Думаю о будущем вторнике с Лебаллеком и о днях, которые последуют. И Эна становится такой же реальной, как если бы сейчас шагала со мной рядом. Ей совершенно наплевать на то, что я собираюсь сделать. В какой-то мере Эне даже хочется это сделать. Ей нравится все, что щекочет нервы. Она и сама такая – любит обниматься и чтобы ее ласкали. И еще охота, чтобы ее принимали за дрянь и больше ни за кого другого. Где-то в мире существуют отдельно Эна и я. И приходится думать за каждую отдельно. Эна – совсем другое существо, которое никогда не вырастет. Она еще более несчастна, чем если бы была жертвой. Это она проснулась с криком, когда я была вместе с Погибелью в пиццерии. Я только что слышала ее стоны в телефонной будке. Это она царапает мне щеки длинными ногтями. Она сжимает сердце так, что кажется, будто не хватает воздуха и болит затылок.
Я говорю ей: «Вечером в день свадьбы я пойду его проведать в белом красивом платье. Я найду в себе силы. Ведь я сильная». А он будет сидеть в кресле, худой, постаревший – каким он будет? Когда мы покидали Аррам, я убежала, чтобы не встретиться с ним при переезде. До вечера бродила по заснеженным холмам. Когда я пришла в наш новый дом, то увидела, что моя мать совсем потеряла голову среди мебели, ящиков с посудой и всякого хлама. Она сказала мне: «Ты бессердечная. Ты бросила меня одну в такой день». Я ответила: «Я не хотела его видеть. Если бы ты была одна, я бы, осталась с тобой, ты знаешь». И расстегнула ворот ее платья. Мы сели на еще не перенесенный сверху диван, и я сказала: «Умоляю тебя». Потому что ей всегда стыдно и она считает это грехом. И тогда Эна наконец спокойно засыпает в объятиях своей дорогой мамы.
Сама не помню, как я оказалась около реки, как дошла до нее, каким путем. Села на валун около чистой, прыгающей через камни воды. Блузка прилипла к телу. Неподалеку на мосту были люди, и я не рискнула снять ее, чтобы просушить. Уже шесть часов вечера, а солнце палит нещадно. Ищу конфетку в сумке, но безуспешно. С помощью «Дюпона» закуриваю ментоловую.
Я намерена взять во вторник маленький цветной флакон, на который наклеена этикетка от лака для ногтей. Флакон лежит в кармане моего красного блейзера вместе с деньгами. После завтрака глухарка попросила меня помочь ей подняться к себе. Там она достала из печки картонный бумажник и дала мне четыре новеньких пятисотенных – подарок ко дню рождения. У меня даже дух перехватило. Эти деньги я положила к другим и тогда почувствовала под рукой холод этого флакона. Захотелось разбить его, выбросить подальше. Я плакала без слез из-за этой старой дуры. Мне показалось, что я стала нежной и теплой внутри, а стекло флакона – как шкура змеи. Теперь я решила унести его с собой во вторник. Унести его я унесу, а вот применю ли – посмотрим.
Иду по дороге навстречу Пинг-Понгу, который должен приехать за мной к семи часам. А тут еще этот догоняет меня, в красно-белой майке, нажимая изо всех сил на педали и сопя, как тюлень. Он говорит задыхаясь: «Черт, я давно углядел тебя, но едва догнал. Завтра в Пюже-Тенье закончу гонку, когда уже уберут флажки». И слезает с велосипеда, а потом впервые без всякого стеснения чешет между ляжками и вертит шеей.
Мы садимся у обочины на траву, и он вытирает лицо каскеткой: «Подожду с тобой машину. Устал до смерти». Я спрашиваю, сколько километров он проехал. «Для братьев, – отвечает он, – сто. На самом деле пятьдесят, да еще выпил три кружки пива». Пожав плечами, Микки решительно продолжает: «Ничего не попишешь, все именно так». Мы сидим в тени дерева, и мне хорошо. Я смотрю в небо. Потом на него. Он сидит задумавшись, сморщив лоб и положив руку на колено. «О чем ты думаешь?» – спрашиваю. Он отвечает: «Я сказал, что марсельский „Олимпик“ выиграет кубок, и он выиграл. Теперь говорю, что выиграю одну из гонок. Я чувствую». Спрашиваю: «Где у тебя гонка после Пюже?» Он рассказывает свое расписание до конца света. 25 июля, через неделю после свадьбы, в Дине, где будет гонка вокруг города, двадцать кругов через бульвар Гассенди. За каждый выигранный этап будет вручаться приз. А если выиграть всю гонку, то дадут какую-то металлическую муру с выгравированным именем и дерьмовый велосипед, который можно загнать за пятьсот франков. Мне бы хотелось, чтобы он выиграл. Он говорит: «Если на подъеме я удержусь рядом с Дефиделем и Мажорком, у меня есть шансы. Я им не меньше двадцати раз показывал свой зад на финише».
Вытягиваю блузку из брюк и начинаю ею обмахиваться, чтоб было не так жарко. Микки курит мою ментоловую и говорит: «Пинг-Понг сказал, что сегодня вечером у нас праздник». Он не смотрит на меня. Говорю «да» и закрываю глаза. И представляю, как мы пойдем в ближний лес… Не знаю, как Микки, но я себе это представляю вполне отчетливо! И тут подъезжает Пинг-Понг.
С ним в машине Тессари. Высунув голову, Пинг-Понг говорит: «Я только отвезу его и вернусь». Я все же иду к машине, чмокаю Пинг-Понга и через плечо протягиваю руку Тессари. Я знакома с племянником Тессари, ненавижу его, это мерзкий маленький развратник. Затем спрашиваю: «Завелась „делайе“? Тессари хохочет. Пинг-Понг спокойно отвечает: „Заведется. Только вот мотор с „ягуара“ я взял напрасно. Заведется ее собственный мотор“. Микки стоит рядом, обняв меня за талию, и спрашивает Тессари: „Как дела?“ И, как я, протягивает ему через Пинг-Понга руку.
Едва они отъезжают, как мы возвращаемся на склон, где оставили велосипед, и он продолжает обнимать меня одной рукой. Но отпускает, когда садится. Я гляжу на заходящее солнце, Микки говорит: «Еще долго будет светло». Он опять берет сигарету, и я подношу ему свой «Дюпон». Вокруг глаз у него целая сеть морщинок – он вечно готов смеяться. Я сажусь рядом, и меня охватывает дикая хандра. Микки это чувствует и говорит: «Грустно, когда заходит солнце». Я говорю – да, но думаю при этом не о солнце, а о Пинг-Понге, о нем самом – о Микки, о Бу-Бу и о том, что мне хорошо с ними. Вот что.
6
Вернувшись вечером домой с велосипедом Микки, прицепленным сзади малолитражки, мы застаем во дворе Монтечари мою мать. Меня не предупредили, что и она приглашена на мой день рождения. Но первое, что мне приходит в голову, что она заходила в дом и видела портрет того усатого негодяя. Я чувствую себя убитой до тех пор, пока она не обнимает меня и не успокаивает своей ангельской улыбкой.
Я спрашиваю: «Ты останешься с нами на ужин?» Она отвечает: «Не могу. Я зашла только выпить рюмочку. Я не могу так долго оставлять его одного». Обнимает меня за плечи и радуется, что попала сюда, что все семейство в сборе и что мне двадцать лет. Она выглядит очень молодо в летнем кремовом платье, накрашена ровно столько, сколько надо, и причесана на диво. Микки говорит, что мы выглядим как две сестры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72