— За вас двоих! — ответил Мартин.
— Нет, подождите! — прервала их Джанет, и мужчины посмотрели на нее.
— За дружбу! — Она высоко подняла стакан. — За крепкую, всепобеждающую дружбу!
И они осушили стаканы.
О таком ужине Мартин мечтал давно. Вкусная еда, накрахмаленная скатерть, сверкающее серебро, безупречный белый фарфор, свечи. Он ужинал со своими друзьями, старыми друзьями, с которыми провел веселое детство и юность, когда мир был молодым, все дни отличались друг от друга, а каждое утро несло надежду.
Их разговор неизбежно обратился к Фрэнсису. Всегда рано или поздно они начинали разговаривать о Фрэнсисе Кейне. Сейчас первой заговорила Джанет, а Мартин подхватил. Он мгновенно вспомнил друга, их первую встречу. Казалось, все произошло только вчера.
— Я помню тот первый день, — сказал Кэбелл. — Мы были совсем детьми. Мне тогда было около тринадцати. Когда я возвращался из школы, меня поймали несколько мальчишек. Фрэнсис побил меня, но прогнал остальных.
Странно. Я никогда не мог понять, что он во мне нашел. Как бы там ни было, Фрэнк был отличным парнем. — Мартин мечтательно улыбнулся. — Он делал то, о чем мы только мечтали, и делал это на совесть. Я не умел тогда драться. Фрэнки был неплохим боксером, и он научил меня давать сдачи.
Но меня привлекало в нем не только это, а какое-то почти подсознательное чувство справедливости, долга по отношению к товарищам, спокойная и непоколебимая уверенность в себе и своих поступках. Старшие не воспитывали его и разговаривали с ним, как с равным.
Именно от него я узнал, что такое равенство. До встречи с Фрэнки, я постоянно сознавал, что я еврей. Мне каждый день напоминали об этом ругательства на стенах, драки на улицах, ехидные замечания и насмешки. Я мог бы превратиться в злобного фанатика, который во всех бедах винит национальность. Но Фрэнк вылечил меня, без разговоров приняв в свою маленькую компанию.
Он с друзьями принял меня. Мне очень хочется думать, что они начали дружить со мной, благодаря ему, его авторитету.
Много лет спустя, уже учась на медицинском факультете, я вспомнил о Фрэнсисе и понял, что добился этого благодаря и ему. Однажды он сказал мне о парне, которого я недолюбливал: «Нормальный парень. Его нужно только понять».
В этих словах я нашел ответ почти на все вопросы, которые мучили меня. Если понимаешь человека, знаешь, почему он ведет себя так, а не иначе, его можно не бояться, и страх уже не заставляет вас ненавидеть его.
В 1935 году в Германии, когда учился в университете, я опять вспомнил о Фрэнсисе. Однажды я возвращался с лекции и читал на ходу. Я сильно увлекся книгой, потому что немецкий всегда давался мне с трудом. Неожиданно я столкнулся с кем-то и, не поднимая головы, извинился.
Тогда-то это и произошло. На какое-то мгновение я растерялся и превратился в тринадцатилетнего мальчишку с Пятьдесят четвертой улицы, к которому пристают хулиганы. Услышав произнесенное с отвращением «еврей», я поднял глаза и увидел мужчину в военной форме. Он ударил меня, и я избил его до потери сознания.
Я вернулся в университет и спросил профессора-немца, почему они позволяют это? «Вы не понимаете, мой мальчик, — ответил он, качая седой головой. — Люди больны. Они боятся, а страх порождает ненависть...»
В тот миг я вспомнил Фрэнки и его слова. «Почему же вы, понимающие, не объясните им?» — спросил я.
«Нас очень мало, и они не станут нас слушать».
На следующий день, не закончив семестр, я уехал из Германии. У меня было что рассказать дома своим близким, но меня не стали слушать. Я встретил понимание всего у нескольких человек: у вас. Рут и еще кого-то, всех можно пересчитать по пальцам. Остальные просто не поверили, а может, им было наплевать.
Во время работы много раз у меня опускались руки и хотелось сказать: «Пусть все катится к чертям! Убирайтесь! Я ничем не могу вам помочь». Но я вспоминал Фрэнки и говорил себе: «Виноват не больной, а ты сам. Ты не понимаешь, не знаешь, в чем дело, а если не понимаешь, как ты можешь ему помочь?»
Я еще раз углублялся в историю болезни, и часто это помогало. В нескольких случаях я действительно ничего не мог сделать, но не из-за того, что не пытался. Просто я оказывался настолько глуп, что не мог понять пациента. Тогда я винил свое невежество, а не больного. — Мартин коротко рассмеялся и поднёс к губам стакан. — Выступает Мартин Кэбелл, величайший психиатр всех времен. Он пытается логически объяснить свои неудачи. А может, во всем виноват мой комплекс неполноценности?
Кэбелл сделал глоток и посмотрел на своих собеседников. Во время монолога его лицо смягчилось и помолодело. Неожиданно он улыбнулся своей прежней теплой улыбкой.
Старые друзья, подумал он. Все, как прежде. Ничего не изменилось. Им можно доверять, они все выслушают. Мир опять стал прежним, и впервые после своего возвращения из Европы Мартин Кэбелл почувствовал, что вернулся домой.
Часть 2
Глава 1
Пока я лежал в больнице, я многое узнал о своем дяде и его семье. Дядя заведовал отделом в магазине готовой одежды и последние десять лет жил в Нью-Йорке в удобной пятикомнатной квартире на Вашингтон Хайтс.
Его жену, тихую и мягкую женщину, я полюбил с первого взгляда. Ни словом, ни жестом она ни разу не дала мне понять, что думает обо мне плохо. Каждый день она приносила в больницу фрукты, сладости или книги, оставалась, сколько могла, а потом уходила. Иногда тетя захватывала с собой дочерей, девочек восьми и десяти лет.
Сначала они испуганно смотрели на меня, но со временем привыкли и стали целовать в щеку, когда приходили проведать.
Моррис и Берта Кайны и их дочери, Эстер и Ирен, стали моей первой семьей, и наша неловкость и смущение поначалу были легко объяснимы. Семейные отношения, привычные и простые для большинства людей, мне казались сложными и непонятными. Я никогда не мог понять, кто чьим родственником является. Но постепенно мы привыкли друг к другу.
В конце сентября меня выписали из больницы, и я вошел в новый мир. Дядя Моррис отвез меня домой на маленьком «бьюике». Там уже ждал накрытый стол. Тетя Берта испекла торт. Я перезнакомился со всеми родственниками. Когда все разошлись, мне показали мою комнату, которая мне сразу понравилась. Раньше в ней жила Ирен, старшая из девочек, которая сейчас переехала к Эстер или, как ее называли дома, Эсси. В шкафу уже висела моя одежда.
Помню, как дядя Моррис сказал: «Фрэнки, это твоя комната». Девочки уже спали. Я вошел в комнату и огляделся по сторонам. В глаза сразу бросилась фотография молодой женщины в рамке.
— Это твоя мама, Фрэнки, — объяснила тетя Берта, заметив мой взгляд. — Это ее единственная фотография, и мы подумали, что ты захочешь, чтобы она стояла у тебя в комнате.
Я подошел ближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100