– Я уверена, что он послал вас, чтобы вы сказали это! – воскликнула она.
– Ну, да, послал, – ответил я. – Он очень беспокоится относительно вашего мнения о нем.
– Что же я могу знать о нем? – сказала она и, обернувшись в ту сторону, где он стоял, воскликнула: – Он разговаривает там с моим отцом. Я уверена, он догадывается, что мы терзаем его здесь на кусочки!
– Каждый из которых – настоящая жемчужина, – ответил я.
– О, папа зовет меня! – воскликнула она, сразу прерывая наш разговор.
Спустя минуту после этого я увидел, как генерал, она и доктор Фабос уходили вместе, как будто всю жизнь были знакомы друг с другом.
– Да не прогневается великий Бахус на маленьких божеств, которые распоряжаются всеми этими банкетами, да простит он им! – крикнул я Барри Хиншоу и всем остальным. – Он ушел, не оставив нам денег для ужина, а у меня всего два шиллинга и десять пенсов – весь капитал мой в этом смертном мире.
Мы печально покачали головой и застегнули наши пальто. Пришли жаждущие и уходили жаждущие.
– И все это из-за безделушки, которую я мог бы спрятать в своем кармане, – сказал я, когда мы выходили из Тоун-Холла.
II
Мисс Фабос рассказывает о возвращении своего брата в замок Дипдин
Меня просили написать вкратце все, что я знаю о генерале Фордибрасе и о таинственном отъезде моего брата из Англии летом 1904 года.
Брат мой, сколько мне помнится, встретился в первый раз с генералом Фордибрасом в Лондоне, в декабре прошлого года, не великосветском базаре. Об этом обстоятельстве он сообщил мне после своего возвращения. Я помню очень хорошо, что генерал в один весенний день явился к нам из Ньюмаркета и завтракал с нами. Это чрезвычайно статный, видный человек, разговаривающий с заметным американским акцентом и манерами, ясно указывающими на его французское происхождение. Дочь его – прелестное, веселое дитя с необыкновенно странной манерой речи и идеями, совсем не походит на наших английских девушек. Ин так часто говорил мне о ней, что я не была подготовлена встретить нечто противоположное тому, что слышала от него.
Генерал Фордибрас питает, по-видимому, страсть к морским путешествиям. В Америке он бывает мало и живет больше в Париже или где-нибудь на юге. Ин раньше страстно любил море, но уже несколько лет, как он отказался от него, и я очень удивилась, услышав, каким превосходным матросом он может быть. В настоящее время он пристрастился к лаборатории и обсерватории, к редким книгам, а больше всего – к редким драгоценным камням. Генерал Фордибрас мало интересуется всем этим, а дочь его настолько американка, что не полюбопытствовала даже взглянуть на наши сокровища. От нас они отправились в Лондон, а оттуда на свою собственную яхту в Шербург.
Ин очень мало говорил о них, когда они уехали, и я была очень счастлива, что он не упоминал об Анне. В противоположность своим обыкновенным привычкам, он теперь то и дело ездил в Лондон, и я не без некоторого неудовольствия стала замечать, что он делается очень нервным. Это тем более удивляло меня, что он всегда был бесстрашен и храбр и готов был при всяком пустом даже случае жертвовать своей жизнью за других.
Сначала я думала, что ему угрожает какая-нибудь болезнь, и хотела пригласить доктора Вилькокса, но так как Ин всегда восставал против моих покушений на нежности (его собственные слова), то я вынуждена была отказаться от своего намерения и искать другие причины нервного расстройства. Нет ли здесь сердечной привязанности? Но я скоро убедилась, что Ин совсем не думает об Анне Фордибрас и не ее отъезд за границу так волнует его. Не могло быть речи и о денежных делах, ибо я знала, что Ин очень богат, а тем более о каких-либо конфликтах с местными жителями по случаю выборов. Что же случилось с моим братом?
Ах, как была бы я счастлива, имей я возможность ответить на этот вопрос!
Первое, что я заметила, было его нежелание оставить меня одну в Маноре. В первый раз в течение нескольких лет отказался он от ежегодного обеда в своем любимом клубе.
– Я не успею на последний поезд, – сказал он мне утром во время завтрака, – невозможно, Гарриэт! Я не должен ехать.
– Что с тобой, Ин? – сказала я. – Неужели ты боишься за меня? О, голубчик, вспомни хорошенько, как часто я оставалась одна.
– Да, но впредь я не намерен так часто оставлять тебя одну. Когда я вполне уясню себе причины своих опасений, тогда и тебе они будут известны, Гарриэт! А до тех пор я буду жить дома. Маленький японец останется со мной. Он сегодня приедет из города, и ты, надеюсь, все приготовишь для него.
Он говорил о своем слуге, японце Окиаде, которого привез из Токио года три тому назад. Маленький человек служил ему верно в Эльбени, и я была довольна его приездом в Суффолк. Тем не менее слова Ина меня очень встревожили; я вообразила себе, что ему угрожает какая-то опасность в Лондоне.
– Неужели ты не можешь ничего сказать мне, Ин?
Он засмеялся, и таким смехом, который должен был успокоить меня.
– Могу сказать кое-что, Гарриэт! Помнишь ты жемчуг бронзового цвета, украденный у меня в Париже года три тому назад?
– Разумеется! Я прекрасно его помню! Могла ли я забыть его? Не хочешь ли ты сказать...
– Что я нашел его? Не совсем. Но знаю, где он.
– Ты, следовательно, можешь вернуть его?
– Ах, оставим это до завтра. Прикажи лучше приготовить Окиаде комнату рядом с моей спальней. Он не будет вмешиваться в мои дела, Гарриэт, и ты можешь сколько тебе угодно нежничать со мной, а я даю тебе слово греть зимой ножницы всякий раз, когда захочу обстричь себе ногти.
Будь я, однако, более сообразительной, я должна была бы сразу догадаться, что Ин просто-напросто боится вторичного посягательства на свою чудную и редкую коллекцию драгоценных камней, коллекцию, существование которой известно немногим людям и которая принадлежит к числу самых красивых и редких во всей стране. Ин прячет свои драгоценности в прочный несгораемый шкаф, который стоит в его собственной спальне; даже мне редко позволяется заглянуть в эту Святая Святых. Здесь я нахожу нужным упомянуть еще об одной странности характера моего брата. Он скорее согласился бы татуировать себе лицо подобно индейцу, чем украсить рубашку бриллиантовой булавкой. Спрятанные драгоценности свои он любил пламенно, и я искренне верю тому, что они играют некоторую роль в его собственной жизни. Когда у него в Париже украли бронзовый жемчуг, он плакал, как ребенок, которому сломали игрушку. Дело было здесь не в стоимости их, совсем нет! Он называл эти жемчужины своими черными ангелами – в шутку, разумеется, – он думал, мне кажется, что они приносят ему счастье.
В таком положении находились вещи в мае месяце, когда Окиада, японец, приехал из Лондона и поселился в Маноре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61