Я отошла чуть назад и в сторону: „Кто там?“»
«Там был мужчина, он ухватился за дверной переплет и повис на руках, как летучая мышь. Он тяжело дышал, я видела, как вздымается и спадает его грудь, но так и не услышала ни звука. Он был в домино, но капюшон свой откинул за плечи, и фонарь давал достаточно света, чтобы разглядеть его лицо. Поначалу я испугалась, и не на шутку. У него был такой вид, словно он прямо сейчас упадет в обморок. Он глядел на меня секунд десять, пока я не выудила из памяти имя к уродливому этому лицу с кошмарной заячьей губой. У меня сразу как будто камень с души упал, и по ногам побежали булавочки. Ты понял, кто это был? Волосы у него слиплись от пота, и призрачный свет от фонаря — глаза его казались невероятно огромными, голубые и совершенно детские. Я вспомнила, что он тот самый странный Нессимов брат, которого почти никто не знает. Наруз Хознани. Странно вообще, что я его вспомнила: я и видела-то его раз или два, когда Нессим возил меня в именье покататься на лошадях и посмотреть на земли Хознани. Можешь себе представить мои чувства: вдруг, ни с того ни с сего, среди ночи…»
«Я не знала, что и сказать, он же явно пытался выговорить что-то, но слова не шли. Казалось, две равные по значимости мысли столкнулись у него в голове, как два патрона в затворе винтовки, и ни одна не уступит другой. Он вдруг качнулся вперед — едва не упал на меня, так нелепо, и руки у него висели чуть ли не ниже колен, силуэт был: совершеннейшая обезьяна — и прохрипел что-то. Ну что ты смеешься? Это был такой ужас. Потом он вдохнул сколько мог, принудил свои мускулы к повиновению и сказал тихим, кукольным каким-то голосом: „Я пришел вам сказать, что я вас люблю, потому что я убил Жюстин“. Первые несколько секунд мне казалось — все это просто розыгрыш. „Что-о?“ — пробормотала я, запинаясь. Он повторил еще тише, совсем уже шепотом, механически, как ребенок повторяет урок: „Я пришел сказать вам, что я люблю вас, потому что я убил Жюстин“. Потом голос его внезапно окреп, и он добавил, глубоко и звучно: „О Клеа, если б вы знали, как это больно“.
Он застонал вдруг, как-то навзрыд, и упал на колени, прямо в холле, ухватив меня за краешек халата, голова его упала на грудь, и по переносице скатилась слеза».
«Я совсем растерялась. Я была напугана, и все это было так мерзко, но в то же время мне его было почему-то жаль. Время от времени он хрипло постанывал — так кричат верблюдицы, и еще есть такие дурацкие игрушки, знаешь? Со мной ничего подобного в жизни не случалось. Меня вдруг тоже пробрала дрожь — словно передалась от него через халатик, — он так и держался за самый краешек, двумя пальцами».
«"Встаньте", — сказала я наконец, он поднял голову и прохрипел: „Клянусь, я не хотел, у меня и в мыслях не было. Так быстро все случилось, я и подумать даже не успел. Она коснулась меня, Клеа, она заигрывала со мной. Ужасно, Нессима собственная жена“».
«Я не знала, как все это понимать. Он что, действительно имел в виду Жюстин? „Давайте поднимемся наверх“, — сказала я, нашарив в кармане рукоятку пистолета: лицо у него было — не в каждом кошмаре пригрезится. „Вставайте же“. Он сразу встал с готовностью и пошел за мною следом вверх по ступенькам, тяжело опираясь о стену, — еще он шептал какое-то слово, одно и то же, совершенно автоматически; мне показалось, имя Жюстин, хотя звучало скорее как Justice».
«"Входите, а я пока позвоню", — сказала я, и он послушно вошел, медленно, полуослепший от света. С минуту он стоял у двери, привыкая постепенно, потом увидел портрет. И выкрикнул с невероятной силой: „Эта еврейская лиса сожрала мою жизнь!“ — и несколько раз ударил себя кулаками по бедрам. Затем прижал ладони к лицу и шумно задышал. Я стояла и смотрела на него, а потом поняла, что нужно сделать. Я знала: они все поехали на бал к Червони.
Я просто позвоню туда и выясню, есть ли во всей этой истории хоть капля правды».
«Тем временем Наруз отнял руки от лица и, прищурившись, поглядел на меня. „Я пришел сюда, чтобы сказать вам, что я вас люблю, прежде чем отдаться в руки брата“. Он развел руками как-то совсем уже безнадежно. „Вот и все“».
«Что за дурацкая, что за унизительная штука — любовь! Это несчастное создание — у меня язык не поворачивается назвать его человеком — любило меня Бог знает как долго, а я даже и знать не знала о самом его существовании. Каждый мой вздох помимо воли — моей и его — причинял ему боль, а я жила себе в полном неведении. Как то случилось? Ты у нас мыслитель, так вот освободи среди своих мыслей местечко и для подобной разновидности этого зверя. Я была в ярости, мне было противно и почему-то очень обидно, все разом. Я почти была готова извиниться перед ним; и в то же время я ненавидела его за эту незваную, непрошеную любовь».
«Наруз был теперь как будто в лихорадке. Зубы у него стучали, и по телу волнами пробегала дрожь. Я налила ему коньяку в стакан, он выпил одним глотком, я налила еще, по самые края. Он выпил и это, сел на ковер и скрестил под собою ноги на арабский манер. „Ну вот, теперь немного лучше, — прошептал он и, печально оглядевшись вокруг, добавил: — Значит, тут вы и живете. Я столько лет мечтал побывать здесь. Я почему-то так себе и представлял ваш дом“. Он нахмурился вдруг, кашлянул и пригладил растопыренной ладонью волосы».
«Я позвонила к Червони, и меня почти сразу соединили с Нессимом. Я как можно тактичнее расспросила его о Жюстин, даже и не намекая ни на что. Но там, кажется, все было в полном порядке, насколько можно было судить, хотя в данный конкретный момент он Жюстин найти не смог. Она, кажется, ушла танцевать. Наруз слушал наш разговор удивленно, недоверчиво, широко открыв глаза. „У них встреча в холле минут через десять. Допивайте свой коньяк и подождите еще немного, она позвонит сама. Тогда, я думаю, вы окончательно убедитесь, что произошла какая-то ошибка“. Он закрыл глаза — молился он, что ли?»
«Я сидела напротив него на диване и не знала, о чем говорить. „А что, собственно, случилось?“ — спросила я. Внезапно глаза его сузились, в них загорелся нехороший такой, подозрительный огонек. Но он вздохнул, повесил голову и принялся водить пальцем по узору ковра. „Не вам такое слушать“, — сказал он, и губы у него дрожали».
«Так мы и сидели, и вдруг, к полному моему неудовольствию, — я просто не знала, куда деваться, — он стал говорить о своей любви, но так, словно меня и не было в комнате. Он как будто напрочь забыл обо мне; по крайней мере, в мою сторону даже и не посмотрел ни разу. А мне всегда очень неудобно, когда меня любят, восхищаются мной, а я не могу ответить взаимностью; мне хочется извиняться, оправдываться. И еще мне было стыдно — у него было такое уродливое лицо, все прочерченное дорожками от слез, а у меня внутри полная пустота, даже сочувствия ни капли, при всем моем желании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
«Там был мужчина, он ухватился за дверной переплет и повис на руках, как летучая мышь. Он тяжело дышал, я видела, как вздымается и спадает его грудь, но так и не услышала ни звука. Он был в домино, но капюшон свой откинул за плечи, и фонарь давал достаточно света, чтобы разглядеть его лицо. Поначалу я испугалась, и не на шутку. У него был такой вид, словно он прямо сейчас упадет в обморок. Он глядел на меня секунд десять, пока я не выудила из памяти имя к уродливому этому лицу с кошмарной заячьей губой. У меня сразу как будто камень с души упал, и по ногам побежали булавочки. Ты понял, кто это был? Волосы у него слиплись от пота, и призрачный свет от фонаря — глаза его казались невероятно огромными, голубые и совершенно детские. Я вспомнила, что он тот самый странный Нессимов брат, которого почти никто не знает. Наруз Хознани. Странно вообще, что я его вспомнила: я и видела-то его раз или два, когда Нессим возил меня в именье покататься на лошадях и посмотреть на земли Хознани. Можешь себе представить мои чувства: вдруг, ни с того ни с сего, среди ночи…»
«Я не знала, что и сказать, он же явно пытался выговорить что-то, но слова не шли. Казалось, две равные по значимости мысли столкнулись у него в голове, как два патрона в затворе винтовки, и ни одна не уступит другой. Он вдруг качнулся вперед — едва не упал на меня, так нелепо, и руки у него висели чуть ли не ниже колен, силуэт был: совершеннейшая обезьяна — и прохрипел что-то. Ну что ты смеешься? Это был такой ужас. Потом он вдохнул сколько мог, принудил свои мускулы к повиновению и сказал тихим, кукольным каким-то голосом: „Я пришел вам сказать, что я вас люблю, потому что я убил Жюстин“. Первые несколько секунд мне казалось — все это просто розыгрыш. „Что-о?“ — пробормотала я, запинаясь. Он повторил еще тише, совсем уже шепотом, механически, как ребенок повторяет урок: „Я пришел сказать вам, что я люблю вас, потому что я убил Жюстин“. Потом голос его внезапно окреп, и он добавил, глубоко и звучно: „О Клеа, если б вы знали, как это больно“.
Он застонал вдруг, как-то навзрыд, и упал на колени, прямо в холле, ухватив меня за краешек халата, голова его упала на грудь, и по переносице скатилась слеза».
«Я совсем растерялась. Я была напугана, и все это было так мерзко, но в то же время мне его было почему-то жаль. Время от времени он хрипло постанывал — так кричат верблюдицы, и еще есть такие дурацкие игрушки, знаешь? Со мной ничего подобного в жизни не случалось. Меня вдруг тоже пробрала дрожь — словно передалась от него через халатик, — он так и держался за самый краешек, двумя пальцами».
«"Встаньте", — сказала я наконец, он поднял голову и прохрипел: „Клянусь, я не хотел, у меня и в мыслях не было. Так быстро все случилось, я и подумать даже не успел. Она коснулась меня, Клеа, она заигрывала со мной. Ужасно, Нессима собственная жена“».
«Я не знала, как все это понимать. Он что, действительно имел в виду Жюстин? „Давайте поднимемся наверх“, — сказала я, нашарив в кармане рукоятку пистолета: лицо у него было — не в каждом кошмаре пригрезится. „Вставайте же“. Он сразу встал с готовностью и пошел за мною следом вверх по ступенькам, тяжело опираясь о стену, — еще он шептал какое-то слово, одно и то же, совершенно автоматически; мне показалось, имя Жюстин, хотя звучало скорее как Justice».
«"Входите, а я пока позвоню", — сказала я, и он послушно вошел, медленно, полуослепший от света. С минуту он стоял у двери, привыкая постепенно, потом увидел портрет. И выкрикнул с невероятной силой: „Эта еврейская лиса сожрала мою жизнь!“ — и несколько раз ударил себя кулаками по бедрам. Затем прижал ладони к лицу и шумно задышал. Я стояла и смотрела на него, а потом поняла, что нужно сделать. Я знала: они все поехали на бал к Червони.
Я просто позвоню туда и выясню, есть ли во всей этой истории хоть капля правды».
«Тем временем Наруз отнял руки от лица и, прищурившись, поглядел на меня. „Я пришел сюда, чтобы сказать вам, что я вас люблю, прежде чем отдаться в руки брата“. Он развел руками как-то совсем уже безнадежно. „Вот и все“».
«Что за дурацкая, что за унизительная штука — любовь! Это несчастное создание — у меня язык не поворачивается назвать его человеком — любило меня Бог знает как долго, а я даже и знать не знала о самом его существовании. Каждый мой вздох помимо воли — моей и его — причинял ему боль, а я жила себе в полном неведении. Как то случилось? Ты у нас мыслитель, так вот освободи среди своих мыслей местечко и для подобной разновидности этого зверя. Я была в ярости, мне было противно и почему-то очень обидно, все разом. Я почти была готова извиниться перед ним; и в то же время я ненавидела его за эту незваную, непрошеную любовь».
«Наруз был теперь как будто в лихорадке. Зубы у него стучали, и по телу волнами пробегала дрожь. Я налила ему коньяку в стакан, он выпил одним глотком, я налила еще, по самые края. Он выпил и это, сел на ковер и скрестил под собою ноги на арабский манер. „Ну вот, теперь немного лучше, — прошептал он и, печально оглядевшись вокруг, добавил: — Значит, тут вы и живете. Я столько лет мечтал побывать здесь. Я почему-то так себе и представлял ваш дом“. Он нахмурился вдруг, кашлянул и пригладил растопыренной ладонью волосы».
«Я позвонила к Червони, и меня почти сразу соединили с Нессимом. Я как можно тактичнее расспросила его о Жюстин, даже и не намекая ни на что. Но там, кажется, все было в полном порядке, насколько можно было судить, хотя в данный конкретный момент он Жюстин найти не смог. Она, кажется, ушла танцевать. Наруз слушал наш разговор удивленно, недоверчиво, широко открыв глаза. „У них встреча в холле минут через десять. Допивайте свой коньяк и подождите еще немного, она позвонит сама. Тогда, я думаю, вы окончательно убедитесь, что произошла какая-то ошибка“. Он закрыл глаза — молился он, что ли?»
«Я сидела напротив него на диване и не знала, о чем говорить. „А что, собственно, случилось?“ — спросила я. Внезапно глаза его сузились, в них загорелся нехороший такой, подозрительный огонек. Но он вздохнул, повесил голову и принялся водить пальцем по узору ковра. „Не вам такое слушать“, — сказал он, и губы у него дрожали».
«Так мы и сидели, и вдруг, к полному моему неудовольствию, — я просто не знала, куда деваться, — он стал говорить о своей любви, но так, словно меня и не было в комнате. Он как будто напрочь забыл обо мне; по крайней мере, в мою сторону даже и не посмотрел ни разу. А мне всегда очень неудобно, когда меня любят, восхищаются мной, а я не могу ответить взаимностью; мне хочется извиняться, оправдываться. И еще мне было стыдно — у него было такое уродливое лицо, все прочерченное дорожками от слез, а у меня внутри полная пустота, даже сочувствия ни капли, при всем моем желании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70