привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю».
В отличие от своих коллег, Кузнецов не ограничился направлением телеграммы командующим флотами, а немедленно связался с ними по телефону и повторил ее содержание. Наверное, на флоте связь с командирами эскадр, баз, боевых кораблей и береговых батарей налажена лучше, чем в сухопутных войсках с командирами дивизий, полков и отдельных частей, ибо все флоты были немедленно приведены в состояние оперативной готовности № 1.
По-разному начиналась война. Еще раз предоставим слово Н.Г. Кузнецову:
«Сразу же главной базе был дан сигнал „Большой сбор“. И город (Севастополь) огласился ревом сирен, сигнальными выстрелами батарей. Заговорили рупоры городской радиотрансляционной сети, передавая сигнал тревоги. На улицах появились моряки, они бежали к своим кораблям…
…Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб, с недоумением спрашивали:
— Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учения. Дали бы людям немного отдохнуть.
— Надо затемняться немедленно, — отвечали из штаба.
Последовало распоряжение выключить рубильники электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в наступившей мгле особенно яркие. Связь с маяком оказалась нарушенной, может быть, это сделал диверсант. Посыльный на мотоцикле помчался к маяку через темный город.
В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чехлы со своих пушек. В темноте двигались по бухтам катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и все необходимое для боя. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота.
В штабе торопливо записывали донесения о переходе на боевую готовность с Дунайской военной флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей.
В 3 ч. 07 м. немецкие самолеты появились над Севастополем. В 3 ч. 15 командующий флотом вице-адмирал Ф.С. Октябрьский доложил о налете».
«…Вот когда началось…. У меня уже нет сомнений — война!
Сразу снимаю трубку, набираю номер кабинета И.В. Сталина. Отвечает дежурный:
— Товарища Сталина нет, и где он, мне неизвестно.
— У меня сообщение исключительной важности, которое я обязан немедленно передать лично товарищу Сталину, — пытаюсь убедить дежурного.
— Не могу ничем помочь, — спокойно отвечает он и вешает трубку.
А я не выпускаю трубку из рук. Звоню маршалу С.К. Тимошенко. Повторяю слово в слово то, что доложил вице-адмирал Октябрьский…
Еще несколько минут не отхожу от телефона, снова по разным номерам звоню И.В. Сталину, пытаюсь добиться личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звоню дежурному:
— Прошу передать товарищу Сталину, что немцы бомбят Севастополь. Это же война!
— Доложу, кому следует, — отвечает дежурный.
Через несколько минут слышу звонок. В трубке звучит недовольный, какой-то раздраженный голос:
— Вы понимаете, что докладываете? — Это Г.М. Маленков.
— Понимаю и докладываю со всей ответственностью: началась война.
Казалось, что тут тратить время на разговоры! Надо действовать немедленно: война уже началась!
Г.М. Маленков вешает трубку. Он, видимо, не поверил мне. Кто-то из Кремля звонил в Севастополь, перепроверял мое сообщение».
В первую ночь войны советский Военно-Морской Флот боевых потерь фактически не имел.
Но, пишет Кузнецов, упоминая о ряде недоработок, — в ту пору у нас обнаружилось немало и других ошибок, так что не станем списывать все за счет «неправильной оценки положения Сталиным». Ему — свое, нам — свое».
Однако далеко не везде положение оказалось столь благополучным, как на флоте.
Недавно мне довелось проехать по шоссе Брест—Минск (около 350 км). Сейчас оно, конечно, не такое, каким было в 1941 году, но и тогда это было шоссе. И я представил, как по нему со скоростью 80 км в сутки двигались немецкие танки, практически не встречая сопротивления, задерживаясь в основном для заправки и подтягивания тылов. 26 июня пал Минск. Такова была обстановка в Белоруссии в июне 1941 года.
А вот как описывает июнь 1940 года во Франции генерал де Голль: «По всем дорогам, идущим с севера, нескончаемым потоком двигались обозы несчастных беженцев. В их числе находилось несколько тысяч безоружных военнослужащих. Они принадлежали частям, обращенным в беспорядочное бегство в результате наступления немецких танков в течение последних дней. По пути их нагнали механизированные отряды врага и приказали бросить винтовки и двигаться на юг, чтобы не загромождать дорог. „У нас нет времени брать вас в плен!“ — говорили им».
Миллионы советских солдат были убиты или попали в плен. Миллионы матерей рыдали, раскрывая официальные письма с «похоронками». Горе коснулось почти всех семей в нашей стране. Не обошло оно и Иосифа Виссарионовича. Его сын, Яков, командир батареи, оказался в немецком плену, где и погиб. Существует версия, что по линии разведки предпринимались попытки вызволить его из плена. Однако документальных подтверждений этого факта нет…
…Но все же где-то советские пехотинцы, выходя из окружения, вступали в бой, пытаясь остановить врага, где-то артиллеристы выкатывали пушчонку и ценой своих жизней хоть на какое-то время задерживали движение танковой армады, где-то саперы подкладывали мины.
* * *
Среди выходящих из немецкого окружения были и сотрудники брестской радиоточки, призванной поддерживать связь с агентурной группой Шульце-Бойзена и Харнака, находившейся в Берлине. Здравствующий ныне известный разведчик-нелегал Михаил Владимирович Федоров, выбиравшийся в июне 1941 года из аналогичной точки в Белостоке, вспоминает: «…как выбраться из деревни? Решили под видом местных жителей поодиночке или вдвоем с косами, граблями или вилами выходить всей группой в сторону леса, как бы на полевые работы. Переоделись в гражданскую одежду из того, что нашлось у хозяев под рукой и в сундуках. Мне достались брючата явно короткие, и я походил на рыбака с засученными штанишками… Личное оружие, патроны к которому израсходовали, спрятали на одном заброшенном хуторе…»
Естественно, что в таких условиях радиосвязь с разведгруппой в Берлине, ориентированной на Брест и Минск, прервалась.
Когда назначали эти точки, исходили из того, что врага будем бить «на его собственной территории», и никто из руководства разведки не задумался над вопросом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
В отличие от своих коллег, Кузнецов не ограничился направлением телеграммы командующим флотами, а немедленно связался с ними по телефону и повторил ее содержание. Наверное, на флоте связь с командирами эскадр, баз, боевых кораблей и береговых батарей налажена лучше, чем в сухопутных войсках с командирами дивизий, полков и отдельных частей, ибо все флоты были немедленно приведены в состояние оперативной готовности № 1.
По-разному начиналась война. Еще раз предоставим слово Н.Г. Кузнецову:
«Сразу же главной базе был дан сигнал „Большой сбор“. И город (Севастополь) огласился ревом сирен, сигнальными выстрелами батарей. Заговорили рупоры городской радиотрансляционной сети, передавая сигнал тревоги. На улицах появились моряки, они бежали к своим кораблям…
…Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб, с недоумением спрашивали:
— Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учения. Дали бы людям немного отдохнуть.
— Надо затемняться немедленно, — отвечали из штаба.
Последовало распоряжение выключить рубильники электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в наступившей мгле особенно яркие. Связь с маяком оказалась нарушенной, может быть, это сделал диверсант. Посыльный на мотоцикле помчался к маяку через темный город.
В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чехлы со своих пушек. В темноте двигались по бухтам катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и все необходимое для боя. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота.
В штабе торопливо записывали донесения о переходе на боевую готовность с Дунайской военной флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей.
В 3 ч. 07 м. немецкие самолеты появились над Севастополем. В 3 ч. 15 командующий флотом вице-адмирал Ф.С. Октябрьский доложил о налете».
«…Вот когда началось…. У меня уже нет сомнений — война!
Сразу снимаю трубку, набираю номер кабинета И.В. Сталина. Отвечает дежурный:
— Товарища Сталина нет, и где он, мне неизвестно.
— У меня сообщение исключительной важности, которое я обязан немедленно передать лично товарищу Сталину, — пытаюсь убедить дежурного.
— Не могу ничем помочь, — спокойно отвечает он и вешает трубку.
А я не выпускаю трубку из рук. Звоню маршалу С.К. Тимошенко. Повторяю слово в слово то, что доложил вице-адмирал Октябрьский…
Еще несколько минут не отхожу от телефона, снова по разным номерам звоню И.В. Сталину, пытаюсь добиться личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звоню дежурному:
— Прошу передать товарищу Сталину, что немцы бомбят Севастополь. Это же война!
— Доложу, кому следует, — отвечает дежурный.
Через несколько минут слышу звонок. В трубке звучит недовольный, какой-то раздраженный голос:
— Вы понимаете, что докладываете? — Это Г.М. Маленков.
— Понимаю и докладываю со всей ответственностью: началась война.
Казалось, что тут тратить время на разговоры! Надо действовать немедленно: война уже началась!
Г.М. Маленков вешает трубку. Он, видимо, не поверил мне. Кто-то из Кремля звонил в Севастополь, перепроверял мое сообщение».
В первую ночь войны советский Военно-Морской Флот боевых потерь фактически не имел.
Но, пишет Кузнецов, упоминая о ряде недоработок, — в ту пору у нас обнаружилось немало и других ошибок, так что не станем списывать все за счет «неправильной оценки положения Сталиным». Ему — свое, нам — свое».
Однако далеко не везде положение оказалось столь благополучным, как на флоте.
Недавно мне довелось проехать по шоссе Брест—Минск (около 350 км). Сейчас оно, конечно, не такое, каким было в 1941 году, но и тогда это было шоссе. И я представил, как по нему со скоростью 80 км в сутки двигались немецкие танки, практически не встречая сопротивления, задерживаясь в основном для заправки и подтягивания тылов. 26 июня пал Минск. Такова была обстановка в Белоруссии в июне 1941 года.
А вот как описывает июнь 1940 года во Франции генерал де Голль: «По всем дорогам, идущим с севера, нескончаемым потоком двигались обозы несчастных беженцев. В их числе находилось несколько тысяч безоружных военнослужащих. Они принадлежали частям, обращенным в беспорядочное бегство в результате наступления немецких танков в течение последних дней. По пути их нагнали механизированные отряды врага и приказали бросить винтовки и двигаться на юг, чтобы не загромождать дорог. „У нас нет времени брать вас в плен!“ — говорили им».
Миллионы советских солдат были убиты или попали в плен. Миллионы матерей рыдали, раскрывая официальные письма с «похоронками». Горе коснулось почти всех семей в нашей стране. Не обошло оно и Иосифа Виссарионовича. Его сын, Яков, командир батареи, оказался в немецком плену, где и погиб. Существует версия, что по линии разведки предпринимались попытки вызволить его из плена. Однако документальных подтверждений этого факта нет…
…Но все же где-то советские пехотинцы, выходя из окружения, вступали в бой, пытаясь остановить врага, где-то артиллеристы выкатывали пушчонку и ценой своих жизней хоть на какое-то время задерживали движение танковой армады, где-то саперы подкладывали мины.
* * *
Среди выходящих из немецкого окружения были и сотрудники брестской радиоточки, призванной поддерживать связь с агентурной группой Шульце-Бойзена и Харнака, находившейся в Берлине. Здравствующий ныне известный разведчик-нелегал Михаил Владимирович Федоров, выбиравшийся в июне 1941 года из аналогичной точки в Белостоке, вспоминает: «…как выбраться из деревни? Решили под видом местных жителей поодиночке или вдвоем с косами, граблями или вилами выходить всей группой в сторону леса, как бы на полевые работы. Переоделись в гражданскую одежду из того, что нашлось у хозяев под рукой и в сундуках. Мне достались брючата явно короткие, и я походил на рыбака с засученными штанишками… Личное оружие, патроны к которому израсходовали, спрятали на одном заброшенном хуторе…»
Естественно, что в таких условиях радиосвязь с разведгруппой в Берлине, ориентированной на Брест и Минск, прервалась.
Когда назначали эти точки, исходили из того, что врага будем бить «на его собственной территории», и никто из руководства разведки не задумался над вопросом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133