Только три слова по-русски и знает. Нравится?
— Сколько ты ей заплатил?
— Плюнь! Здесь в порту этого добра!..
Папаускас переводил Бригитте на английский. То, что вечером Виталик звал на корабль («Все равно этой твари до утра заплачено!»), переводить он не стал.
— Когда домой?
— Через десять дней будем в Москве.
— Вот это да! Русских встретить! Наливайте, наливайте! А у меня фрахт. Я через десять дней буду в Японии.
— В Японии?
— Поехали вместе? С капитаном я договорюсь, а? Он русских тоже уже два года не видел. А?
— В Японию? Легко! Ты поедешь в Японию? А ты, Бригитта?
— Вас-то чего в эту задницу занесло?
— У нас здесь Конгресс. Религиозный конгресс.
— Религиозный? То-то я смотрю, ты не пьешь.
— Почему? Я пью. Просто жарко. И я не люблю текилу.
— Этот парень решил, что он буддист! Ха-ха-ха!
— Серьезно? Буддист? Тогда тем более надо ехать. Знаешь, сколько в Японии этих уродов?
Потом Виталик принес еще бутылку текилы. Проститутка облизывала пятую подряд порцию мороженого. Все это уже было со мной. Моряки... проститутка с эскимо... непонятная речь вокруг... Едва кончив школу, я с приятелями уехал в Ригу. Тогда все было точно так же.
Приятелей со мной было трое. С тех пор прошло пятнадцать лет. Я — вот он... а они...
Поехать именно в Ригу предложил здоровенный двухметровый парень, которого все называли Хобот. Когда он начинал гоготать, дети писались от испуга. В Риге Хобот первым делом подрался с тремя моряками. Они бежали от него, на ходу теряя бескозырки. Он же угощал проституток мороженым. В его ладони эскимо исчезало, как «Тампакс» в... ну, вы понимаете.
Еще до этой поездки Хобот говорил, что пробовал героин. Мне казалось, что он врет. В те годы героин был заграничной экзотикой. Прошло несколько лет, и родители перестали пускать парня в свою квартиру. Для них героин экзотикой уже не был. Какое-то время Хобот ночевал в подвале собственной парадной. Рассказывали, что видели его жующим что-то из бачка для пищевых отходов.
Пока судья зачитывал приговор — лечение в психиатрической лечебнице тюремного типа, — конвоиры поддерживали Хобота за локти. Он весил тридцать пять килограммов и сам подняться не мог. Я разглядывал его передние зубы — черные, выгнившие. За месяц до этого Хобот пытался украсть висящее на веревке соседкино белье. Тетечка в тапочках и халате выскочила из квартиры и заверещала. Он ударил ее ножом в глаз. До локтя забрызгал себе куртку. Клинок утонул в морщинистой глазнице почти по рукоятку.
Второго приятеля звали Герман. Отлично помню, что в Ригу он поехал, купив первые в жизни кроссовки «New Ballance». Герман был очень модным парнем. Каждое утро он жаловался, что не может отмыться от запаха вчерашней подружки. Чем только брызгаются местные сволочи? Его дорогая обувь и форма носа действовали на девушек, как хук в подбородок.
Через пять лет Герман стал совладельцем модельного агентства. Кроссовки он больше не носил. Теперь каждый его ботинок стоил как небольшой автомобиль. Под какой-то из проектов Герман назанимал денег — а проект провалился. Сумма не была смертельной, все еще можно было уладить. Вместо этого он решил скрыться, пустился в загул, занял еще и каждый вечер угощал кокаином дорогих проституток. Кредиторы решили, что разговаривать с остолопом бесполезно. На счет «Раз!-Два!-Три!» Германа выкинули с верхнего этажа гостиницы «Санкт-Петербург».
Третьим с нами ездил паренек по фамилии Рубинштейн. Он был единственным евреем в классе. За это его частенько били. Я тоже бил, но к выпускному классу мы подружились. Женился Рубинштейн на самой красивой девчонке школы и вскоре увез ее из страны. Не помню куда. Может быть, в Израиль.
Понятия не имею, почему шесть лет спустя они вернулись. Привезли с собой двоих, почти не говорящих по-русски детей. Рубинштейн устроился работать охранником в продовольственный магазин. Получал $2 за смену. Однако своей раздавшейся в ягодицах жене работать не разрешал. Чтобы не помереть со скуки, она развлекалась тем, что затаскивала в койку все, на что падал взгляд. Подвигами хвасталась мужу. Каждый раз Рубинштейн плакал и причитал: «Ну зачем ты, Леночка?.. Зачем?..»
То лето выдалось жарким. Завидев нас четверых, рижские девушки хлопали ресничками и окончательно забывали русский язык. Мы громко смеялись и пили красное, как зрачки графа Дракулы, вино в уличных кафешках.
Все было отлично. Все только начиналось...
Прощаясь, Виталик пытался поцеловать Бригитте ручку и чуть не опрокинул стол. Когда я доехал до Конгресс-Центра, было совсем темно. Сосед-итальянец лежал на кровати и читал толстую книгу. Может быть, Библию или телефонный справочник. Я был трезвый и усталый.
Потом я вроде бы даже успел поспать.
— Слышь? Ты чего, уснул, что ли? Слышь? Извини! Ты не видел моих носков?
Папаускас говорил свистящим шепотом. Через приоткрытую дверь на него падал свет. Наклоняясь ко мне, он, чтобы не свалиться, вытягивал пьяные руки.
— Каких носков?
— Я сегодня в «Робертсоне» покупал носки.
— Здесь нет твоих носков. Ты забрал их с собой.
— Точно?
— Сколько времени? Зачем тебе носки в полвторого ночи?
— Хватит спать. Пошли к казахам. Там в садике у кого-то день рождения. Девушки есть!..
— Иди в задницу!
— Не пойдешь?
— Я хочу спать. Завтра на заседание...
Выходя из номера, Папаускас всем плечом врезался в дверной косяк.
Я полежал с закрытыми глазами. Потом встал и в темноте нащупал свои джинсы. В садике вокруг фонарей махали огромными крыльями тропические насекомые.
Узнать соотечественников ничего не стоило. Таких причесок не делают больше ни в одной стране мира. В шезлонгах и на траве сидело человек двадцать. На свету я разглядел, какое стеклянное у Папаускаса лицо. Он приветственно замычал и представил меня имениннику.
Говорили вокруг по-русски.
— Андрюха! Как хорошо, что мы познакомились! Андрюха! Теперь ты мой лучший друг!
— Андрюха?
— Да. В смысле — Боря. Ты — отличный парень!
— Боря?
— Я очень тебя люблю! По-мужски, ты понимаешь? Я считаю, что мужская дружба... это... это...
— Что?
— Ты понимаешь... это...
— Что?
— Слушай, как тебя зовут?
Я взял в холодильнике бесплатную упаковку из шести банок пива и поставил перед собой. На баночках было что-то написано по-малайски. Когда упаковка кончилась, я сходил еще за одной.
Огромная желтая луна в черном небе была похожа на галлюциногенный бред.
5
— У тебя есть деньги?
— Великий Будда сказал: деньги — это героин, геморрой и гонорей. Аминь.
— Может, попросим в кредит? Слышь!.. это... иди сюда!..
— Погоди. Не надо. Заберут еще. Пошли, дойдем до кемпуса.
— А где моя куртка? Вы не видели мою куртку?
— Что будем делать с жабой?
— Алё, жаба! Что с тобой делать?
— По-моему, она тухлая. Понюхай, как воняет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Сколько ты ей заплатил?
— Плюнь! Здесь в порту этого добра!..
Папаускас переводил Бригитте на английский. То, что вечером Виталик звал на корабль («Все равно этой твари до утра заплачено!»), переводить он не стал.
— Когда домой?
— Через десять дней будем в Москве.
— Вот это да! Русских встретить! Наливайте, наливайте! А у меня фрахт. Я через десять дней буду в Японии.
— В Японии?
— Поехали вместе? С капитаном я договорюсь, а? Он русских тоже уже два года не видел. А?
— В Японию? Легко! Ты поедешь в Японию? А ты, Бригитта?
— Вас-то чего в эту задницу занесло?
— У нас здесь Конгресс. Религиозный конгресс.
— Религиозный? То-то я смотрю, ты не пьешь.
— Почему? Я пью. Просто жарко. И я не люблю текилу.
— Этот парень решил, что он буддист! Ха-ха-ха!
— Серьезно? Буддист? Тогда тем более надо ехать. Знаешь, сколько в Японии этих уродов?
Потом Виталик принес еще бутылку текилы. Проститутка облизывала пятую подряд порцию мороженого. Все это уже было со мной. Моряки... проститутка с эскимо... непонятная речь вокруг... Едва кончив школу, я с приятелями уехал в Ригу. Тогда все было точно так же.
Приятелей со мной было трое. С тех пор прошло пятнадцать лет. Я — вот он... а они...
Поехать именно в Ригу предложил здоровенный двухметровый парень, которого все называли Хобот. Когда он начинал гоготать, дети писались от испуга. В Риге Хобот первым делом подрался с тремя моряками. Они бежали от него, на ходу теряя бескозырки. Он же угощал проституток мороженым. В его ладони эскимо исчезало, как «Тампакс» в... ну, вы понимаете.
Еще до этой поездки Хобот говорил, что пробовал героин. Мне казалось, что он врет. В те годы героин был заграничной экзотикой. Прошло несколько лет, и родители перестали пускать парня в свою квартиру. Для них героин экзотикой уже не был. Какое-то время Хобот ночевал в подвале собственной парадной. Рассказывали, что видели его жующим что-то из бачка для пищевых отходов.
Пока судья зачитывал приговор — лечение в психиатрической лечебнице тюремного типа, — конвоиры поддерживали Хобота за локти. Он весил тридцать пять килограммов и сам подняться не мог. Я разглядывал его передние зубы — черные, выгнившие. За месяц до этого Хобот пытался украсть висящее на веревке соседкино белье. Тетечка в тапочках и халате выскочила из квартиры и заверещала. Он ударил ее ножом в глаз. До локтя забрызгал себе куртку. Клинок утонул в морщинистой глазнице почти по рукоятку.
Второго приятеля звали Герман. Отлично помню, что в Ригу он поехал, купив первые в жизни кроссовки «New Ballance». Герман был очень модным парнем. Каждое утро он жаловался, что не может отмыться от запаха вчерашней подружки. Чем только брызгаются местные сволочи? Его дорогая обувь и форма носа действовали на девушек, как хук в подбородок.
Через пять лет Герман стал совладельцем модельного агентства. Кроссовки он больше не носил. Теперь каждый его ботинок стоил как небольшой автомобиль. Под какой-то из проектов Герман назанимал денег — а проект провалился. Сумма не была смертельной, все еще можно было уладить. Вместо этого он решил скрыться, пустился в загул, занял еще и каждый вечер угощал кокаином дорогих проституток. Кредиторы решили, что разговаривать с остолопом бесполезно. На счет «Раз!-Два!-Три!» Германа выкинули с верхнего этажа гостиницы «Санкт-Петербург».
Третьим с нами ездил паренек по фамилии Рубинштейн. Он был единственным евреем в классе. За это его частенько били. Я тоже бил, но к выпускному классу мы подружились. Женился Рубинштейн на самой красивой девчонке школы и вскоре увез ее из страны. Не помню куда. Может быть, в Израиль.
Понятия не имею, почему шесть лет спустя они вернулись. Привезли с собой двоих, почти не говорящих по-русски детей. Рубинштейн устроился работать охранником в продовольственный магазин. Получал $2 за смену. Однако своей раздавшейся в ягодицах жене работать не разрешал. Чтобы не помереть со скуки, она развлекалась тем, что затаскивала в койку все, на что падал взгляд. Подвигами хвасталась мужу. Каждый раз Рубинштейн плакал и причитал: «Ну зачем ты, Леночка?.. Зачем?..»
То лето выдалось жарким. Завидев нас четверых, рижские девушки хлопали ресничками и окончательно забывали русский язык. Мы громко смеялись и пили красное, как зрачки графа Дракулы, вино в уличных кафешках.
Все было отлично. Все только начиналось...
Прощаясь, Виталик пытался поцеловать Бригитте ручку и чуть не опрокинул стол. Когда я доехал до Конгресс-Центра, было совсем темно. Сосед-итальянец лежал на кровати и читал толстую книгу. Может быть, Библию или телефонный справочник. Я был трезвый и усталый.
Потом я вроде бы даже успел поспать.
— Слышь? Ты чего, уснул, что ли? Слышь? Извини! Ты не видел моих носков?
Папаускас говорил свистящим шепотом. Через приоткрытую дверь на него падал свет. Наклоняясь ко мне, он, чтобы не свалиться, вытягивал пьяные руки.
— Каких носков?
— Я сегодня в «Робертсоне» покупал носки.
— Здесь нет твоих носков. Ты забрал их с собой.
— Точно?
— Сколько времени? Зачем тебе носки в полвторого ночи?
— Хватит спать. Пошли к казахам. Там в садике у кого-то день рождения. Девушки есть!..
— Иди в задницу!
— Не пойдешь?
— Я хочу спать. Завтра на заседание...
Выходя из номера, Папаускас всем плечом врезался в дверной косяк.
Я полежал с закрытыми глазами. Потом встал и в темноте нащупал свои джинсы. В садике вокруг фонарей махали огромными крыльями тропические насекомые.
Узнать соотечественников ничего не стоило. Таких причесок не делают больше ни в одной стране мира. В шезлонгах и на траве сидело человек двадцать. На свету я разглядел, какое стеклянное у Папаускаса лицо. Он приветственно замычал и представил меня имениннику.
Говорили вокруг по-русски.
— Андрюха! Как хорошо, что мы познакомились! Андрюха! Теперь ты мой лучший друг!
— Андрюха?
— Да. В смысле — Боря. Ты — отличный парень!
— Боря?
— Я очень тебя люблю! По-мужски, ты понимаешь? Я считаю, что мужская дружба... это... это...
— Что?
— Ты понимаешь... это...
— Что?
— Слушай, как тебя зовут?
Я взял в холодильнике бесплатную упаковку из шести банок пива и поставил перед собой. На баночках было что-то написано по-малайски. Когда упаковка кончилась, я сходил еще за одной.
Огромная желтая луна в черном небе была похожа на галлюциногенный бред.
5
— У тебя есть деньги?
— Великий Будда сказал: деньги — это героин, геморрой и гонорей. Аминь.
— Может, попросим в кредит? Слышь!.. это... иди сюда!..
— Погоди. Не надо. Заберут еще. Пошли, дойдем до кемпуса.
— А где моя куртка? Вы не видели мою куртку?
— Что будем делать с жабой?
— Алё, жаба! Что с тобой делать?
— По-моему, она тухлая. Понюхай, как воняет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68