В столовой между тем оказалось сравнительно тихо, и я сразу же заметил Персуордена — он был без маски и, кажется, довольно пьян. Он что-то говорил, обращаясь к Маунтоливу, а Маунтолив ходил вокруг стола странной своей скользящей с подскоком походкой и накладывал на тарелку ломтики холодной индюшки и салат. Персуорден сварливо и бессвязно ругал Червони за то, что вместо шампанского тот выставил «спуманте». «Осторожность и еще раз осторожность, — крикнул он мне через всю комнату, — это просто жидкая головная боль». Но свой стакан он тем не менее наполнять не забывал, четким, преувеличенно аккуратным движением. Маунтолив бросил на меня через плечо внимательный мягкий взгляд — я как раз потянулся за тарелкой — и с явным облегчением назвал меня по имени. «А, Дарли, — сказал он, — а мне вдруг почудилось, что вы — один из моих секретарей. Они шпионили за мной весь вечер. Испортили мне удовольствие. Эррол даже и мысли не допускает о том, чтобы нарушить протокол и уехать раньше Главы Миссии; мне пришлось спрятаться в саду и ждать, пока до этих бедолаг не дойдет, что я уже уехал. Когда я только поступил на службу, мой тогдашний шеф просто насмерть меня загонял по всяким нудным приемам, и я дал себе слово: если когда-нибудь сам стану послом, младших сотрудников посольства я от подобного рода обязанностей избавлю». Говорил он необычайно мягко, не расставляя четких акцентов и пауз, и собеседник сразу же проникался к нему невольной симпатией; я тоже не избежал общей участи, хотя и знал, что это у него профессиональное, как у большинства дипломатов высокого класса. Он столько лет тренировался на своих подчиненных, ненавязчиво заставляя их забывать о разнице в статусе, что выработал в конце концов маску предельной искренности, совершенно естественную на первый взгляд, в действительности же невероятно фальшивую. Как великие актеры, способные с пол-оборота сыграть любое чувство. И тем не менее я каждый раз с досадой ловил себя на откровенной к нему симпатии. Мы медленно сошлись у стола, переговариваясь, наполняя тарелки.
«Дэвид, что ты видел в саду?» — с издевкою спросил Персуорден, и посол посмотрел на него задумчиво и прямо, словно желая упредить неосторожную и, более того, неуместную фразу. «Я видел, — улыбнулся Маунтолив и взял бокал, — Я видел влюбленного Амариля у озера — он беседовал с женщиной в домино. Может быть, мечте его и впрямь суждено осуществиться?» Амарилева любовь была притчей во языцех. «Дай-то Бог».
«А что ещё? — сказал Персуорден тоном вызывающим и весьма вульгарным, так, словно собирался Маунтолива шантажировать. — Что еще, кого еще ты там видел, Дэвид?» Он и впрямь был пьян, и в тоне его, хоть и дружеском, зазвучали вполне хулиганские нотки. Маунтолив порозовел и уставился к себе в тарелку.
С тем я их и оставил и отправился в обратный путь, вооруженный полной тарелкой и бокалом шампанского. В душе шевельнулось чувство некоторой — с оттенком презрения — неприязни к Персуордену и сочувствия к Маунтоливу, которого поставили в неловкое положение. Мне хотелось уединиться, поесть в тишине и подумать о Жюстин. В холле тузили друг друга три ярко нарумяненные грации, все до одной мужчины, судя по голосам, и я каким-то чудом пронес мимо них свой груз без потерь. Шутливо рыча, как разыгравшиеся псы, они старались ухватить друг друга за гениталии. Мне вдруг пришла в голову мысль подняться в библиотеку — уж там-то об эту пору никого быть не должно. Не так давно Червони приобрел доселе неизвестные рукописи Кавафиса — а вдруг он их не запер. Червони был заядлый библиофил.
На втором этаже толстый человек на тощих ножках, одетый Красной Шапочкой, барабанил в дверь клозета; слуги «гуверами» пылесосили покрытые сажей ковры и переговаривались вполголоса. Библиотека была этажом выше. В одной из спален ритмично скрипела кровать, внизу, в ванной, кого-то рвало, в густой хроматической гамме. Поднявшись по лестнице, я толкнул ногой герметично закрывающуюся дверь, она подалась с суховатым сосущим звуком и впустила меня. Длинная комната была пуста, отблескивал неярко свет на полированном дереве полок, на стеклах, и только в дальнем конце, у огня, сидел Мефистофель — и держал на коленях книгу. Он поднял голову и снял очки, чтобы получше меня рассмотреть, — Каподистриа. Ничего не скажешь, костюм по хозяину. Крючковатый хищный клюв, маленькие, близко посаженные глазки. «Входи, — крикнул он. — Я уж было испугался, что кому-то взбрело в голову заняться здесь любовью, в таком случае… toujour la politesse… я бы счел себя обязанным… Что ты там ешь? Тут чудно, у огня. А я как раз пытался отыскать одну цитату, она у меня весь вечер не шла из головы».
Я сел с ним рядом и поставил тарелку на столик между креслами — прошу! «Я хотел взглянуть на новые рукописи Кавафиса», — сказал я.
«Они все под замком — рукописи».
«Понятно».
Огонь горел ярко, поленья трещали, и в комнате, уставленной книгами вдоль стен, было уютно и тихо. Я скинул капюшон, прошелся вдоль полок, разглядывая корешки, и снова сел в кресло. Да Капо тем временем закончил что-то списывать из книги на листок бумаги. «Чудно, — сказал он с отсутствующим видом. — Это собрание буддийских текстов в восьми томах — дело рук отца Маунтолива. Ты знал?»
«Кажется, слышал», — от прямого ответа я предпочел уклониться.
«Он служил в Индии судьей. Потом вышел в отставку, но никуда оттуда не уехал, он и сейчас там; крупнейший в мире специалист по текстам на пали, я имею в виду европейцев, конечно. Да уж… Маунтолив его уже лет двадцать не видел. Говорит, стал теперь одеваться как saddhi. Вы, англичане, до мозга костей эксцентрики. Что бы ему не работать над своими текстами где-нибудь в Оксфорде, а?»
«Может быть, климат?»
«Может быть, — он согласился. — Вот. То, что я искал, — так и знал, что где-нибудь в четвертом томе». Он с силой захлопнул книгу.
«Что там?»
Он повернул листок с выписанной цитатой к огню и прочел мне с видом озадаченным и вместе с тем довольным: «Плод от древа добра и зла по сути своей — лишь плоть; да и яблоко по сути — только прах яблока».
«И ты хочешь сказать, что выписал это из буддийского текста?» — спросил я.
«Нет, конечно, это Маунтолив-старший, собственной персоной, из предисловия».
«Мне кажется…»
Где-то поблизости раздался придушенный крик, и Каподистриа вздохнул.
«Не знаю, какого черта я каждый год являюсь на этот треклятый карнавал, — сказал он сварливо, допивая свой виски. — И время-то астрологически неблагоприятное. То есть — для меня. И что ни год — случается какое-нибудь безобразие. Просто с души воротит. Два года назад Арнельха вынули из петли в доме Фонтана, в галерее для музыкантов. Не правда ли, забавно? Очень с его стороны неосмотрительно, если он сам до этого додумался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70