Они ему дороже всего, они в его хоре поют. А куда же фабзайцы денутся? А ведь наше обучение государству ничего не стоило: на полной самоокупаемости школа была. Сделаем сами соломорезки — продадим крестьянам и на это существуем. И нам хорошо, и крестьяне машины имеют. Смычка происходит между городом и деревней. Мы думали, окончим школу, станем рабочими, пошлют нас на заводы, в Донбасс, а вместо нас других хлопцев наберут. А тут вдруг такое получается… А все через Печерицу…
Секретарь снова улыбнулся и сказал:
— Ты погоди, не горюй особенно. Положение не столь уж безнадежное, как тебе кажется.
— Да нет, в самом деле, вы подумайте только, — ободренный его словами и распалившись еще больше, сказал я, — у нас на городской бирже труда своих безработных хватает, а еще нас им подбросят. Учились, учились — и на биржу… Даже допустим, биржа разошлет нас по кустарям учениками. Что мы будем делать, вы подумайте, — кастрюли лудить или корыта хозяйкам запаивать? Да разве об этом мы мечтали, когда шли в фабзавуч? И разве мы виноваты, что больших заводов в округе пока нет?
Секретарь перебил меня, возвращаясь к рассказанному мною раньше:
— Он действительно так сказал: «Никто не даст закоптить голубое небо Подолии дымом заводов» или ты это выдумал для красного словца?
— Вы что думаете, обманываю? — обиделся я. — Так и сказал!
— Любопытно. Очень любопытно. Я не знал, что он так откровенно действовал. Какой пейзажист нашелся! К счастью нашему, народ Украины не спросит его, где надо строить заводы. Там, где надо, — там и построим. Кое-где небо подкоптим, и воздух от этого в целом мире свежее станет.
— Нам и Полевой все время толковал, что без индустриализации нашей стране жить нельзя. Заедят нас тогда иностранные капиталисты, — согласился я со словами секретаря.
— Правда? Это хорошо! Вас можно поздравить с умным директором. Настоящий руководитель даже самого маленького дела должен всегда чувствовать революционную перспективу. Скажи, сколько вас, таких молодцов, в фабзавуче?
— Пятьдесят два… И все мы уже в профсоюзе металлистов состоим.
— Комсомольцев много?
— Больше половины.
— А когда, по плану, у вас должен быть выпуск?
— В мае. Скоро. В том-то и дело!
— Все ваши хлопцы захотят поехать в другие города?
— Еще как захотят! Пешком пойдут! А для чего же мы учились? Когда поступали в школу, то нам так и обещали, что станем работать на больших заводах…
— Ты сегодня приехал? — неожиданно спросил меня секретарь, снова записывая себе что-то в блокнот.
— Вчера вечером. Я бы еще вчера сюда зашел, да поезд опоздал.
— А где же ты остановился?
— На вокзале. Выспался немного на лавке…
— На вокзале?.. Почему же в гостиницу не пошел? Или в Дом крестьянина? Знаешь на площади Розы Люксембург большой такой дом?
— Да я… На вокзале… тоже ничего…
— Ты чего-то мнешься. Такой говорливый был, а сейчас стоп машина. Сознавайся: денег, наверное, мало?
— Были деньги, но вот…
И я потихоньку-помаленьку рассказал секретарю о своем горе.
Сочувственно покачивая головой, секретарь улыбнулся, а потом, рассмеявшись, сказал:
— Подвели, брат, тебя «Акулы Нью-Йорка»! Небось голодный сейчас?
— Нет… Нет, спасибо, я уже завтракал… Флячки ел на базаре.
— Тогда вот что, хлопче, — сказал секретарь Центрального Комитета, вставая, — вне всякого сомнения, это решение будет отменено. Я сегодня узнаю все и думаю, что ваши мечты исполнятся. Ни один из вас не пропадет — это безусловно. Такие молодые грамотные рабочие нам очень скоро понадобятся повсюду. И в Донбассе и в Екатеринославе. Еще в прошлом году, на московском активе, так прямо и говорилось, что нам нужны миллионов пятнадцать-двадцать индустриальных пролетариев, электрификация основных районов нашей страны, кооперированное сельское хозяйство и высокоразвитая металлургическая промышленность. И тогда нам не страшны никакие опасности. И тогда мы победим в международном масштабе. А разве молодежь не призвана помогать партии решить эту задачу? Конечно! И будь спокоен — партия не даст вам пропасть… Что же касается твоих личных неприятностей, то это дело тоже поправимо. Иди в комнату тридцать два к товарищу Кириллову. Он тебе обеспечит жилье и все такое. Возьми вот записочку.
Написав несколько слов, он протянул мне листок из блокнота.
— Сегодня ты отдохни, вечерком сходи в театр. Посмотри, как играет Саксаганский. Это, брат, великий украинский артист! Со временем, когда вырастешь, люди завидовать тебе будут, что ты лично видел его игру. Это будет полезнее и куда интереснее «Акул Нью-Йорка». Переночуешь, а завтра уедешь… А Картамышеву привет передай. Пусть границу получше бережет! Ну, до свидания, хлопче! — И секретарь протянул мне руку.
Я попрощался с ним, обрадованный, окрыленный, быстро пошел из комнаты, чуть не упал, споткнувшись о край ковра. Уже открывая дверь, я услышал, как секретарь у меня за спиной сказал в телефонную трубку:
— Сейчас к вам зайдет один приезжий товарищ. Его обворовали. Надо будет помочь… Да-да, из фонда помощи нуждающимся коммунистам…
Не знаю, сколько я пробыл в Центральном Комитете. Может, час, а возможно, и больше. Время пролетело незаметно. Когда я вышел из подъезда, мне в глаза ударило солнце. Утренний туман рассеялся, а на голых деревьях в университетском скверике напротив, чуя близкую весну, громко каркали вороны. С крыш капало, снег таял на глазах, потемневший, пористый, точно сахар, облитый чаем.
Вот удача-то! Я все еще не мог опомниться от счастья. Думал, дня три придется ходить, бегать, доказывать, а здесь один разговор — и все улажено. А главное — быстрота! Но как быстро! Прямо-таки удивительно. Может, все это приснилось? Да нет же! Я пощупал в кармане новенькие, хрустящие деньги. Их я получил у Кириллова, которому на всякий случай оставил список учеников и наше жалобное письмо в ЦК комсомола. Я вовсе не думал, что мне дадут деньги, когда шел к товарищу Кириллову. Прихожу, показываю записочку пожилому человеку в синем френче, а он, порасспросив меня еще немного и от души посмеявшись, выдал целых пятьдесят рублей да потом еще выписал ордер в общежитие для приезжающих партработников на улицу Артема, как будто я уже стал членом партии.
Веселый, чувствуя, как огромная тяжесть свалилась с моих плеч, довольный за наших фабзавучников, я перешел улицу и без всякой цели направился в пустой, покрытый талым снегом парк.
Сероватый и жидкий, как кисель, последний снег этой зимы разъезжался под ногами. Уж кое-где на бугорках чернели проталины мокрой земли, покрытой увядшими прошлогодними листьями и мерзлой травой. Хорошо было в это солнечное утро в пустынном парке, куда еще никто не ходил, только я один, чудак, забрел на радостях!
Обернулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Секретарь снова улыбнулся и сказал:
— Ты погоди, не горюй особенно. Положение не столь уж безнадежное, как тебе кажется.
— Да нет, в самом деле, вы подумайте только, — ободренный его словами и распалившись еще больше, сказал я, — у нас на городской бирже труда своих безработных хватает, а еще нас им подбросят. Учились, учились — и на биржу… Даже допустим, биржа разошлет нас по кустарям учениками. Что мы будем делать, вы подумайте, — кастрюли лудить или корыта хозяйкам запаивать? Да разве об этом мы мечтали, когда шли в фабзавуч? И разве мы виноваты, что больших заводов в округе пока нет?
Секретарь перебил меня, возвращаясь к рассказанному мною раньше:
— Он действительно так сказал: «Никто не даст закоптить голубое небо Подолии дымом заводов» или ты это выдумал для красного словца?
— Вы что думаете, обманываю? — обиделся я. — Так и сказал!
— Любопытно. Очень любопытно. Я не знал, что он так откровенно действовал. Какой пейзажист нашелся! К счастью нашему, народ Украины не спросит его, где надо строить заводы. Там, где надо, — там и построим. Кое-где небо подкоптим, и воздух от этого в целом мире свежее станет.
— Нам и Полевой все время толковал, что без индустриализации нашей стране жить нельзя. Заедят нас тогда иностранные капиталисты, — согласился я со словами секретаря.
— Правда? Это хорошо! Вас можно поздравить с умным директором. Настоящий руководитель даже самого маленького дела должен всегда чувствовать революционную перспективу. Скажи, сколько вас, таких молодцов, в фабзавуче?
— Пятьдесят два… И все мы уже в профсоюзе металлистов состоим.
— Комсомольцев много?
— Больше половины.
— А когда, по плану, у вас должен быть выпуск?
— В мае. Скоро. В том-то и дело!
— Все ваши хлопцы захотят поехать в другие города?
— Еще как захотят! Пешком пойдут! А для чего же мы учились? Когда поступали в школу, то нам так и обещали, что станем работать на больших заводах…
— Ты сегодня приехал? — неожиданно спросил меня секретарь, снова записывая себе что-то в блокнот.
— Вчера вечером. Я бы еще вчера сюда зашел, да поезд опоздал.
— А где же ты остановился?
— На вокзале. Выспался немного на лавке…
— На вокзале?.. Почему же в гостиницу не пошел? Или в Дом крестьянина? Знаешь на площади Розы Люксембург большой такой дом?
— Да я… На вокзале… тоже ничего…
— Ты чего-то мнешься. Такой говорливый был, а сейчас стоп машина. Сознавайся: денег, наверное, мало?
— Были деньги, но вот…
И я потихоньку-помаленьку рассказал секретарю о своем горе.
Сочувственно покачивая головой, секретарь улыбнулся, а потом, рассмеявшись, сказал:
— Подвели, брат, тебя «Акулы Нью-Йорка»! Небось голодный сейчас?
— Нет… Нет, спасибо, я уже завтракал… Флячки ел на базаре.
— Тогда вот что, хлопче, — сказал секретарь Центрального Комитета, вставая, — вне всякого сомнения, это решение будет отменено. Я сегодня узнаю все и думаю, что ваши мечты исполнятся. Ни один из вас не пропадет — это безусловно. Такие молодые грамотные рабочие нам очень скоро понадобятся повсюду. И в Донбассе и в Екатеринославе. Еще в прошлом году, на московском активе, так прямо и говорилось, что нам нужны миллионов пятнадцать-двадцать индустриальных пролетариев, электрификация основных районов нашей страны, кооперированное сельское хозяйство и высокоразвитая металлургическая промышленность. И тогда нам не страшны никакие опасности. И тогда мы победим в международном масштабе. А разве молодежь не призвана помогать партии решить эту задачу? Конечно! И будь спокоен — партия не даст вам пропасть… Что же касается твоих личных неприятностей, то это дело тоже поправимо. Иди в комнату тридцать два к товарищу Кириллову. Он тебе обеспечит жилье и все такое. Возьми вот записочку.
Написав несколько слов, он протянул мне листок из блокнота.
— Сегодня ты отдохни, вечерком сходи в театр. Посмотри, как играет Саксаганский. Это, брат, великий украинский артист! Со временем, когда вырастешь, люди завидовать тебе будут, что ты лично видел его игру. Это будет полезнее и куда интереснее «Акул Нью-Йорка». Переночуешь, а завтра уедешь… А Картамышеву привет передай. Пусть границу получше бережет! Ну, до свидания, хлопче! — И секретарь протянул мне руку.
Я попрощался с ним, обрадованный, окрыленный, быстро пошел из комнаты, чуть не упал, споткнувшись о край ковра. Уже открывая дверь, я услышал, как секретарь у меня за спиной сказал в телефонную трубку:
— Сейчас к вам зайдет один приезжий товарищ. Его обворовали. Надо будет помочь… Да-да, из фонда помощи нуждающимся коммунистам…
Не знаю, сколько я пробыл в Центральном Комитете. Может, час, а возможно, и больше. Время пролетело незаметно. Когда я вышел из подъезда, мне в глаза ударило солнце. Утренний туман рассеялся, а на голых деревьях в университетском скверике напротив, чуя близкую весну, громко каркали вороны. С крыш капало, снег таял на глазах, потемневший, пористый, точно сахар, облитый чаем.
Вот удача-то! Я все еще не мог опомниться от счастья. Думал, дня три придется ходить, бегать, доказывать, а здесь один разговор — и все улажено. А главное — быстрота! Но как быстро! Прямо-таки удивительно. Может, все это приснилось? Да нет же! Я пощупал в кармане новенькие, хрустящие деньги. Их я получил у Кириллова, которому на всякий случай оставил список учеников и наше жалобное письмо в ЦК комсомола. Я вовсе не думал, что мне дадут деньги, когда шел к товарищу Кириллову. Прихожу, показываю записочку пожилому человеку в синем френче, а он, порасспросив меня еще немного и от души посмеявшись, выдал целых пятьдесят рублей да потом еще выписал ордер в общежитие для приезжающих партработников на улицу Артема, как будто я уже стал членом партии.
Веселый, чувствуя, как огромная тяжесть свалилась с моих плеч, довольный за наших фабзавучников, я перешел улицу и без всякой цели направился в пустой, покрытый талым снегом парк.
Сероватый и жидкий, как кисель, последний снег этой зимы разъезжался под ногами. Уж кое-где на бугорках чернели проталины мокрой земли, покрытой увядшими прошлогодними листьями и мерзлой травой. Хорошо было в это солнечное утро в пустынном парке, куда еще никто не ходил, только я один, чудак, забрел на радостях!
Обернулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113