А мальчик оказался способным, на редкость способным. Ну, он сын моего брата, и хвалить мне его как будто неудобно. Но можете мне поверить на слово, такого второго Пейси – не скажу, что во всем мире, но у нас в городе да еще в ряде других городов и губерний, – уверяю вас, не найти. Он умеет все – читать, писать, считать… Хотите по-французски? Говорит по-французски. Хотите, чтобы он сыграл на скрипке? Пожалуйста! Он сыграет и на скрипке. Ну, а затем, не сглазить бы, он и высок, и строен, и красив лицом, и… и… и… Одним словом, сказано хорош, значит хорош. К тому же я собирался дать ему несколько тысяч целковых, ведь он – сын моего брата, усыновлен мной, почти мой сын, можно сказать, происходит не из какой-нибудь такой семьи. Имеет он, стало быть, право на хорошую невесту, как, по-вашему? Конечно, ему предлагали самые лучшие, самые замечательные партии в мире, и я еще перебирал. А как же? Вот так просто взять да и отдать этакого молодца?… Ну что ж, хоть бы и так!
Словом, предложения сыпались со всех концов света: из Каменца, из Елисаветграда, из Гомеля, из Лубен, из Могилева и из Бердичева, и из Каменки, и из Брод. Меня золотом осыпали: десять тысяч, и двенадцать тысяч, и пятнадцать тысяч, и восемнадцать тысяч – я буквально не знал, куда мне кинуться. Но тут я подумал: зачем мне забираться в чужие края, неизвестно куда и к кому? Лучше, как говорят, ближний сапожник, чем дальний раввин. Есть у нас в городе состоятельный человек, у него одна-единственная дочь, и даст он за ней приданого добрых несколько тысяч, да и сама девушка очень симпатичная, и отцу хочется породниться со мной. Что же, скажете, плохая партия? Тем более что сватов у нас, слава богу, целых два, бегают они от меня к нему, от него ко мне и гонят в шею, – скорей, скорей, им некогда, у них у самих, понимаете ли, дочери на выданье, засиживаются… Ну что ж, хоть бы и так!
Короче, решено было встретиться для сговора. Но ведь нынешние времена не те, что прежние. Когда-то можно было свое чадо и за глаза засватать. Придешь домой, поздравишь – и делу конец. А теперь другая мода пошла, сначала нужно поговорить с детьми, чтобы они познакомились и сказали, нравятся ли они друг другу. Говорить с ними, правда, лишнее – они и сами знакомятся… Ну что ж, тем лучше! Вот я и спрашиваю однажды своего молодца: «Ну как, Пейсеню, нравится тебе такая-то?!» Он краснеет, как мак, и ни слова не говорит: «Э-э! – думаю себе, – молчание – знак согласия. Никакого ответа – тоже ответ». Вот ведь он покраснел, застыдился. Ну и порешили: сначала, по обычаю, соберемся вечерком у невесты, а потом – у меня. Чего еще нужно? Печем коржи, как полагается, и готовимся к торжественному ужину. Ну что ж, хоть бы и так!
И вот однажды встаю утром, подают письмо. Откуда мне письмо? Какой-то балагола привез. Беру письмо, вскрываю его, читаю, и у меня темнеет в глазах. Хотите знать, какое это было письмо? А вот сейчас услышите. Пишет мне, оказывается, Пейся, просит не сердиться, что он уехал с Рейзл, – слыхали такое? – без нашего ведома жениться – слыхали? И чтобы я даже не пытался искать их, пишет он, так как они уже далеко-далеко отсюда – слыхали такое? И что после того, как они, бог даст, обвенчаются, пишет он, они сами приедут обратно… Как вам нравится такое письмо? О моей жене и говорить нечего: она три раза подряд падала в обморок; ведь это из-за нее весь скандал. Рейзл-то ведь ее племянница, а не моя. «Вот, – говорю я ей, – вскормили змею на груди». Ну и, конечно, отвел немного душу, отчитал ее, как полагается, по заслугам. Ну что ж, хоть бы и так!
Мне, конечно, незачем вам рассказывать, как во мне все пылало – вы и сами это понимаете, Как же это, ну как же так? Берешь в дом сироту, чужого человека, голую, босую, воспитываешь, хочешь облагодетельствовать, а она вон что выкидывает, совращает с пути истинного сына моего родного брата. Я кричал, топал ногами, волосы рвал на себе – чуть с ума не сошел. Но потом одумался – чего собственно я добьюсь своим криком и чем мне поможет топание ногами? Надо что-либо предпринять, может, я их еще захвачу, может, как-нибудь удастся избежать беду. Бросился я к начальству, подмазал кого следует и преподнес такое: жила, мол, у меня племянница, такая-то и такая-то, и вот она обокрала меня, подговорила сына, приемыша моего, и сбежала вместе с ним неизвестно куда. Я сыпал деньгами, разослал во все концы, по всем городам и местечкам депеши. И господь смилостивился, их все-таки застукали. И где, вы думаете? Недалеко от нас, в одном маленьком местечке. Ну, в добрый час!
Когда дошла до меня весть, что их поймали, мы отправились с начальством прямо туда, в местечко. Что уж там рассказывать о нашем путешествии! Я был полон тревоги, я дрожал – ведь все может случиться, а вдруг они уже там обвенчались, тогда ведь, как говорится, пропала корова вместе с веревкой. Наконец, мы с божьей помощью приехали – нет, они еще не обвенчались. Однако новое несчастье: так как я заявил, что меня обокрали, их пока что засадили. Засадили, значит, – опять мне плохо. Я стал кричать, что обокрала меня она, племянница, а он, то есть сын мой, – ведь он считается моим сыном, – совершенно чист. Его уже хотели выпустить, Пейсю моего, и вдруг он заявляет: «Если уж крали, говорит, то крали мы вместе». Слыхали такое? Это она, конечно, выродок этот, надоумила его так сказать. Вот бездельница!
Ну, можно ли после этого быть добрым? Стоит ли обращать внимание на какую-то несчастную сироту? Нет, я вас спрашиваю – стоит ли? Что говорить. Немало крови из меня выпили, пока я их высвободил, ведь ради него я вынужден был и ее обелить. И мы приехали домой… Ну что ж, хоть бы и так!
Разумеется, к себе в дом я ее уже не пустил. Я снял для нее комнату со столом в деревушке, у ее же родственника, Мойше-Меера, простого человека, деревенского жителя, а Пейсю я забрал домой и долго пробирал его: «Ну, где же это видано! Я беру тебя в дом, усыновляю, родным сыном делаю, откладываю для тебя несколько тысяч, назначаю тебя своим наследником и все прочее, а ты устраиваешь мне такой скандал». – «Какой же тут скандал? – говорит он мне. – Она вам – племянница, я вам – племянник – мы птицы одного полета». – «Да что ты с ней равняешься? – говорю. – Твой отец, говорю, был мне родным братом и порядочным человеком, а ее отец, да простит он меня, – шалопаем, картежником». Гляжу – жена моя падает в обморок. Крик, шум, тарарам. Что случилось? Она, оказывается, не может слышать, когда так отзываются о муже ее сестры. «Они уже оба, – говорит она, – в лучшем мире, и пора их оставить в покое». Слыхали такое? И все же он был, говорю, да простится мне, настоящим выродком!» Она опять в обморок. Вот несчастье, прямо наказание какое-то; в своем же доме – и нельзя слово сказать… Ну что ж, хоть бы и так!
Короче говоря, Пейсю я как следует прибрал к рукам, стал следить за ним, с глаз не спускал, чтобы он мне как-нибудь снова не выкинул такой же фокус.
1 2 3
Словом, предложения сыпались со всех концов света: из Каменца, из Елисаветграда, из Гомеля, из Лубен, из Могилева и из Бердичева, и из Каменки, и из Брод. Меня золотом осыпали: десять тысяч, и двенадцать тысяч, и пятнадцать тысяч, и восемнадцать тысяч – я буквально не знал, куда мне кинуться. Но тут я подумал: зачем мне забираться в чужие края, неизвестно куда и к кому? Лучше, как говорят, ближний сапожник, чем дальний раввин. Есть у нас в городе состоятельный человек, у него одна-единственная дочь, и даст он за ней приданого добрых несколько тысяч, да и сама девушка очень симпатичная, и отцу хочется породниться со мной. Что же, скажете, плохая партия? Тем более что сватов у нас, слава богу, целых два, бегают они от меня к нему, от него ко мне и гонят в шею, – скорей, скорей, им некогда, у них у самих, понимаете ли, дочери на выданье, засиживаются… Ну что ж, хоть бы и так!
Короче, решено было встретиться для сговора. Но ведь нынешние времена не те, что прежние. Когда-то можно было свое чадо и за глаза засватать. Придешь домой, поздравишь – и делу конец. А теперь другая мода пошла, сначала нужно поговорить с детьми, чтобы они познакомились и сказали, нравятся ли они друг другу. Говорить с ними, правда, лишнее – они и сами знакомятся… Ну что ж, тем лучше! Вот я и спрашиваю однажды своего молодца: «Ну как, Пейсеню, нравится тебе такая-то?!» Он краснеет, как мак, и ни слова не говорит: «Э-э! – думаю себе, – молчание – знак согласия. Никакого ответа – тоже ответ». Вот ведь он покраснел, застыдился. Ну и порешили: сначала, по обычаю, соберемся вечерком у невесты, а потом – у меня. Чего еще нужно? Печем коржи, как полагается, и готовимся к торжественному ужину. Ну что ж, хоть бы и так!
И вот однажды встаю утром, подают письмо. Откуда мне письмо? Какой-то балагола привез. Беру письмо, вскрываю его, читаю, и у меня темнеет в глазах. Хотите знать, какое это было письмо? А вот сейчас услышите. Пишет мне, оказывается, Пейся, просит не сердиться, что он уехал с Рейзл, – слыхали такое? – без нашего ведома жениться – слыхали? И чтобы я даже не пытался искать их, пишет он, так как они уже далеко-далеко отсюда – слыхали такое? И что после того, как они, бог даст, обвенчаются, пишет он, они сами приедут обратно… Как вам нравится такое письмо? О моей жене и говорить нечего: она три раза подряд падала в обморок; ведь это из-за нее весь скандал. Рейзл-то ведь ее племянница, а не моя. «Вот, – говорю я ей, – вскормили змею на груди». Ну и, конечно, отвел немного душу, отчитал ее, как полагается, по заслугам. Ну что ж, хоть бы и так!
Мне, конечно, незачем вам рассказывать, как во мне все пылало – вы и сами это понимаете, Как же это, ну как же так? Берешь в дом сироту, чужого человека, голую, босую, воспитываешь, хочешь облагодетельствовать, а она вон что выкидывает, совращает с пути истинного сына моего родного брата. Я кричал, топал ногами, волосы рвал на себе – чуть с ума не сошел. Но потом одумался – чего собственно я добьюсь своим криком и чем мне поможет топание ногами? Надо что-либо предпринять, может, я их еще захвачу, может, как-нибудь удастся избежать беду. Бросился я к начальству, подмазал кого следует и преподнес такое: жила, мол, у меня племянница, такая-то и такая-то, и вот она обокрала меня, подговорила сына, приемыша моего, и сбежала вместе с ним неизвестно куда. Я сыпал деньгами, разослал во все концы, по всем городам и местечкам депеши. И господь смилостивился, их все-таки застукали. И где, вы думаете? Недалеко от нас, в одном маленьком местечке. Ну, в добрый час!
Когда дошла до меня весть, что их поймали, мы отправились с начальством прямо туда, в местечко. Что уж там рассказывать о нашем путешествии! Я был полон тревоги, я дрожал – ведь все может случиться, а вдруг они уже там обвенчались, тогда ведь, как говорится, пропала корова вместе с веревкой. Наконец, мы с божьей помощью приехали – нет, они еще не обвенчались. Однако новое несчастье: так как я заявил, что меня обокрали, их пока что засадили. Засадили, значит, – опять мне плохо. Я стал кричать, что обокрала меня она, племянница, а он, то есть сын мой, – ведь он считается моим сыном, – совершенно чист. Его уже хотели выпустить, Пейсю моего, и вдруг он заявляет: «Если уж крали, говорит, то крали мы вместе». Слыхали такое? Это она, конечно, выродок этот, надоумила его так сказать. Вот бездельница!
Ну, можно ли после этого быть добрым? Стоит ли обращать внимание на какую-то несчастную сироту? Нет, я вас спрашиваю – стоит ли? Что говорить. Немало крови из меня выпили, пока я их высвободил, ведь ради него я вынужден был и ее обелить. И мы приехали домой… Ну что ж, хоть бы и так!
Разумеется, к себе в дом я ее уже не пустил. Я снял для нее комнату со столом в деревушке, у ее же родственника, Мойше-Меера, простого человека, деревенского жителя, а Пейсю я забрал домой и долго пробирал его: «Ну, где же это видано! Я беру тебя в дом, усыновляю, родным сыном делаю, откладываю для тебя несколько тысяч, назначаю тебя своим наследником и все прочее, а ты устраиваешь мне такой скандал». – «Какой же тут скандал? – говорит он мне. – Она вам – племянница, я вам – племянник – мы птицы одного полета». – «Да что ты с ней равняешься? – говорю. – Твой отец, говорю, был мне родным братом и порядочным человеком, а ее отец, да простит он меня, – шалопаем, картежником». Гляжу – жена моя падает в обморок. Крик, шум, тарарам. Что случилось? Она, оказывается, не может слышать, когда так отзываются о муже ее сестры. «Они уже оба, – говорит она, – в лучшем мире, и пора их оставить в покое». Слыхали такое? И все же он был, говорю, да простится мне, настоящим выродком!» Она опять в обморок. Вот несчастье, прямо наказание какое-то; в своем же доме – и нельзя слово сказать… Ну что ж, хоть бы и так!
Короче говоря, Пейсю я как следует прибрал к рукам, стал следить за ним, с глаз не спускал, чтобы он мне как-нибудь снова не выкинул такой же фокус.
1 2 3