Вмешательство их в светские дела чревато бедой: «Нигде бо обрящеши, еже не разоритися царству, еже от попов владому».
По содержанию своему царское письмо Курбскому было подлинным манифестом самодержавия, в котором наряду со здравыми идеями содержалось много ходульной риторики и хвастовства, а претензии выдавались за действительность. Главным вопросом, занимавшим царя, был вопрос о взаимоотношении монарха и знати. Царь жаждал полновластия. Безбожные «языцы», утверждал он, «те все царствами своими не владеют: како им повелят работные их, и тако и владеют. А Российское самодержьство изначяла сами владеют своими государьствы, а не боляре и не вельможи». Сам Бог поручил московским государям «в работу» прародителей Курбского и прочих бояр. Даже высшая знать у царя не «братия» (так называл себя и прочих князей Курбский), но холопы. «А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны».
Образ могучего повелителя, нарисованный в царском послании, не раз вводил в заблуждение историков. Но факты ставят под сомнение достоверность этого образа.
Грозный жаждал всевластия, но отнюдь не располагал им. Он слишком живо чувствовал зависимость от своих могущественных вассалов. «Царские речи» по поводу боярского мятежа, известные нам по летописным припискам, не оставляют сомнений на этот счет. Страх перед боярской жестокостью, удручающее сознание своей ненадобности боярам — вот что скрывалось за его высокомерным третированием холопов-бояр.
Царь не желал обнаружить слабость перед Курбским, но в послании к нему не смог скрыть своих страхов. Тем ли бояре душу за нас полагают, писал Грозный, что всегда жаждут отправить нас на тот свет? Нынешние изменники, продолжал он, нарушив клятву на кресте, отвергли данного им Богом и родившегося на царство царя и, сколько могли сделать зла, сделали — словом, делом и тайным умыслом.
Известную откровенность в выражении своих тревог и сомнений царь Иван допускал не часто, и главным образом в исторических повествованиях о прошлом. Когда же дело касалось настоящего, он не желал дать противникам повода для торжества.
Так, Грозный не хотел признать, что его раздор с Боярской думой углубляется.
Среди бояр наших, писал он Курбскому, нет несогласных с нами, кроме только ваших друзей и советников, которые и теперь, подобно бесам, работают под покровом ночи над осуществлением своих коварных замыслов. Нетрудно догадаться, в кого направлены были царские стрелы. Курбского и его друзей царь считал приверженцами Старицких и участниками их заговора. Теперь он недвусмысленно грозил им всем расправой.
От современности царь обращал взоры к прошлому, и тут он не скупился на примеры, иллюстрировавшие боярскую измену. Если в приписках к Царственной книге Грозный пытался скомпрометировать Сильвестра и Адашева как косвенных пособников Старицких, то в своем письме Курбскому он одним росчерком пера превратил этих лиц в главарей заговора против династии. Изменники-бояре, писал Иван, «восташа яко пияни с попом Селивестром и с начальником вашим с Олексеем» (Адашевым), ради того чтобы погубить наследника царевича Дмитрия и передать трон князю Владимиру.
Вся аргументация послания Грозного сводилась к тезису о великой боярской измене.
Боярам, писал Грозный, вместо государственной власти потребно самовольство; а там, где царю не повинуются подданные, никогда не прекращаются междоусобные брани; если не казнить преступников, тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней. Боярскому своеволию царь пытался противопоставить неограниченное своеволие монарха, власть которого утверждена Богом.
На разные лады Грозный повторял мысль о том, что за «непокорство» и измену бояре достойны гонений. Он искал и находил множество доводов в пользу репрессий против знати. Его писания прокладывали путь опричнине.
Царь не жалел бранных эпитетов по адресу Курбского и всего его рода. Беглый боярин, по словам Ивана, писал свои изветы «злобесным собацким умышлением»,
«подобно псу лая или яд ехидны отрыгая». Между прочим, Курбский грозил Ивану тем, что не явит больше ему своего лица до дня Страшного Суда.
Эпистолия царя дошла до Курбского после того, как он переехал в Литву и получил от короля богатые имения. К тому времени его интерес к словесной перепалке с Грозным стал ослабевать. Беглый боярин составил краткую «досадительную» отписку царю, но так и не отправил ее. Отныне его спор с Иваном могло решить лишь оружие. Интриги против «Божьей земли», покинутого отечества занимали теперь все внимание эмигранта. По совету Курбского король натравил на Россию крымских татар, а затем послал свои войска к Полоцку. Курбский участвовал в литовском вторжении. Несколько месяцев спустя с отрядом литовцев он вторично пересек русские рубежи. Курбский благодаря хорошему знанию местности сумел окружить русский корпус, загнал его в болота и разгромил. Легкая победа вскружила боярину голову. Воевода настойчиво просил короля дать ему 30-тысячную армию, с помощью которой он намеревался захватить Москву. Если по отношению к нему есть еще некоторые подозрения, заявлял Курбский, он согласен, чтобы в походе его приковали цепями к телеге, спереди и сзади окружили стрельцами с заряженными ружьями, чтобы те тотчас же застрелили его, если заметят в нем неверность; на этой телеге, окруженный для большего устрашения всадниками, он будет ехать впереди, руководить, направлять войско и приведет его к цели (к Москве), пусть только войско следует за ним.
Курбский скомпрометировал себя. На родине даже его друзья, печерские старцы, объявили о разрыве с ним. Но было ли полным торжество царя? Ответ на этот вопрос пришел незамедлительно.
Будучи в Литве, Курбский упрекнул царя за «разврат» с Федором Басмановым.
Басмановых втихомолку поносили и в России. Однажды знатный воевода князь Федор Овчинин поссорился с Федором Басмановым и выбранил его за нечестивые деяния с царем. Фаворит отправился к царю и плача рассказал ему об оскорблении.
Разгневанный дерзостью Грозный пригласил Овчинина во дворец и после пира велел спуститься в винный погреб, чтобы закончить там праздник. Подвыпивший князь не расслышал угрозы в словах государя и отправился в погреб, где был задушен псарями.
Сын знаменитого фаворита правительницы Елены князь Федор Овчинин-Телепнев-Оболенский принадлежал к высшей знати и успел отличиться на военном поприще. Его беззаконное убийство вызвало протест даже со стороны лояльных по отношению к царю лиц. По словам осведомленного современника, митрополит и бояре отправились к Грозному и просили его прекратить жестокие расправы.
Митрополит Афанасий заявил публичный протест царю через несколько месяцев после избрания на митрополию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
По содержанию своему царское письмо Курбскому было подлинным манифестом самодержавия, в котором наряду со здравыми идеями содержалось много ходульной риторики и хвастовства, а претензии выдавались за действительность. Главным вопросом, занимавшим царя, был вопрос о взаимоотношении монарха и знати. Царь жаждал полновластия. Безбожные «языцы», утверждал он, «те все царствами своими не владеют: како им повелят работные их, и тако и владеют. А Российское самодержьство изначяла сами владеют своими государьствы, а не боляре и не вельможи». Сам Бог поручил московским государям «в работу» прародителей Курбского и прочих бояр. Даже высшая знать у царя не «братия» (так называл себя и прочих князей Курбский), но холопы. «А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны».
Образ могучего повелителя, нарисованный в царском послании, не раз вводил в заблуждение историков. Но факты ставят под сомнение достоверность этого образа.
Грозный жаждал всевластия, но отнюдь не располагал им. Он слишком живо чувствовал зависимость от своих могущественных вассалов. «Царские речи» по поводу боярского мятежа, известные нам по летописным припискам, не оставляют сомнений на этот счет. Страх перед боярской жестокостью, удручающее сознание своей ненадобности боярам — вот что скрывалось за его высокомерным третированием холопов-бояр.
Царь не желал обнаружить слабость перед Курбским, но в послании к нему не смог скрыть своих страхов. Тем ли бояре душу за нас полагают, писал Грозный, что всегда жаждут отправить нас на тот свет? Нынешние изменники, продолжал он, нарушив клятву на кресте, отвергли данного им Богом и родившегося на царство царя и, сколько могли сделать зла, сделали — словом, делом и тайным умыслом.
Известную откровенность в выражении своих тревог и сомнений царь Иван допускал не часто, и главным образом в исторических повествованиях о прошлом. Когда же дело касалось настоящего, он не желал дать противникам повода для торжества.
Так, Грозный не хотел признать, что его раздор с Боярской думой углубляется.
Среди бояр наших, писал он Курбскому, нет несогласных с нами, кроме только ваших друзей и советников, которые и теперь, подобно бесам, работают под покровом ночи над осуществлением своих коварных замыслов. Нетрудно догадаться, в кого направлены были царские стрелы. Курбского и его друзей царь считал приверженцами Старицких и участниками их заговора. Теперь он недвусмысленно грозил им всем расправой.
От современности царь обращал взоры к прошлому, и тут он не скупился на примеры, иллюстрировавшие боярскую измену. Если в приписках к Царственной книге Грозный пытался скомпрометировать Сильвестра и Адашева как косвенных пособников Старицких, то в своем письме Курбскому он одним росчерком пера превратил этих лиц в главарей заговора против династии. Изменники-бояре, писал Иван, «восташа яко пияни с попом Селивестром и с начальником вашим с Олексеем» (Адашевым), ради того чтобы погубить наследника царевича Дмитрия и передать трон князю Владимиру.
Вся аргументация послания Грозного сводилась к тезису о великой боярской измене.
Боярам, писал Грозный, вместо государственной власти потребно самовольство; а там, где царю не повинуются подданные, никогда не прекращаются междоусобные брани; если не казнить преступников, тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней. Боярскому своеволию царь пытался противопоставить неограниченное своеволие монарха, власть которого утверждена Богом.
На разные лады Грозный повторял мысль о том, что за «непокорство» и измену бояре достойны гонений. Он искал и находил множество доводов в пользу репрессий против знати. Его писания прокладывали путь опричнине.
Царь не жалел бранных эпитетов по адресу Курбского и всего его рода. Беглый боярин, по словам Ивана, писал свои изветы «злобесным собацким умышлением»,
«подобно псу лая или яд ехидны отрыгая». Между прочим, Курбский грозил Ивану тем, что не явит больше ему своего лица до дня Страшного Суда.
Эпистолия царя дошла до Курбского после того, как он переехал в Литву и получил от короля богатые имения. К тому времени его интерес к словесной перепалке с Грозным стал ослабевать. Беглый боярин составил краткую «досадительную» отписку царю, но так и не отправил ее. Отныне его спор с Иваном могло решить лишь оружие. Интриги против «Божьей земли», покинутого отечества занимали теперь все внимание эмигранта. По совету Курбского король натравил на Россию крымских татар, а затем послал свои войска к Полоцку. Курбский участвовал в литовском вторжении. Несколько месяцев спустя с отрядом литовцев он вторично пересек русские рубежи. Курбский благодаря хорошему знанию местности сумел окружить русский корпус, загнал его в болота и разгромил. Легкая победа вскружила боярину голову. Воевода настойчиво просил короля дать ему 30-тысячную армию, с помощью которой он намеревался захватить Москву. Если по отношению к нему есть еще некоторые подозрения, заявлял Курбский, он согласен, чтобы в походе его приковали цепями к телеге, спереди и сзади окружили стрельцами с заряженными ружьями, чтобы те тотчас же застрелили его, если заметят в нем неверность; на этой телеге, окруженный для большего устрашения всадниками, он будет ехать впереди, руководить, направлять войско и приведет его к цели (к Москве), пусть только войско следует за ним.
Курбский скомпрометировал себя. На родине даже его друзья, печерские старцы, объявили о разрыве с ним. Но было ли полным торжество царя? Ответ на этот вопрос пришел незамедлительно.
Будучи в Литве, Курбский упрекнул царя за «разврат» с Федором Басмановым.
Басмановых втихомолку поносили и в России. Однажды знатный воевода князь Федор Овчинин поссорился с Федором Басмановым и выбранил его за нечестивые деяния с царем. Фаворит отправился к царю и плача рассказал ему об оскорблении.
Разгневанный дерзостью Грозный пригласил Овчинина во дворец и после пира велел спуститься в винный погреб, чтобы закончить там праздник. Подвыпивший князь не расслышал угрозы в словах государя и отправился в погреб, где был задушен псарями.
Сын знаменитого фаворита правительницы Елены князь Федор Овчинин-Телепнев-Оболенский принадлежал к высшей знати и успел отличиться на военном поприще. Его беззаконное убийство вызвало протест даже со стороны лояльных по отношению к царю лиц. По словам осведомленного современника, митрополит и бояре отправились к Грозному и просили его прекратить жестокие расправы.
Митрополит Афанасий заявил публичный протест царю через несколько месяцев после избрания на митрополию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139