Это мне уяснилось многим позднее. Мне еще только предстояло узнать, с какой почти фанатической настойчивостью эта девушка руководствовалась в жизни своей примечательной сентенцией: «Молчание вредно».
Разговор как-то конфузливо прервался. Мадам Кукук да Круц легонько барабанила по столу кончиками пальцев. Господин Хуртадо теребил свои очки. Я первый нарушил молчание:
— Нам остается только признать педагогические таланты мадемуазель Сюзанны. Она была совершенно права уже в первом случае, заметив, что смешно предполагать, будто уважаемый господин Кукук начал свой отчет о поездке с упоминания о моей особе. Я готов побиться об заклад, что в первую очередь профессор рассказал о приобретении, ради которого, собственно, и ездил в Париж, то есть об отдельных частях скелета некоего очень интересного, но, к сожалению, давно вымершего вида тапира, жившего в достопочтенную эпоху эонов.
— Вы угадали, маркиз, — подтвердила сеньора. — Именно об этом нам прежде всего и рассказал дон Антонио, так же как, видимо, и вам. И мсье Хуртадо, наш любезный спутник, больше чем кто бы то ни было, обрадовался этому приобретению, ибо оно сулит ему интересную работу. Я представила вам мсье Хуртадо как научного сотрудника моего мужа, но у него есть еще и другая специальность. Мсье Хуртадо не только делает для нашего музея превосходнейшие чучела всевозможных современных животных, но по окаменелым останкам в высшей степени убедительно восстанавливает облик давно вымерших существ.
«А, вот откуда они, эти волосы до плеч! — подумал я. — Но так ли уж это необходимо?»
Вслух же я сказал:
— Бог мой, мсье Хуртадо! Право же, все не могло сложиться счастливее! О вашей замечательной деятельности мне много рассказывал профессор, и вдруг такая удача, с первых шагов в этом городе я уже имею честь познакомиться с вами…
И что же на все это изволила сказать фрейлейн Зузу, глядя куда-то в сторону? А вот что:
— Какая радость» Советую вам броситься ему на шею! Мы, видно, не идем ни в какое сравнение с господином Хуртадо, если знакомство именно с ним привело вас в столь неумеренный восторг. А между прочим, маркиз, по вашему виду никак не скажешь, что вы интересуетесь наукой. Круг ваших интересов, несомненно, ограничивается балетом и лошадьми…
Конечно, на ее речи не следовало обращать внимания, но я тем не менее ответил:
— Лошади? Во-первых, сударыня, наша лошадь очень и очень связана с тапиром эоцена. Во-вторых, и балет может навести человека на научные размышления, стоит только вспомнить о первобытном костяке хорошеньких ножек, которые там выделывают всевозможные антраша. Простите мне эту вольность, но вы первая заговорили о балете. В остальном вы, конечно, вправе видеть во мне вертопраха, человека самых низменных интересов, начисто безразличного ко всему высокому, к космосу и трем первотворениям, к всесимпатии. Этого вам никто запретить не может, но только… что, если вы ошибаетесь?
— Теперь, Зузу, — вмешалась maman, — пора объяснить, что ты совсем не то хотела сказать.
Но Зузу как воды в рот набрала.
Зато польщенный господин Хуртадо поспешил сгладить ее выступление.
— Мадемуазель, — сказал он, — любит поддразнивать, господин маркиз. Мы, мужчины, должны с этим мириться и, конечно, охотно миримся. Меня она тоже вечно дразнит, зовет набивальщиком — впрочем, я некогда и в самом деле был им. Я зарабатывал себе на жизнь тем, что набивал чучела почивших домашних фаворитов — канареек, попугаев и кошек, снабжая их прехорошенькими стеклянными глазками. Впоследствии я перешел на дермопластику — от ремесла к искусству — и уже не нуждаюсь в мертвых зверях, чтобы порадовать посетителей музея видом мнимо живых созданий. В таком деле, кроме искусных рук, нужно умение наблюдать и внимательно изучать природу, этого я не отрицаю. И все эти качества — в той мере, в какой они у меня имеются, — я поставил на службу нашему естественно-историческому музею. Уже целый ряд лет, разумеется не один, а еще с двумя художниками этого жанра, я работаю для созданной Кукуком институции. Чтобы воссоздавать животных иных времен, я хочу сказать — земной древности, необходимо, разумеется, иметь в наличии точные анатомические отправные данные, на основе которых логически строится общий облик. Поэтому я так и радуюсь, что профессору удалось раздобыть в Париже необходимейшие нам части костяка. По ним я дополню все остальные. Это животное было не крупнее лисы и безусловно имело по четыре сильно развитых пальца на передних лапах и по три на задних…
Хуртадо даже вспотел от столь долгой речи. Я от души пожелал ему удачи в этом интереснейшем начинании и высказал сожаление, что не увижу его результатов, так как мой пароход уходит в Буэнос-Айрес уже через неделю. Зато я хочу увидеть как можно больше того, что им уже создано. Профессор Кукуй был так великодушен, что предложил сам быть моим экскурсоводом по музею. Вот я и хлопочу, чтобы точнее договориться о дне и часе этой экскурсии.
— Договориться мы можем, не сходя с места, — заявил Хуртадо. И добавил, что если завтра утром, часов в одиннадцать, я возьму на себя труд подойти к музею на руа да Прата, в двух шагах отсюда, то профессор вместе со своим скромным сотрудником будут уже на месте, и он, Хуртадо, почтет за честь присоединиться к нашей «экскурсии».
Чего же лучше! Я протянул ему руку в знак того, что считаю дело решенным, дамы отнеслись к нашему уговору более или менее благожелательно: сеньора улыбнулась снисходительно, Зузу — насмешливо. Тем не менее в последовавшем еще кратком разговоре она опять не обошлась без того, что господин Хуртадо назвал поддразниванием. Из этого разговора я узнал, что дон Мигель встретил профессора на вокзале, отвез его домой и, отобедав вместе с семейством Кукук, вызвался сопровождать дам по магазинам и, наконец, завел их отдохнуть в это кафе, куда они, по местному обычаю, не могли бы явиться без сопровождающего мужчины. Поговорили мы и о предстоящем мне кругосветном путешествии — своеобразном подарке родителей своему единственному сыну, к которому они, конечно, питают слабость.
— C'est le mot, — вставила Зузу. — Это несомненная слабость.
— Я вижу, что вы продолжаете воспитывать во мне скромность, мадемуазель.
— Тщетный труд, — отпарировала она.
Мать наставительно заметила:
— Молодой девушке, дитя мое, следует отличать благопристойную сдержанность от ершистости.
И все же именно эта ершистость давала мне надежду в один прекрасный день — как ни мало их было в моем распоряжении — поцеловать ее обворожительно вздернутые губки.
Сама мадам Кукук укрепила меня в этой надежде, по всей форме пригласив меня отобедать у них на следующий день. Хуртадо между тем вслух размышлял, на какие же достопримечательности ему следует указать мне, принимая во внимание мое столь ограниченное время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Разговор как-то конфузливо прервался. Мадам Кукук да Круц легонько барабанила по столу кончиками пальцев. Господин Хуртадо теребил свои очки. Я первый нарушил молчание:
— Нам остается только признать педагогические таланты мадемуазель Сюзанны. Она была совершенно права уже в первом случае, заметив, что смешно предполагать, будто уважаемый господин Кукук начал свой отчет о поездке с упоминания о моей особе. Я готов побиться об заклад, что в первую очередь профессор рассказал о приобретении, ради которого, собственно, и ездил в Париж, то есть об отдельных частях скелета некоего очень интересного, но, к сожалению, давно вымершего вида тапира, жившего в достопочтенную эпоху эонов.
— Вы угадали, маркиз, — подтвердила сеньора. — Именно об этом нам прежде всего и рассказал дон Антонио, так же как, видимо, и вам. И мсье Хуртадо, наш любезный спутник, больше чем кто бы то ни было, обрадовался этому приобретению, ибо оно сулит ему интересную работу. Я представила вам мсье Хуртадо как научного сотрудника моего мужа, но у него есть еще и другая специальность. Мсье Хуртадо не только делает для нашего музея превосходнейшие чучела всевозможных современных животных, но по окаменелым останкам в высшей степени убедительно восстанавливает облик давно вымерших существ.
«А, вот откуда они, эти волосы до плеч! — подумал я. — Но так ли уж это необходимо?»
Вслух же я сказал:
— Бог мой, мсье Хуртадо! Право же, все не могло сложиться счастливее! О вашей замечательной деятельности мне много рассказывал профессор, и вдруг такая удача, с первых шагов в этом городе я уже имею честь познакомиться с вами…
И что же на все это изволила сказать фрейлейн Зузу, глядя куда-то в сторону? А вот что:
— Какая радость» Советую вам броситься ему на шею! Мы, видно, не идем ни в какое сравнение с господином Хуртадо, если знакомство именно с ним привело вас в столь неумеренный восторг. А между прочим, маркиз, по вашему виду никак не скажешь, что вы интересуетесь наукой. Круг ваших интересов, несомненно, ограничивается балетом и лошадьми…
Конечно, на ее речи не следовало обращать внимания, но я тем не менее ответил:
— Лошади? Во-первых, сударыня, наша лошадь очень и очень связана с тапиром эоцена. Во-вторых, и балет может навести человека на научные размышления, стоит только вспомнить о первобытном костяке хорошеньких ножек, которые там выделывают всевозможные антраша. Простите мне эту вольность, но вы первая заговорили о балете. В остальном вы, конечно, вправе видеть во мне вертопраха, человека самых низменных интересов, начисто безразличного ко всему высокому, к космосу и трем первотворениям, к всесимпатии. Этого вам никто запретить не может, но только… что, если вы ошибаетесь?
— Теперь, Зузу, — вмешалась maman, — пора объяснить, что ты совсем не то хотела сказать.
Но Зузу как воды в рот набрала.
Зато польщенный господин Хуртадо поспешил сгладить ее выступление.
— Мадемуазель, — сказал он, — любит поддразнивать, господин маркиз. Мы, мужчины, должны с этим мириться и, конечно, охотно миримся. Меня она тоже вечно дразнит, зовет набивальщиком — впрочем, я некогда и в самом деле был им. Я зарабатывал себе на жизнь тем, что набивал чучела почивших домашних фаворитов — канареек, попугаев и кошек, снабжая их прехорошенькими стеклянными глазками. Впоследствии я перешел на дермопластику — от ремесла к искусству — и уже не нуждаюсь в мертвых зверях, чтобы порадовать посетителей музея видом мнимо живых созданий. В таком деле, кроме искусных рук, нужно умение наблюдать и внимательно изучать природу, этого я не отрицаю. И все эти качества — в той мере, в какой они у меня имеются, — я поставил на службу нашему естественно-историческому музею. Уже целый ряд лет, разумеется не один, а еще с двумя художниками этого жанра, я работаю для созданной Кукуком институции. Чтобы воссоздавать животных иных времен, я хочу сказать — земной древности, необходимо, разумеется, иметь в наличии точные анатомические отправные данные, на основе которых логически строится общий облик. Поэтому я так и радуюсь, что профессору удалось раздобыть в Париже необходимейшие нам части костяка. По ним я дополню все остальные. Это животное было не крупнее лисы и безусловно имело по четыре сильно развитых пальца на передних лапах и по три на задних…
Хуртадо даже вспотел от столь долгой речи. Я от души пожелал ему удачи в этом интереснейшем начинании и высказал сожаление, что не увижу его результатов, так как мой пароход уходит в Буэнос-Айрес уже через неделю. Зато я хочу увидеть как можно больше того, что им уже создано. Профессор Кукуй был так великодушен, что предложил сам быть моим экскурсоводом по музею. Вот я и хлопочу, чтобы точнее договориться о дне и часе этой экскурсии.
— Договориться мы можем, не сходя с места, — заявил Хуртадо. И добавил, что если завтра утром, часов в одиннадцать, я возьму на себя труд подойти к музею на руа да Прата, в двух шагах отсюда, то профессор вместе со своим скромным сотрудником будут уже на месте, и он, Хуртадо, почтет за честь присоединиться к нашей «экскурсии».
Чего же лучше! Я протянул ему руку в знак того, что считаю дело решенным, дамы отнеслись к нашему уговору более или менее благожелательно: сеньора улыбнулась снисходительно, Зузу — насмешливо. Тем не менее в последовавшем еще кратком разговоре она опять не обошлась без того, что господин Хуртадо назвал поддразниванием. Из этого разговора я узнал, что дон Мигель встретил профессора на вокзале, отвез его домой и, отобедав вместе с семейством Кукук, вызвался сопровождать дам по магазинам и, наконец, завел их отдохнуть в это кафе, куда они, по местному обычаю, не могли бы явиться без сопровождающего мужчины. Поговорили мы и о предстоящем мне кругосветном путешествии — своеобразном подарке родителей своему единственному сыну, к которому они, конечно, питают слабость.
— C'est le mot, — вставила Зузу. — Это несомненная слабость.
— Я вижу, что вы продолжаете воспитывать во мне скромность, мадемуазель.
— Тщетный труд, — отпарировала она.
Мать наставительно заметила:
— Молодой девушке, дитя мое, следует отличать благопристойную сдержанность от ершистости.
И все же именно эта ершистость давала мне надежду в один прекрасный день — как ни мало их было в моем распоряжении — поцеловать ее обворожительно вздернутые губки.
Сама мадам Кукук укрепила меня в этой надежде, по всей форме пригласив меня отобедать у них на следующий день. Хуртадо между тем вслух размышлял, на какие же достопримечательности ему следует указать мне, принимая во внимание мое столь ограниченное время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107