Самый могущественный из них — Герман, как я думаю, очень охотно примет участие в этом деле вместе с тобою, а равно и его дети; они еще юноши, и телом и душою готовы напасть на него [300] и пылают против него гневом. Я питаю надежду, что они и сами схватятся за это дело. Они чувствуют себя обиженными им настолько, как никто из нас, ни из других армян». Такими словами Арсак околдовывал Артабана. Когда он увидал, что Артабан сдается, он повел дело против другого перса-армянина, по имени Ханаранга. Этот Ханаранг был юноша красивый с виду, но легкомысленный, с чисто детским умом.
Когда таким образом Арсак сделал его и Артабана участниками своих планов и получил их согласие, он оставил их, говоря, что он хочет сделать в этом деле Германа и его сыновей своими единомышленниками. Старшим из сыновей Германа был Юстин, юноша с первым пушком бороды, очень энергичный и быстрый на всякое дело; незадолго перед тем он получил консульское кресло. Придя к нему, Арсак стал говорить, что хочет по секрету побеседовать с ним, встретившись в каком-нибудь храме. Когда они оба оказались в храме, Арсак прежде всего потребовал от Юстина, чтобы тот клятвенно ему обещал никому, кроме отца, не открывать тех речей, которые оп услышит. Когда тот дал требуемую клятву, он стал упрекать юношу что он, будучи ближайшим родственником императора, спокойно смотрит, как главные должности по управлению государством не по заслугам и не по положению занимают люди низкого звания из рыночной толпы, а он, будучи таким, что ему следовало бы вершить делами, не обращает внимания на то, что всего этого лишен не только он сам, но и его отец, человек высочайшего достоинства и при этом брат Юстиниана, и что они являются лишь частными людьми. Ведь вышло же, что и состояние его дяди не перешло к нему; насколько это зависело от воли Боранда, он был назначен наследником этого богатства, а затем неправильно был его лишен императором. И естественно, что ими еще больше будут пренебрегать, когда из Италии вернется Велизарий. Говорят, что он уже находится посредине Иллирии. Такими словами Арсак побуждал юношу к заговору на жизнь императора, открыв ему, что у него было уже договорено относительно [301] этого дела с Артабаном и Ханарангом. Услыхав это, Юстин пришел в страшное замешательство, голова у него пошла, кругом, и он заявил Арсаку, что ни он, ни отец его Герман этого делать никак не могут.
Арсак сообщил о своей неудаче Артабану, а Юстин передал весь свои разговор своему отцу. Поделившись в свою очередь этими сведениями с Марцеллом, начальником дворцовой стражи, он спрашивал у него по этому делу совета, будет ли полезно, если они донесут об этом императору? Этот Марцелл был человеком суровым по характеру, крайне молчаливым; он ничего не делал из-за денег, не любил ни смешных слов, ни смешных представлений; не чувствовал расположения к распущенному времяпрепровождению; вел он всегда жизнь суровую и чуждую удовольствий; до мелочности был предан справедливости и страстно любил правду. Он не позволил тогда говорить с императором. «Неудобно, — сказал он, — чтобы ты был доносчиком. Если бы ты пожелал о чем-либо тайно беседовать с императором, то сторонники Артабана сейчас же будут думать, что ты сделал донос об этом деле, а если Арсак сумеет бежать и скрыться, то обвинение останется недоказанным. Я лично, не проверив дела совершенно точно, не привык ни сам верить ему, ни докладывать с нем императору. Поэтому я хочу об этом деле или услыхать своими собственными ушами, или чтобы кто-либо из моих близких по уговору с вами совершенно ясно слышал от кого-либо, кто будет говорить об этих делах». Услыхав это, Герман, велел своему сыну Юстину сделать так, чтобы поручение Марцелла было выполнено. Но с Арсаком по этому делу Юстин говорить никак не мог, так как он наотрез, как сказано, ему отказал. Тогда он спросил Ханаранга, приходил ли недавно к нему Арсак с известным предложением, будто бы, по согласованию с Артабаном? «Лично я, — сказал он, — никогда не решился бы доверить какую-нибудь тайну подобному человеку. Но если бы ты сам захотел поговорить со мной по этому делу, то, посоветовавшись вместе, может быть, мы могли бы сделать [302] какое-либо прекрасное дело». Посоветовавшись об этом с Артабаном, Ханаранг все рассказал Юстину, что раньше ему сказал Арсак.
Когда Юстин обещал, что и сам он это выполнит и постарается привлечь отца к согласию с ним, то Герман решил пригласить Ханаранга на беседу к себе; они и установили определенный день для разговора. Дав знать об этом Марцеллу. Герман просил прислать к ним кого-либо из его близких, что бы он своими ушами слышал речи Ханаранга. Он прислал Леонтия, зятя Афанасия, человека, ставящего выше всего правдивость и известного как человек, исключительно справедливый. Введя его к себе в дом, Герман поместил его к комнате, где висела плотная шелковая занавеска, являвшаяся занавесом того ложа, за которым они всегда ели. За этим занавесом он спрятал Леонтия, а сам с сыном Юстином оставался по другую сторону занавески. И тут, когда Ханаранг пришел, Леонтии совершенно ясно слыхал все его речи, о чем они договорились между собой, — он, Артабан и Арсак. В этих разговорах им было заявлено следующее: если они убьют императора, когда Велизарий будет не на пути в Византию, то ничего у них не выйдет из намеченного плана. Так как им хотелось бы провозгласить императором Германа, то Велизарий, конечно, соберет большое войско во Фракии, и, если он двинется на них таким образом, они ни в коем случае не будут в состоянии отразить его. Итак, в страхе перед прибытием Велизария они откладывают это дело. Но как только Велизарий прибудет в Византию и будет у императора во дворце, тогда поздним вечером они явятся туда, захватив кинжалы, и убьют Марцелла и Велизария вместе с императором. Таким образом, им будет безопаснее тогда устроить все то, что они хотят. Узнав обо всем этом от Леонтия, Марцелл даже и тогда решил не докладывать императору; он еще долго медлил, чтобы поспешностью опрометчиво не упустить на рук Артабана. Герман же сообщил об этом деле Бузе и Константиану, боясь, [303] как это и случилось, чтобы от этого промедления не возникло какого-либо подозрения.
Спустя много дней, когда было дано знать, что Велизарий уже близко, Марцелл доложил императору все это дело. Император велел тотчас же арестовать и заключить в тюрьму Артабана и его соучастников и приказал некоторым из начальников произвести допрос под пыткой. Когда стал ясен весь этот заговор и уже был точно записан в протоколах, император назначил заседание полного сената во дворце, где обыкновенно бывают разбирательства по спорным пунктам. Сенаторы, прочтя все, что удалось выяснить следственной комиссии, тем не менее хотели привлечь к ответу Германа и его сына Юстина, пока наконец Герман, представив в качестве свидетелей Марцелла и Леонтия, не смыл с себя этого подозрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Когда таким образом Арсак сделал его и Артабана участниками своих планов и получил их согласие, он оставил их, говоря, что он хочет сделать в этом деле Германа и его сыновей своими единомышленниками. Старшим из сыновей Германа был Юстин, юноша с первым пушком бороды, очень энергичный и быстрый на всякое дело; незадолго перед тем он получил консульское кресло. Придя к нему, Арсак стал говорить, что хочет по секрету побеседовать с ним, встретившись в каком-нибудь храме. Когда они оба оказались в храме, Арсак прежде всего потребовал от Юстина, чтобы тот клятвенно ему обещал никому, кроме отца, не открывать тех речей, которые оп услышит. Когда тот дал требуемую клятву, он стал упрекать юношу что он, будучи ближайшим родственником императора, спокойно смотрит, как главные должности по управлению государством не по заслугам и не по положению занимают люди низкого звания из рыночной толпы, а он, будучи таким, что ему следовало бы вершить делами, не обращает внимания на то, что всего этого лишен не только он сам, но и его отец, человек высочайшего достоинства и при этом брат Юстиниана, и что они являются лишь частными людьми. Ведь вышло же, что и состояние его дяди не перешло к нему; насколько это зависело от воли Боранда, он был назначен наследником этого богатства, а затем неправильно был его лишен императором. И естественно, что ими еще больше будут пренебрегать, когда из Италии вернется Велизарий. Говорят, что он уже находится посредине Иллирии. Такими словами Арсак побуждал юношу к заговору на жизнь императора, открыв ему, что у него было уже договорено относительно [301] этого дела с Артабаном и Ханарангом. Услыхав это, Юстин пришел в страшное замешательство, голова у него пошла, кругом, и он заявил Арсаку, что ни он, ни отец его Герман этого делать никак не могут.
Арсак сообщил о своей неудаче Артабану, а Юстин передал весь свои разговор своему отцу. Поделившись в свою очередь этими сведениями с Марцеллом, начальником дворцовой стражи, он спрашивал у него по этому делу совета, будет ли полезно, если они донесут об этом императору? Этот Марцелл был человеком суровым по характеру, крайне молчаливым; он ничего не делал из-за денег, не любил ни смешных слов, ни смешных представлений; не чувствовал расположения к распущенному времяпрепровождению; вел он всегда жизнь суровую и чуждую удовольствий; до мелочности был предан справедливости и страстно любил правду. Он не позволил тогда говорить с императором. «Неудобно, — сказал он, — чтобы ты был доносчиком. Если бы ты пожелал о чем-либо тайно беседовать с императором, то сторонники Артабана сейчас же будут думать, что ты сделал донос об этом деле, а если Арсак сумеет бежать и скрыться, то обвинение останется недоказанным. Я лично, не проверив дела совершенно точно, не привык ни сам верить ему, ни докладывать с нем императору. Поэтому я хочу об этом деле или услыхать своими собственными ушами, или чтобы кто-либо из моих близких по уговору с вами совершенно ясно слышал от кого-либо, кто будет говорить об этих делах». Услыхав это, Герман, велел своему сыну Юстину сделать так, чтобы поручение Марцелла было выполнено. Но с Арсаком по этому делу Юстин говорить никак не мог, так как он наотрез, как сказано, ему отказал. Тогда он спросил Ханаранга, приходил ли недавно к нему Арсак с известным предложением, будто бы, по согласованию с Артабаном? «Лично я, — сказал он, — никогда не решился бы доверить какую-нибудь тайну подобному человеку. Но если бы ты сам захотел поговорить со мной по этому делу, то, посоветовавшись вместе, может быть, мы могли бы сделать [302] какое-либо прекрасное дело». Посоветовавшись об этом с Артабаном, Ханаранг все рассказал Юстину, что раньше ему сказал Арсак.
Когда Юстин обещал, что и сам он это выполнит и постарается привлечь отца к согласию с ним, то Герман решил пригласить Ханаранга на беседу к себе; они и установили определенный день для разговора. Дав знать об этом Марцеллу. Герман просил прислать к ним кого-либо из его близких, что бы он своими ушами слышал речи Ханаранга. Он прислал Леонтия, зятя Афанасия, человека, ставящего выше всего правдивость и известного как человек, исключительно справедливый. Введя его к себе в дом, Герман поместил его к комнате, где висела плотная шелковая занавеска, являвшаяся занавесом того ложа, за которым они всегда ели. За этим занавесом он спрятал Леонтия, а сам с сыном Юстином оставался по другую сторону занавески. И тут, когда Ханаранг пришел, Леонтии совершенно ясно слыхал все его речи, о чем они договорились между собой, — он, Артабан и Арсак. В этих разговорах им было заявлено следующее: если они убьют императора, когда Велизарий будет не на пути в Византию, то ничего у них не выйдет из намеченного плана. Так как им хотелось бы провозгласить императором Германа, то Велизарий, конечно, соберет большое войско во Фракии, и, если он двинется на них таким образом, они ни в коем случае не будут в состоянии отразить его. Итак, в страхе перед прибытием Велизария они откладывают это дело. Но как только Велизарий прибудет в Византию и будет у императора во дворце, тогда поздним вечером они явятся туда, захватив кинжалы, и убьют Марцелла и Велизария вместе с императором. Таким образом, им будет безопаснее тогда устроить все то, что они хотят. Узнав обо всем этом от Леонтия, Марцелл даже и тогда решил не докладывать императору; он еще долго медлил, чтобы поспешностью опрометчиво не упустить на рук Артабана. Герман же сообщил об этом деле Бузе и Константиану, боясь, [303] как это и случилось, чтобы от этого промедления не возникло какого-либо подозрения.
Спустя много дней, когда было дано знать, что Велизарий уже близко, Марцелл доложил императору все это дело. Император велел тотчас же арестовать и заключить в тюрьму Артабана и его соучастников и приказал некоторым из начальников произвести допрос под пыткой. Когда стал ясен весь этот заговор и уже был точно записан в протоколах, император назначил заседание полного сената во дворце, где обыкновенно бывают разбирательства по спорным пунктам. Сенаторы, прочтя все, что удалось выяснить следственной комиссии, тем не менее хотели привлечь к ответу Германа и его сына Юстина, пока наконец Герман, представив в качестве свидетелей Марцелла и Леонтия, не смыл с себя этого подозрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178