомую по фотографиям, опубликованным в газетах два с половиной года назад. Не совсем уверенно я произношу:
— Иван Дмитриевич!.. Здравствуйте…
— Здравствуй, браток, здравствуй! — доносится в ответ. Папанин разглядывает меня так же настороженно и внимательно, как и я его: газетные фотографии — увы!—лишь отдаленно передают облик человека. В это время слышится знакомый голос Белоусова:
— Сергеич, держи кормовые швартовы!..
— Есть, принимаем! — отвечаю я.
Папанин, убедившись, что перед ним капитан «Седова», оживляется и кричит:
— Константин Сергеевич! Идите к нам! Все идите…
С борта ледокола уже спустили на лед деревянные сходни: оба трапа были разбиты штормом еще в Баренцевом море. Я откликаюсь:
— Все? Не можем все… У нас котлы под парами…
— Посылаю вам смену, — кричит Папанин.
Через какую-нибудь минуту по трапу нашего ледокольного парохода поднялся Александр Алферов, брат нашего Всеволода. Мы обмениваемся рукопожатием, целуемся. Алферов скороговоркой выпаливает:
— Товарищ капитан! Разрешите стать на вахту у котлов, заменить брата…
— Хорошо. Обратитесь к старшему механику, — говорю я.
— Идите же сюда! Идите скорее! — торопят нас с ледокола.
Мы торопливо сбегаем по трапу. Впервые за два с половиной года весь экипаж «Седова» покидает свой корабль.
Еще мгновение — и мы попадаем в крепкие объятия друзей. Я слышу приветствия, треск киноаппарата, какие-то отрывочные восклицания, поцелуи. Кто-то жмет руку, кто-то обнимает, чья-то щетинистая борода колет мне щеку, чьи-то руки суют в карман письма, кто-то легонько подталкивает меня в спину — просят куда-то пройти, что-то сказать, что-то сделать.
Как в кинематографе, мелькают, появляясь и исчезая, знакомые и незнакомые лица.
— Костя! Ну, Костя, минуточку!.. Ну сделай лицо веселее! Это неистовый фоторепортер Митя Дебабов, с которым мы когда-то встречались на «Красине».
— Товарищ Бадигин, пожалуйста, хоть два слова для «Вечерней Москвы». — Это моряк с ледокола, корреспондент-доброволец столичной газеты.
— Пришлось-таки еще раз свидеться! По вашей телеграмме в одночасье собрался… — Это Иван Васильевич Екимов, старый буфетчик «Седова». От радости он плачет…
Горсточка седовцев как-то сразу тает в бушующей толпе. Александра Александровича Полянского потащил к себе в каюту его друг, старший радист флагманского корабля. Наши механики уже нырнули в каюты своих приятелей. Бывшие седовцы Каминский и Кучумов одолевают расспросами Мегера и Гетмана.
Я неожиданно очутился в салоне у Белоусова. В меховом наряде немного жарко. Яркий свет с непривычки режет глаза. Меня заботливо, словно тяжелобольного, усаживают в кресло. Чувствую себя крайне глупо и неудобно: в одну руку мне сунули апельсин, в другую — яблоко; перед самым носом — целая ваза фруктов; все вокруг охают и вздыхают, ходят чуть ли не на цыпочках.
Разговор идет как-то вперебой, отрывочно, невпопад:
— Ну, так как же вы?..
— Ничего, все в порядке…
— Все ли здоровы?..
— Как видите…
— Нет, вы только подумайте, как это чудесно!
— Еще бы!..
— Ну так как же вы все-таки там, а?..
— Ничего, ничего, отлично…
Видимо, каждому хочется сказать нам что-то приятное, сделать что-нибудь хорошее. Раздают фотографии наших родных, сделанные перед самым отходом ледокола, приносят письма, свежие газеты, опять дают фрукты. Почему-то каждому хочется угостить нас именно фруктами. Но как ни привлекательны эти плоды, а есть их решительно некогда. Я так и проходил почти весь вечер с апельсином в руке.
На палубе у подножия подъемной стрелы собираются на митинг экипажи обоих кораблей—крохотный коллектив «Седова» и огромный коллектив ледокола. Могучее «ура» гремит над притихшими льдами.
В это время радисты уже передают в Москву подписанный всеми членами экипажа «Седова» рапорт об окончании дрейфа.
…Было уже далеко за полночь, когда я принял пополнение экипажа, прибывшее с ледоколом, проинструктировал принявшего вахту третьего помощника Малькова, закончил все беседы с корреспондентами и фоторепортерами и, наконец, улизнул в каюту к Белоусову, который обещал мне до утра полную безопасность.
— Ни о чем не спрашиваю, ничего не требую, ничем пока не интересуюсь, никого сюда не пускаю, — заявил он мне улыбаясь. — Вот тебе мыло, полотенце, вот тут ванна, а это твоя койка. Одним словом, будь как у себя…
Попыхивая папиросой, он уселся за стол и углубился в чтение книги, словно меня и не было в каюте…
Трудно было придумать более ценный подарок, чем этот. После всей праздничной сутолоки, после всех приветствий и поздравлений так хотелось побыть наедине с самим собой, перечитать письма, полученные из дому, собраться с мыслями, хоть немного успокоиться.
Добрый час просидел я в ванне, настоящей, давно невиданной ванне, любуясь безукоризненно чистой эмалью и сверкающими никелированными кранами. Потом вылез из нее, вытерся мохнатой простыней, вышел на цыпочках в каюту и нырнул под мягкое новенькое одеяло. Не было во всем мире в эту минуту более счастливого человека, чем я!
Утром новая, неожиданная радость. Радист вручил мне телеграмму.
«Ледокол „Седов“
Бадигину
Трофимову
Команде ледокола «Седов»
Приветствуем вас и весь экипаж «Седова» с успешным преодолением трудностей героического дрейфа в Северном Ледовитом океане. Ждем вашего возвращения в Москву. Горячий привет.
И. Сталин
В. Молотов».
Немедленно был собран на митинг наш маленький экипаж. Седовцы выступали со словами благодарности партии и правительству за оказанную заботу и внимание.
Можно очень долго рассказывать о теплых, дружеских встречах на Большой земле. О том, с каким энтузиазмом чествовали нас пионеры заполярного Мурманска, мобилизовавшие все свои артистические таланты, чтобы получше развлечь нас. О том, как в морозный февральский вечер на глухом полустанке Кировской дороги рабочие преподносили нам букеты живых цветов. О том, как ловкие и сильные лыжники Карелии провожали наш поезд от семафора к семафору, чтобы продлить минуты встречи. О том, как гостеприимно встречали наш экипаж горняки Мончегорска и лесорубы Петрозаводска, с каким теплым и радушным гостеприимством принимали нас ленинградцы — металлисты и судостроители, курсанты военных училищ и пионеры. А прием в Смольном, где Андрей Александрович Жданов обнял и расцеловал каждого из нас и долго беседовал с нами, расспрашивая о нашей жизни и работе в дрейфе!
Мы явственно ощущали, что благополучное завершение дрейфа «Седова» радовало не только нас, полярников. Мы видели, что судьба затерянного во льдах советского парохода и его маленькой команды за эти годы сделалась предметом дум и забот всего советского народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111