— Стой… Ты прав: она мне действительно оставила наследство — тебя…
— Что это за разговоры, Абрам! И в такое время?… — встревожился Нёма.
— Ты убил ее мать, так она всю жизнь могла хотеть, чтоб тебя убил кто-нибудь другой…
Он говорил медленно, непонятно, словно раздумывал о чем-то серьезном, известном только ему одному. Рука его не оставляла Нёминого костыля.
— …И если бы она захотела сама умереть, так почему ей не отправить вперед себя того, кто убил ее мать… А?
Он уже думал вслух — этот скрытный всегда, осторожный человек.
— Абрам, что ты говоришь?! — вскрикнул Нёма. — Что это за странные разговоры?!
— Тише!… И если она только сегодня вспомнила при чужих людях про убийцу… И если убийца хочет еще, что называется, зарезать своего собственного брата, который его приютил?! Но это только я знаю… я один буду знать…
— Ты — сумасшедший, Абрам!… Ты что-то задумал, ей-богу… Нёма рванулся, но жилистая рука брата крепко ухватила за
костыль.
— Стой, я тебе говорю!… Кровосос!… Ты уедешь отсюда, я тебя в последний раз спрашиваю?! — схватил вдруг Абрам Нашатырь ворот Нёминой рубашки. — Уедешь, зверюга?!
— А-а-а!… — закричал, точно задыхаясь, Нёма. — А-а!… Караул… Правая рука Абрама Нашатыря коротким ударом железа разбила тупо хрустнувший Нёмин висок… Человек упал на землю, и мягко за ним — костыли. Абрам Нашатырь наклонился и минуту прислушивался.
Потом зажег спичку, поднес ее к мертвому лицу. Топор бросил тут же… Потом поднял быстро труп и костыли и быстро-быстро, крадучись, отнес его к тому месту, где встретил Нёму.
— Зовите милицию, — сказал он, войдя в гостиницу, — у меня в доме случилось несчастье: пианистка висит в петле, а моего брата убили. Марфа, побрызгай водой на Розочку, — ей плохо…
И вся прислуга видела в эту ночь, как падали на черствое и острое лицо хозяина его скупые, тяжелые слезы.
Всю ночь не спал: ходил по дому и по саду с милицией, успокаивал бившихся в истерике Розочку и Марфу Васильевну.
Когда ушли чужие, забрав с собой на телеге оба трупа, — был непривычно нежен с близкими и вместе с ними долго и молчаливо всматривался в оставшиеся Нёмины карточки.
Тихо сказал:
— Убила брата моего… сумасшедшая!
И все в эту ночь и позже — так думали…
А ранним утром, как всегда, вышел вслед за старым Яровом на крыльцо — встречать новых пассажиров.
Жмурилось солнце, прихорашивались на деревьях воробьи, в тишине гудела весело телеграфная проволока.
Сады пахли — яблоком…
Ленинград
Февраль - март 1926 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
— Что это за разговоры, Абрам! И в такое время?… — встревожился Нёма.
— Ты убил ее мать, так она всю жизнь могла хотеть, чтоб тебя убил кто-нибудь другой…
Он говорил медленно, непонятно, словно раздумывал о чем-то серьезном, известном только ему одному. Рука его не оставляла Нёминого костыля.
— …И если бы она захотела сама умереть, так почему ей не отправить вперед себя того, кто убил ее мать… А?
Он уже думал вслух — этот скрытный всегда, осторожный человек.
— Абрам, что ты говоришь?! — вскрикнул Нёма. — Что это за странные разговоры?!
— Тише!… И если она только сегодня вспомнила при чужих людях про убийцу… И если убийца хочет еще, что называется, зарезать своего собственного брата, который его приютил?! Но это только я знаю… я один буду знать…
— Ты — сумасшедший, Абрам!… Ты что-то задумал, ей-богу… Нёма рванулся, но жилистая рука брата крепко ухватила за
костыль.
— Стой, я тебе говорю!… Кровосос!… Ты уедешь отсюда, я тебя в последний раз спрашиваю?! — схватил вдруг Абрам Нашатырь ворот Нёминой рубашки. — Уедешь, зверюга?!
— А-а-а!… — закричал, точно задыхаясь, Нёма. — А-а!… Караул… Правая рука Абрама Нашатыря коротким ударом железа разбила тупо хрустнувший Нёмин висок… Человек упал на землю, и мягко за ним — костыли. Абрам Нашатырь наклонился и минуту прислушивался.
Потом зажег спичку, поднес ее к мертвому лицу. Топор бросил тут же… Потом поднял быстро труп и костыли и быстро-быстро, крадучись, отнес его к тому месту, где встретил Нёму.
— Зовите милицию, — сказал он, войдя в гостиницу, — у меня в доме случилось несчастье: пианистка висит в петле, а моего брата убили. Марфа, побрызгай водой на Розочку, — ей плохо…
И вся прислуга видела в эту ночь, как падали на черствое и острое лицо хозяина его скупые, тяжелые слезы.
Всю ночь не спал: ходил по дому и по саду с милицией, успокаивал бившихся в истерике Розочку и Марфу Васильевну.
Когда ушли чужие, забрав с собой на телеге оба трупа, — был непривычно нежен с близкими и вместе с ними долго и молчаливо всматривался в оставшиеся Нёмины карточки.
Тихо сказал:
— Убила брата моего… сумасшедшая!
И все в эту ночь и позже — так думали…
А ранним утром, как всегда, вышел вслед за старым Яровом на крыльцо — встречать новых пассажиров.
Жмурилось солнце, прихорашивались на деревьях воробьи, в тишине гудела весело телеграфная проволока.
Сады пахли — яблоком…
Ленинград
Февраль - март 1926 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18