Все нищие стояли на правой стороне, чтоб левый тротуар не запруживали зеваки и чтобы пешеходы имели свободный проход. Мы пошли по левой стороне, и я все недоумевал, куда ведет меня Берэлэ Мац.
— Сейчас увидишь своими глазами.
И вот, когда мы миновали Андриана в немецкой каске, Копейку в рваном овчинном кожухе, шарманщика и еще многих-многих нищих и уже были у самого базара, я увидел, к кому меня вел мой друг. Она стояла у входа на базар, чуть в стороне от остальных нищих. В руке она держала пустую консервную банку для сбора милостыни и пела тоненьким дребезжащим голоском:
Он лежит, не дышит И как будто спит. Золотые кудри Ветер шевелит.
Это была печальная песня о молодом партизане, убитом на гражданской войне, и мы ее пели в школе хором по революционным праздникам. У нее эта песня получалась совсем тоскливой, голосок был слабенький, и прохожие, не останавливаясь, миновали ее: потому что по сравнению с другими нищими-профессионалами она выглядела жалким любителем, и еще потому, что место она выбрала у самых базарных ворот, где люди уже не думают об искусстве, а лишь о том, чтоб подешевле купить и подороже продать.
Ей было примерно столько же лет, сколько и нам. И была она рыжей. Волосы, стянутые в косичке, были не русыми, а медно-красными, и, как у всех рыжих, ее лицо было покрыто веснушками. А вот какие глаза у нее, я не могу сказать. Потому что она была слепой. Оба глаза закрыты, будто зажмурены, а ресницы склеились.
— Спорим, она настоящая слепая, прошептал Берэлэ, — а не притворяется.
Я спорить не стал. Ее слепота у меня не вызывала никаких сомнений. У настоящих, а не фальшивых слепых всегда бывает такое выражение на лице, будто они силятся что-то разглядеть, да никак им это не удается, и они от этого смущены и раздосадованы. У этой девочки выражение лица было именно таким.
Люди проходили мимо нее, кое-кто даже бросал на нее участливый взгляд, но за все время, что мы стояли и рассматривали ее, ни одна монетка не звякнула о дно консервной банки, которую она держала в руках.
— Спорим, ее можно вылечить, — засопел у моего носа Берэлэ, и я понял, что его шустрые мозги уже заработали в этом направлении. — Ее только нужно отвезти к Черному морю в город Одессу, к знаменитому профессору Филатову.
Что у Черного моря в Одессе живет волшебник профессор Филатов, знал весь Советский Союз. О чудесах, которые он творил, делая слепых зрячими, писали в газетах, говорили по радио, и профессор в те годы был знаменит почти как летчик Чкалов, перелетевший без посадки из Москвы в Америку, или как четыре полярника во главе с Папаниным, высадившиеся на Северном полюсе и установившие там красный флаг нашей страны.
— Ехать от нас к Черному морю нужно день, ночь и еще один день, — рассудительно сказал я. — А билет на поезд стоит очень много денег.
Я один раз ездил с мамой и папой к Черному морю, и мама потом целый год не могла успокоиться, повторяя всем знакомым, что эта поездка абсолютно разорила нашу семью.
— А ее родители таких денег не имеют, — добавил я. — Если у нее вообще имеются родители. Люди с деньгами не пошлют ребенка просить милостыню.
— Все ты знаешь! — огрызнулся мой друг. — Есть у нее родители, или нет у нее родителей… Есть у них деньги, или нет у них денег… Если ты такой умный, то почему живешь в нашем городе, а не в Москве, и почему тебе не доверяют высокий пост в Кремле?
Я не стал реагировать на такой выпад моего друга, потому что видел, как он взволнован, а мало ли что может наговорить взволнованный человек, когда он теряет контроль над собой. Лицо Берэлэ было сосредоточенно-угрюмо, а узенький лобик нахмурен и поэтому совсем исчез за бровями.
— Деньги — не проблема, — наконец произнес он, продолжая сопеть, что было у него всегда признаком напряженной работы мысли. — Я думаю о другом. Продадут ли нам железнодорожные билеты? Билеты продают только взрослым… Хотя есть выход! Мы возьмем с собой кого-нибудь из нищих… Копейку или Андриана с каской. Вроде едет отец с детьми. А они, эти нищие, поедут. Кто же откажется поехать даром к Черному морю?
Мой друг говорил так горячо и возбужденно, что я не отважился высказать сомнения в осуществимости его плана и лишь коротко спросил:
— Ну, а деньги-то? Где ты их достанешь? Берэлэ посмотрел на меня, как на глупенького:
— Если у человека нет ума, так у него его таки нет. Стой здесь и никуда не ходи, и я тебе покажу, как добывают деньги. Большие деньги!
Он оставил меня возле урны для мусора, а сам, помахивая скрипочкой в футлярчике, перебежал улицу и стал рядом с поющей слепой девочкой. Она почуяла, что кто-то остановился возле нее, повернула к Берэлэ лицо с незрячими глазами, перестала петь и, когда Берэлэ ей что-то сказал, провела ладонью по его стриженой голове, бровям, носу, губам. Так она, должно быть, знакомилась с новыми людьми. Ладонь ей заменяла глаза. Она смотрела рукой и, очевидно удовлетворившись осмотром, снова запела.
Берэлэ положил на тротуар футляр, вынул из него скрипку, а футляр с открытой крышкой оставил у своих и ее ног. Я сразу догадался, что футляр должен заменить консервную банку, которую девочка держала в руке. И действительно, она спрятала банку за спину. Берэлэ положил скрипку на левое плечо, прижал деку подбородком, взмахнул смычком, и полилась мелодия той песни, что пела девочка. Как аккомпанемент к ее пению.
Такой музыкальной пары нищих наш город еще не видел, и прохожие, забыв, что они шли на базар, мгновенно сгрудились вокруг них, и деньги посыпались с глухим стуком на бархатное дно скрипичного футляра.
Это было для меня первым уроком того, что может сотворить подлинное мастерство и вдохновение. Простенькая незатейливая мелодия партизанской песни под смычком маленького музыканта зазвучала трагическим стоном, подлинным плачем, и на глаза слушателей стали навертываться слезы. Кое-кто даже зашмыгал носом.
Я, конечно, не оставался на противоположной стороне улицы, а присоединился к толпе и даже протиснулся в первый ряд.
Берэлэ играл вдохновенно, упоенно. Как настоящий артист. Глаза его были закрыты. Он шевелил бровями и губами, как это делают знаменитые скрипачи. И из-под смычка лились берущие за душу звуки.
А девочка стояла тоже с закрытыми глазами, и поэтому публике сначала казалось, что они оба, и мальчик и девочка, слепы, и это совсем накалило атмосферу. Люди, вытирая слезы, не жалея сыпали в открытый футляр скрипки деньги, и на бархатном ложе образовалась горка медяков, среди которых поблескивали и серебряные монеты.
Это был неслыханный успех. Берэлэ побил рекорд. Ни один нищий на Социалистической улице, даже такие виртуозы и любимцы публики, как Копейка и Андриан, не собирали столько милостыни за целый день, сколько Берэлэ игрой на скрипке добыл за каких-нибудь полчаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Сейчас увидишь своими глазами.
И вот, когда мы миновали Андриана в немецкой каске, Копейку в рваном овчинном кожухе, шарманщика и еще многих-многих нищих и уже были у самого базара, я увидел, к кому меня вел мой друг. Она стояла у входа на базар, чуть в стороне от остальных нищих. В руке она держала пустую консервную банку для сбора милостыни и пела тоненьким дребезжащим голоском:
Он лежит, не дышит И как будто спит. Золотые кудри Ветер шевелит.
Это была печальная песня о молодом партизане, убитом на гражданской войне, и мы ее пели в школе хором по революционным праздникам. У нее эта песня получалась совсем тоскливой, голосок был слабенький, и прохожие, не останавливаясь, миновали ее: потому что по сравнению с другими нищими-профессионалами она выглядела жалким любителем, и еще потому, что место она выбрала у самых базарных ворот, где люди уже не думают об искусстве, а лишь о том, чтоб подешевле купить и подороже продать.
Ей было примерно столько же лет, сколько и нам. И была она рыжей. Волосы, стянутые в косичке, были не русыми, а медно-красными, и, как у всех рыжих, ее лицо было покрыто веснушками. А вот какие глаза у нее, я не могу сказать. Потому что она была слепой. Оба глаза закрыты, будто зажмурены, а ресницы склеились.
— Спорим, она настоящая слепая, прошептал Берэлэ, — а не притворяется.
Я спорить не стал. Ее слепота у меня не вызывала никаких сомнений. У настоящих, а не фальшивых слепых всегда бывает такое выражение на лице, будто они силятся что-то разглядеть, да никак им это не удается, и они от этого смущены и раздосадованы. У этой девочки выражение лица было именно таким.
Люди проходили мимо нее, кое-кто даже бросал на нее участливый взгляд, но за все время, что мы стояли и рассматривали ее, ни одна монетка не звякнула о дно консервной банки, которую она держала в руках.
— Спорим, ее можно вылечить, — засопел у моего носа Берэлэ, и я понял, что его шустрые мозги уже заработали в этом направлении. — Ее только нужно отвезти к Черному морю в город Одессу, к знаменитому профессору Филатову.
Что у Черного моря в Одессе живет волшебник профессор Филатов, знал весь Советский Союз. О чудесах, которые он творил, делая слепых зрячими, писали в газетах, говорили по радио, и профессор в те годы был знаменит почти как летчик Чкалов, перелетевший без посадки из Москвы в Америку, или как четыре полярника во главе с Папаниным, высадившиеся на Северном полюсе и установившие там красный флаг нашей страны.
— Ехать от нас к Черному морю нужно день, ночь и еще один день, — рассудительно сказал я. — А билет на поезд стоит очень много денег.
Я один раз ездил с мамой и папой к Черному морю, и мама потом целый год не могла успокоиться, повторяя всем знакомым, что эта поездка абсолютно разорила нашу семью.
— А ее родители таких денег не имеют, — добавил я. — Если у нее вообще имеются родители. Люди с деньгами не пошлют ребенка просить милостыню.
— Все ты знаешь! — огрызнулся мой друг. — Есть у нее родители, или нет у нее родителей… Есть у них деньги, или нет у них денег… Если ты такой умный, то почему живешь в нашем городе, а не в Москве, и почему тебе не доверяют высокий пост в Кремле?
Я не стал реагировать на такой выпад моего друга, потому что видел, как он взволнован, а мало ли что может наговорить взволнованный человек, когда он теряет контроль над собой. Лицо Берэлэ было сосредоточенно-угрюмо, а узенький лобик нахмурен и поэтому совсем исчез за бровями.
— Деньги — не проблема, — наконец произнес он, продолжая сопеть, что было у него всегда признаком напряженной работы мысли. — Я думаю о другом. Продадут ли нам железнодорожные билеты? Билеты продают только взрослым… Хотя есть выход! Мы возьмем с собой кого-нибудь из нищих… Копейку или Андриана с каской. Вроде едет отец с детьми. А они, эти нищие, поедут. Кто же откажется поехать даром к Черному морю?
Мой друг говорил так горячо и возбужденно, что я не отважился высказать сомнения в осуществимости его плана и лишь коротко спросил:
— Ну, а деньги-то? Где ты их достанешь? Берэлэ посмотрел на меня, как на глупенького:
— Если у человека нет ума, так у него его таки нет. Стой здесь и никуда не ходи, и я тебе покажу, как добывают деньги. Большие деньги!
Он оставил меня возле урны для мусора, а сам, помахивая скрипочкой в футлярчике, перебежал улицу и стал рядом с поющей слепой девочкой. Она почуяла, что кто-то остановился возле нее, повернула к Берэлэ лицо с незрячими глазами, перестала петь и, когда Берэлэ ей что-то сказал, провела ладонью по его стриженой голове, бровям, носу, губам. Так она, должно быть, знакомилась с новыми людьми. Ладонь ей заменяла глаза. Она смотрела рукой и, очевидно удовлетворившись осмотром, снова запела.
Берэлэ положил на тротуар футляр, вынул из него скрипку, а футляр с открытой крышкой оставил у своих и ее ног. Я сразу догадался, что футляр должен заменить консервную банку, которую девочка держала в руке. И действительно, она спрятала банку за спину. Берэлэ положил скрипку на левое плечо, прижал деку подбородком, взмахнул смычком, и полилась мелодия той песни, что пела девочка. Как аккомпанемент к ее пению.
Такой музыкальной пары нищих наш город еще не видел, и прохожие, забыв, что они шли на базар, мгновенно сгрудились вокруг них, и деньги посыпались с глухим стуком на бархатное дно скрипичного футляра.
Это было для меня первым уроком того, что может сотворить подлинное мастерство и вдохновение. Простенькая незатейливая мелодия партизанской песни под смычком маленького музыканта зазвучала трагическим стоном, подлинным плачем, и на глаза слушателей стали навертываться слезы. Кое-кто даже зашмыгал носом.
Я, конечно, не оставался на противоположной стороне улицы, а присоединился к толпе и даже протиснулся в первый ряд.
Берэлэ играл вдохновенно, упоенно. Как настоящий артист. Глаза его были закрыты. Он шевелил бровями и губами, как это делают знаменитые скрипачи. И из-под смычка лились берущие за душу звуки.
А девочка стояла тоже с закрытыми глазами, и поэтому публике сначала казалось, что они оба, и мальчик и девочка, слепы, и это совсем накалило атмосферу. Люди, вытирая слезы, не жалея сыпали в открытый футляр скрипки деньги, и на бархатном ложе образовалась горка медяков, среди которых поблескивали и серебряные монеты.
Это был неслыханный успех. Берэлэ побил рекорд. Ни один нищий на Социалистической улице, даже такие виртуозы и любимцы публики, как Копейка и Андриан, не собирали столько милостыни за целый день, сколько Берэлэ игрой на скрипке добыл за каких-нибудь полчаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39