Девушки с зелеными волосами. Молодые люди, сбежавшие со съемок кино про Мэд Макса.
Панков я совсем не боялся. Здесь, в Берлине, я и сам был панк.
Толпа не просто двигалась в сторону Восточного Берлина. По дороге все орали в мегафоны, раздавали листовки, били в рожу тем, кто не там стоял, и кокетничали с дамами.
Девица с цепочкой, висящей через всю щеку от уха до ноздри, что-то громко крикнула мне и рассмеялась, а я пожал плечами: не понимаю. Она перешла на английский, спросила, откуда я?
Детка предупредила, чтобы, гуляя по ее объединяющейся стране, я не вздумал признаваться, будто приехал из СССР: побьют. На всякий случай я заготовил легенду, будто являюсь ирландцем.
Очень удобно: с одной стороны, отпадают вопросы, почему по-английски я разговариваю с акцентом (потому что я не англичанин, а ирландец). А с другой – кто сможет меня проверить? Какой нормальный человек знает, что там в Ирландии творится, кто у них премьерминистр и как называется главная площадь Дублина?
Возможно, эти милые парни начали бы меня бить… я понятия не имел, что написано на их транспарантах… не знал, может быть, демонстрация проходила под лозунгами «Хороший русский – мертвый русский!»… я все равно сказал им, что я из СССР. Девица задрала брови, спросила, как меня сюда занесло, и приобняла за брючный ремень.
Полисмены в шлемах со стеклянными забралами появились быстро. Они сдвинули щиты и оттерли панков в западный сектор. За спинами полисменов виднелись пожарные машины. Подъехавшие телевизионщики снимали происходящее с крыши своего автобуса.
Покричав еще немного, панки начали расходиться. Девица с цепочкой угощала меня пивом и что-то быстро говорила. Ее английский был гораздо лучше моего. Кроме того, перед этим я сутки не ел… мюсли достали, а больше Детка мне ничего не давала… и от пива кружилась голова… а новая знакомая сказала, что мы с ней обязательно должны съездить в Кройцберг… это такой район.
К одиннадцати вечера я потерял и девицу, и представление о том, где нахожусь. В кармане плаща у меня еще с ленинградских времен валялась ирландская монетка. Желтая, здоровенная, похожая на юбилейный рубль монета с нарисованным музыкальным инструментом лирой и двумя буквами: 5Р.
Это был мой амулет: то, что можно сжать в руке, когда не знаешь, какой выбор является правильным. Буквы означали «пять пенни». Однако если вы не в курсе, то «фунт стерлингов» по-английски тоже начинается с буквы «пи»: «паунд». В этом и состояла суть того фокуса, который я весь вечер демонстрировал желающим.
Я заходил в бар и говорил: «Пиво!» Бармен наливал мне пиво, объявлял цену, а я пригублял из бокала и вместо того, чтобы заплатить, рассказывал каждый раз одну и ту же историю:
– Короче, слушай меня, мужик. Я – ирландец, врубаешься?
– И?
– Я приехал из Ирландии и сейчас не могу в вашем сраном городе поменять ирландские деньги, врубаешься?
– И?
– Вот тебе монетка в пять фунтов. Это много денег. Этого хватит заплатить за четыре пива, врубаешься?
Бармены с тупыми лицами разглядывали мою монетку, а потом говорили, чтобы, допив, я забирал свои монетки и покинул их заведение.
Вряд ли они до конца понимали всю историю. Еще маловероятнее, чтобы они в нее верили. Но это было не важно. Важно то, что я сам в нее верил.
Сколько кройцбергских пивнушек я обошел в тот вечер – не помню. Я действительно практически не ел все предыдущие дни, зато пил много… один раз в баре хлопнул не пива, а double vodka… и вроде бы бил кого-то по лицу… какого-то вроде бы пожилого человека… но это – все, о подробностях меня не спрашивайте.
11
Детка говорила, что в квартиру меня принесли. Мне и до сих пор лень думать о том, кто бы это мог быть. О том, что в прихожей меня вырвало прямо на ковер, я догадывался и безо всяких ее рассказов.
Она попросила меня вернуться домой. В смысле – в СССР. Утром, пока я спал, она, дождавшись, пока откроется «аэрофлотовский» офис, сходила, поменяла мне билеты. Потом я проснулся, она отдала билеты мне, и мы сели завтракать. Я выпил кофе, ушел в уборную и там меня опять долго рвало.
Самолет улетал вечером. Разговаривать было не о чем. Ноги дрожали, а перед глазами стояли тухлые круги.
Прежде чем уйти из квартиры, я попросил у Детки денег, добраться до аэропорта Шонефельд.
– Нет. Не дам. Ты все равно пропьешь.– Сука. Как я поеду? Я не могу идти в твой Шенефельд пешком.
– Не моя проблема.
– Ну, хотя бы мелочи.
– Нет. Ты ведь как-то добрался оттуда?
Впрочем, мелочи она мне все-таки насыпала. Не оборачиваясь, я забрал рюкзак и вышел из квартиры. День только начинался.
В берлинском метро нужно было покупать бумажный билетик, как в пригородной электричке. По вагонам, не торопясь, ходили контролеры в синей униформе. Поэтому на выданные деньги я купил себе пива, а потом стоял у самой двери в вагон и высматривая контролерьи фуражки.
Часть метро была проложена под землей. Ехать там было не веселее, чем в метрополитене моего собственного города. Однако, оказавшись в Восточной части, поезд выныривал из-под земли и взбирался на проложенный на сваях высоко над городом путь. С высоты рассматривать берлинские кварталы… и пить пиво… немецкое холодное пиво… через некоторое время жизнь вернулась ко мне, хотя и не совсем.
Снизу плыли бесконечные закопченные фабричные дворы. Все вместе напоминало обложку альбома группы U2 Achtung, baby, до выхода которого оставалось еще двадцать месяцев. Люди, которых удавалось разглядеть, были удивительно некрасивы.
В аэропорту я опять оказался таким же, как все: русским среди русских. Соотечественники были столь же некрасивы, как и немцы, но теперь они совсем меня не раздражали. Все было окончено. Пора домой.
Когда из Ленинграда я уезжал в Западный Берлин, приятели с завистью в голосе спрашивали: «Ведь, наверное, ты не вернешься, да?» Их можно понять: человека, пережившего клиническую смерть и видевшего ангелов, но все же реанимированного, даже хирурги воспринимают как неудачника.
Однако я вернулся. Оттуда, где я был, я не привез ничего… даже жестяной баночки с пивом… в те годы на моей родине напитки никогда не разливались в баночки: только в бутылки.
Посадки в самолет предстояло ожидать в тесном отстойнике. Там были рыжие пластиковые креслица и бар. На барной стойке стоял телемонитор, внутри которого (поверите?) Стинг бродил по Манхэттену и распевал песенки про то, что он не пьет кофе… он, дорогуша, пьет исключительно чай… теперь мне тоже предстояло пить только чай. Отныне и на годы вперед – душистый русский чай.
Советский строй был плох всем – кроме одного. Я жил плохо, но знал, что где-то такие, как я, живут хорошо. Жизнь в СССР была скучна, некрасива и ограничена миллионом запретов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Панков я совсем не боялся. Здесь, в Берлине, я и сам был панк.
Толпа не просто двигалась в сторону Восточного Берлина. По дороге все орали в мегафоны, раздавали листовки, били в рожу тем, кто не там стоял, и кокетничали с дамами.
Девица с цепочкой, висящей через всю щеку от уха до ноздри, что-то громко крикнула мне и рассмеялась, а я пожал плечами: не понимаю. Она перешла на английский, спросила, откуда я?
Детка предупредила, чтобы, гуляя по ее объединяющейся стране, я не вздумал признаваться, будто приехал из СССР: побьют. На всякий случай я заготовил легенду, будто являюсь ирландцем.
Очень удобно: с одной стороны, отпадают вопросы, почему по-английски я разговариваю с акцентом (потому что я не англичанин, а ирландец). А с другой – кто сможет меня проверить? Какой нормальный человек знает, что там в Ирландии творится, кто у них премьерминистр и как называется главная площадь Дублина?
Возможно, эти милые парни начали бы меня бить… я понятия не имел, что написано на их транспарантах… не знал, может быть, демонстрация проходила под лозунгами «Хороший русский – мертвый русский!»… я все равно сказал им, что я из СССР. Девица задрала брови, спросила, как меня сюда занесло, и приобняла за брючный ремень.
Полисмены в шлемах со стеклянными забралами появились быстро. Они сдвинули щиты и оттерли панков в западный сектор. За спинами полисменов виднелись пожарные машины. Подъехавшие телевизионщики снимали происходящее с крыши своего автобуса.
Покричав еще немного, панки начали расходиться. Девица с цепочкой угощала меня пивом и что-то быстро говорила. Ее английский был гораздо лучше моего. Кроме того, перед этим я сутки не ел… мюсли достали, а больше Детка мне ничего не давала… и от пива кружилась голова… а новая знакомая сказала, что мы с ней обязательно должны съездить в Кройцберг… это такой район.
К одиннадцати вечера я потерял и девицу, и представление о том, где нахожусь. В кармане плаща у меня еще с ленинградских времен валялась ирландская монетка. Желтая, здоровенная, похожая на юбилейный рубль монета с нарисованным музыкальным инструментом лирой и двумя буквами: 5Р.
Это был мой амулет: то, что можно сжать в руке, когда не знаешь, какой выбор является правильным. Буквы означали «пять пенни». Однако если вы не в курсе, то «фунт стерлингов» по-английски тоже начинается с буквы «пи»: «паунд». В этом и состояла суть того фокуса, который я весь вечер демонстрировал желающим.
Я заходил в бар и говорил: «Пиво!» Бармен наливал мне пиво, объявлял цену, а я пригублял из бокала и вместо того, чтобы заплатить, рассказывал каждый раз одну и ту же историю:
– Короче, слушай меня, мужик. Я – ирландец, врубаешься?
– И?
– Я приехал из Ирландии и сейчас не могу в вашем сраном городе поменять ирландские деньги, врубаешься?
– И?
– Вот тебе монетка в пять фунтов. Это много денег. Этого хватит заплатить за четыре пива, врубаешься?
Бармены с тупыми лицами разглядывали мою монетку, а потом говорили, чтобы, допив, я забирал свои монетки и покинул их заведение.
Вряд ли они до конца понимали всю историю. Еще маловероятнее, чтобы они в нее верили. Но это было не важно. Важно то, что я сам в нее верил.
Сколько кройцбергских пивнушек я обошел в тот вечер – не помню. Я действительно практически не ел все предыдущие дни, зато пил много… один раз в баре хлопнул не пива, а double vodka… и вроде бы бил кого-то по лицу… какого-то вроде бы пожилого человека… но это – все, о подробностях меня не спрашивайте.
11
Детка говорила, что в квартиру меня принесли. Мне и до сих пор лень думать о том, кто бы это мог быть. О том, что в прихожей меня вырвало прямо на ковер, я догадывался и безо всяких ее рассказов.
Она попросила меня вернуться домой. В смысле – в СССР. Утром, пока я спал, она, дождавшись, пока откроется «аэрофлотовский» офис, сходила, поменяла мне билеты. Потом я проснулся, она отдала билеты мне, и мы сели завтракать. Я выпил кофе, ушел в уборную и там меня опять долго рвало.
Самолет улетал вечером. Разговаривать было не о чем. Ноги дрожали, а перед глазами стояли тухлые круги.
Прежде чем уйти из квартиры, я попросил у Детки денег, добраться до аэропорта Шонефельд.
– Нет. Не дам. Ты все равно пропьешь.– Сука. Как я поеду? Я не могу идти в твой Шенефельд пешком.
– Не моя проблема.
– Ну, хотя бы мелочи.
– Нет. Ты ведь как-то добрался оттуда?
Впрочем, мелочи она мне все-таки насыпала. Не оборачиваясь, я забрал рюкзак и вышел из квартиры. День только начинался.
В берлинском метро нужно было покупать бумажный билетик, как в пригородной электричке. По вагонам, не торопясь, ходили контролеры в синей униформе. Поэтому на выданные деньги я купил себе пива, а потом стоял у самой двери в вагон и высматривая контролерьи фуражки.
Часть метро была проложена под землей. Ехать там было не веселее, чем в метрополитене моего собственного города. Однако, оказавшись в Восточной части, поезд выныривал из-под земли и взбирался на проложенный на сваях высоко над городом путь. С высоты рассматривать берлинские кварталы… и пить пиво… немецкое холодное пиво… через некоторое время жизнь вернулась ко мне, хотя и не совсем.
Снизу плыли бесконечные закопченные фабричные дворы. Все вместе напоминало обложку альбома группы U2 Achtung, baby, до выхода которого оставалось еще двадцать месяцев. Люди, которых удавалось разглядеть, были удивительно некрасивы.
В аэропорту я опять оказался таким же, как все: русским среди русских. Соотечественники были столь же некрасивы, как и немцы, но теперь они совсем меня не раздражали. Все было окончено. Пора домой.
Когда из Ленинграда я уезжал в Западный Берлин, приятели с завистью в голосе спрашивали: «Ведь, наверное, ты не вернешься, да?» Их можно понять: человека, пережившего клиническую смерть и видевшего ангелов, но все же реанимированного, даже хирурги воспринимают как неудачника.
Однако я вернулся. Оттуда, где я был, я не привез ничего… даже жестяной баночки с пивом… в те годы на моей родине напитки никогда не разливались в баночки: только в бутылки.
Посадки в самолет предстояло ожидать в тесном отстойнике. Там были рыжие пластиковые креслица и бар. На барной стойке стоял телемонитор, внутри которого (поверите?) Стинг бродил по Манхэттену и распевал песенки про то, что он не пьет кофе… он, дорогуша, пьет исключительно чай… теперь мне тоже предстояло пить только чай. Отныне и на годы вперед – душистый русский чай.
Советский строй был плох всем – кроме одного. Я жил плохо, но знал, что где-то такие, как я, живут хорошо. Жизнь в СССР была скучна, некрасива и ограничена миллионом запретов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44