Абнаки последние годы не продвигались вглубь страны. То, что доносится запах и тех, и других очень плохо. Абнаки сами по себе не страшны. Но когда они объединяются с другими племенами, то становятся много храбрее. Им тогда кажется, что они вновь великий народ, каким были в незапамятные времена.
Каноэ Гичиты подплыло близко к «Длинному Змею», и старый вождь проговорил хриплым голосом, обращаясь к сыну:
– Я заметил огни по обоим берегам, Ваваша. Люди в лесах ждут именно нас, поэтому и не прячут свои огни. Это обозначает, что они чувствуют силу. Что ты посоветуешь, сын мой? Будем продолжать путь или повернем назад? Можно совершить путешествие и попозже, когда эти племена уберутся отсюда.
– Беотуки еще никогда не убегали от алгонкинов, – отозвался Ваваша. – А от абнаков тем более. Еще не хватало боятся этих пожирающих белок и пьющих гнилую болотную воду! С нами белые братья. С вами мы ничуть не слабее тех, кто залег в засаде на берегу. Я советую, чтобы каноэ с женщинами и детьми следовали за кормой «Длинного Змея», а мы двинемся вперед, как настоящие воины.
Хеоме сидел на носу в каноэ своего отца. Руки у него дрожали от страха, и подрагивали бледные губы.
– Давай вернемся, отец, – молил он тоненьким голоском. – Мой брат Ваваша думает только о своей славе. А я забочусь о наших людях. Какой будет прок от того, что Ваваша повесит десяток скальпов в своем вигваме, если лучшая часть наших воинов останется лежать на здешних берегах?
Гичита ничего не ответил своему младшему сыну, но продолжал глядеть на старшего, словно ожидая от него окончательного решения.
– Ни разу в жизни не уклонялся я от битвы, – сказал Ваваша. – не повернусь спиной к врагу и на этот раз. Если, отец, ты прислушаешься к Хеоме и отправишься назад, я продолжу путь с воинами на «Длинном Змее». Надо положить конец этой вражде с алгонкинами. Если мы испугаемся их сейчас, то больше никогда они не пропустят нас к священному камню. Все люди в лесах и долинах будут смеяться над нами и назовут собаками и пожирателями падали. Вот мой ответ!
Гичита наклонил голову и сказал:
– Да будет так, сын мой. Я ждал от тебя именно такого ответа. Его я и хотел услышать.
Хеоме испустил вопль, как перепутанная женщина, упал ничком в каноэ и накрыл голову кожаной рубахой.
Гудбруд Гудбрудссон заметил:
– И как это у одного отца могут быть два таких разных сына? Один, дающий жизнь людям, удивляет меня, право же!
Торнфинн возразил ему:
– Один создал тебя и меня. За краснокожих он не отвечает. Они дети какого-то другого бога.
Наступила темнота, лишь узенький серпик новорожденного мев небе слабо освещал землю. Чутким ухом Харальд Сигурдссон улавливал, как в темноте люди достают из колчанов стрелы, накладывают их на натянутую тетиву, вынимают из ножен острые ножи, готовят к бою топорики. Каноэ слегка покачивались на поблескивающих водах. Чувствовалось, что люди напряжены, как псы перед охотой на крупного зверя.
– Вперед! – тихо скомандовал Гичита. – Голос Грома, принеси нам удачу!
– Лично я надеюсь только на свой «Поцелуй Смерти»! – сказал Груммох. – Голос Грома может и не раздаться, когда я призову его на помощь.
– А у меня в правой руке «Миротворец», этого мне достаточно, – отозвался Харальд. – Только когда мы начнем обмениваться ударами с врагами, постарайся, брат, встать со мной спина к спине. Тогда мы сможем на равных справиться с десятком алгонкинов. Счет будет справедливым!
По всей палубе «Длинного Змея» шли подобные разговоры, боевые братья по старому обычаю договаривались друг с другом, как им лучше встретить врага. Торнфинн встал с Гудбрудом, Ямсгар с юношей из Йомсберга по имени Кнут Ульфссон. Этот парень любил рукодельничать, а волосы носил заплетенными в четыре косы и на голове обруч, скрученный из медной проволоки.
Но никому из викингов никогда не приходило в голову подсмеиваться над ним, потому что он происходил из семьи, где было пятнадцать берсерков, да и сам Кнут снес головы трем саксам до того, как ему исполнилось четырнадцать лет.
Гичита издал боевой клич совы, и каноэ тронулись с места.
Какое-то время ничего не происходило, и кое-кто успел подумать, что тревога была ложной. Но вдруг с правого и левого берега донесся вопль алгонкинов, похожий на тявканье лисы зимой, и послышался медвежий рык, которым обычно призывали к битве абнаки.
В воздухе засвистели стрелы. Одна пролетела под правой рукой Харальда и ударилась о дубовые доски палубы.
– Метко! – сказал он Груммоху, который напевал какой-то несложный мотивчик, как обычно во время битвы.
– Да, – согласился Великан, – и это не последний выстрел, который раздастся до исхода ночи.
Потом со всех сторон послышалась песня смерти алгонкинов:
Где мой враг?
Где мой враг?
Хватай его!
Где мой враг?
Где мой враг?
Хватай его!
Отруби ему руки!
Отруби ему голову!
Где мой враг?
Где мой враг?
Хватай его!
– Не следовало бы мне, чужестранцу, – сказал Торнфинн, – плохо отзываться о местных скальдах, только мне кажется, что их песенку больше пристало петь детишкам, играя в скакалки, чем взрослым мужчинам в благородном сражении. Когда с этим делом будет покончено и у нас будет время подумать о более приятных вещах, я сочиню подходящую песню, которую мы будем петь в соответствующих случаях.
Но Торнфинн Торнфиннссон не выполнил своего обещания, потому что вдруг «Длинный Змей» содрогнулся от топота множества ног, и до обоняния каждого донесся запах прогорклого медвежьего жира, которым краснокожие мажутся с ног до головы, чтобы было легко выскользнуть из рук противника.
Торнфинн пал первым, острие пики воткнулись ему между лопаток. Сделав последнее усилие, он взял с собой за порог смерти алгонкина, нанесшего ему смертельный удар.
После его гибели Гудбруду пришлось прижаться спиной к мачте. Харальд и Груммох, чьи глаза немного привыкли к темноте, испустили одновременно устрашающий боевой клич. Они были слишком крупны, чтобы остаться незамеченными, и решили открыто врезаться в густой пчелиный рой краснокожих.
Их устрашающий рык эхом отразился от вспененных вод реки, наводя ужас на врагов.
Харальд нанес первый удар «Миротворцем».
– Один! – сказал Харальд, открывая счет и сопровождая его леденящим душу смехом.
Груммох размахнулся «Поцелуем Смерти».
– Один! – крикнул он и засмеялся еще страшнее, чем Харальд. Хитрое гибкое существо оказалось у Харальда под правой рукой и взмахнуло томагавком. Харальд быстро поднял и опустил свой меч. Послышался глубокий, со всхлипом, стон.
– Два и царапина! – хохотнул Харальд, перекидывая меч из правой руки в левую.
Груммох размахивал «Поцелуем Смерти», как косой, потому что черные тени толпились особенно густо с его стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Каноэ Гичиты подплыло близко к «Длинному Змею», и старый вождь проговорил хриплым голосом, обращаясь к сыну:
– Я заметил огни по обоим берегам, Ваваша. Люди в лесах ждут именно нас, поэтому и не прячут свои огни. Это обозначает, что они чувствуют силу. Что ты посоветуешь, сын мой? Будем продолжать путь или повернем назад? Можно совершить путешествие и попозже, когда эти племена уберутся отсюда.
– Беотуки еще никогда не убегали от алгонкинов, – отозвался Ваваша. – А от абнаков тем более. Еще не хватало боятся этих пожирающих белок и пьющих гнилую болотную воду! С нами белые братья. С вами мы ничуть не слабее тех, кто залег в засаде на берегу. Я советую, чтобы каноэ с женщинами и детьми следовали за кормой «Длинного Змея», а мы двинемся вперед, как настоящие воины.
Хеоме сидел на носу в каноэ своего отца. Руки у него дрожали от страха, и подрагивали бледные губы.
– Давай вернемся, отец, – молил он тоненьким голоском. – Мой брат Ваваша думает только о своей славе. А я забочусь о наших людях. Какой будет прок от того, что Ваваша повесит десяток скальпов в своем вигваме, если лучшая часть наших воинов останется лежать на здешних берегах?
Гичита ничего не ответил своему младшему сыну, но продолжал глядеть на старшего, словно ожидая от него окончательного решения.
– Ни разу в жизни не уклонялся я от битвы, – сказал Ваваша. – не повернусь спиной к врагу и на этот раз. Если, отец, ты прислушаешься к Хеоме и отправишься назад, я продолжу путь с воинами на «Длинном Змее». Надо положить конец этой вражде с алгонкинами. Если мы испугаемся их сейчас, то больше никогда они не пропустят нас к священному камню. Все люди в лесах и долинах будут смеяться над нами и назовут собаками и пожирателями падали. Вот мой ответ!
Гичита наклонил голову и сказал:
– Да будет так, сын мой. Я ждал от тебя именно такого ответа. Его я и хотел услышать.
Хеоме испустил вопль, как перепутанная женщина, упал ничком в каноэ и накрыл голову кожаной рубахой.
Гудбруд Гудбрудссон заметил:
– И как это у одного отца могут быть два таких разных сына? Один, дающий жизнь людям, удивляет меня, право же!
Торнфинн возразил ему:
– Один создал тебя и меня. За краснокожих он не отвечает. Они дети какого-то другого бога.
Наступила темнота, лишь узенький серпик новорожденного мев небе слабо освещал землю. Чутким ухом Харальд Сигурдссон улавливал, как в темноте люди достают из колчанов стрелы, накладывают их на натянутую тетиву, вынимают из ножен острые ножи, готовят к бою топорики. Каноэ слегка покачивались на поблескивающих водах. Чувствовалось, что люди напряжены, как псы перед охотой на крупного зверя.
– Вперед! – тихо скомандовал Гичита. – Голос Грома, принеси нам удачу!
– Лично я надеюсь только на свой «Поцелуй Смерти»! – сказал Груммох. – Голос Грома может и не раздаться, когда я призову его на помощь.
– А у меня в правой руке «Миротворец», этого мне достаточно, – отозвался Харальд. – Только когда мы начнем обмениваться ударами с врагами, постарайся, брат, встать со мной спина к спине. Тогда мы сможем на равных справиться с десятком алгонкинов. Счет будет справедливым!
По всей палубе «Длинного Змея» шли подобные разговоры, боевые братья по старому обычаю договаривались друг с другом, как им лучше встретить врага. Торнфинн встал с Гудбрудом, Ямсгар с юношей из Йомсберга по имени Кнут Ульфссон. Этот парень любил рукодельничать, а волосы носил заплетенными в четыре косы и на голове обруч, скрученный из медной проволоки.
Но никому из викингов никогда не приходило в голову подсмеиваться над ним, потому что он происходил из семьи, где было пятнадцать берсерков, да и сам Кнут снес головы трем саксам до того, как ему исполнилось четырнадцать лет.
Гичита издал боевой клич совы, и каноэ тронулись с места.
Какое-то время ничего не происходило, и кое-кто успел подумать, что тревога была ложной. Но вдруг с правого и левого берега донесся вопль алгонкинов, похожий на тявканье лисы зимой, и послышался медвежий рык, которым обычно призывали к битве абнаки.
В воздухе засвистели стрелы. Одна пролетела под правой рукой Харальда и ударилась о дубовые доски палубы.
– Метко! – сказал он Груммоху, который напевал какой-то несложный мотивчик, как обычно во время битвы.
– Да, – согласился Великан, – и это не последний выстрел, который раздастся до исхода ночи.
Потом со всех сторон послышалась песня смерти алгонкинов:
Где мой враг?
Где мой враг?
Хватай его!
Где мой враг?
Где мой враг?
Хватай его!
Отруби ему руки!
Отруби ему голову!
Где мой враг?
Где мой враг?
Хватай его!
– Не следовало бы мне, чужестранцу, – сказал Торнфинн, – плохо отзываться о местных скальдах, только мне кажется, что их песенку больше пристало петь детишкам, играя в скакалки, чем взрослым мужчинам в благородном сражении. Когда с этим делом будет покончено и у нас будет время подумать о более приятных вещах, я сочиню подходящую песню, которую мы будем петь в соответствующих случаях.
Но Торнфинн Торнфиннссон не выполнил своего обещания, потому что вдруг «Длинный Змей» содрогнулся от топота множества ног, и до обоняния каждого донесся запах прогорклого медвежьего жира, которым краснокожие мажутся с ног до головы, чтобы было легко выскользнуть из рук противника.
Торнфинн пал первым, острие пики воткнулись ему между лопаток. Сделав последнее усилие, он взял с собой за порог смерти алгонкина, нанесшего ему смертельный удар.
После его гибели Гудбруду пришлось прижаться спиной к мачте. Харальд и Груммох, чьи глаза немного привыкли к темноте, испустили одновременно устрашающий боевой клич. Они были слишком крупны, чтобы остаться незамеченными, и решили открыто врезаться в густой пчелиный рой краснокожих.
Их устрашающий рык эхом отразился от вспененных вод реки, наводя ужас на врагов.
Харальд нанес первый удар «Миротворцем».
– Один! – сказал Харальд, открывая счет и сопровождая его леденящим душу смехом.
Груммох размахнулся «Поцелуем Смерти».
– Один! – крикнул он и засмеялся еще страшнее, чем Харальд. Хитрое гибкое существо оказалось у Харальда под правой рукой и взмахнуло томагавком. Харальд быстро поднял и опустил свой меч. Послышался глубокий, со всхлипом, стон.
– Два и царапина! – хохотнул Харальд, перекидывая меч из правой руки в левую.
Груммох размахивал «Поцелуем Смерти», как косой, потому что черные тени толпились особенно густо с его стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33