Мы благополучно добрались до реки, отмерили семь шагов к юго-востоку от столба со спасательным кругом, разрыли наш клад и высыпали туда добычу. Захороненного богатства было так много, что мы долго топтали песок, чтоб умять получившуюся горку и сровнять с остальной землей.
На прощание Маруся поцеловала нас обоих, и Берэлэ при этом так засопел от волнения, что из его ноздри выдулся пузырь. К счастью, Маруся этого не заметила. Ведь она была слепа.
Третий день был последним днем совместного выступления Берэлэ и Маруси. Потому что вмешалась самая грозная сила — отец Берэлэ, грузчик с мельницы Эле-Хаим.
Шила в мешке не утаишь — гласит народная мудрость. А Берэлэ и Маруся были покрупнее шила, а их дуэт за эти несколько дней стал знаменит на весь город, и волны этой славы докатились до Инвалидной улицы и с громом разбились о порог дома, где обитал угрюмый грузчик с мельницы.
В этот день скрипка Берэлэ творила чудеса и источала такие волшебные звуки, что толпа дружно хлюпала носами и вытирала рукавами глаза. А Марусин голосок и ее закрытые незрячие глаза еще больше бередили души слушателей.
Нищие уже не предпринимали враждебных действий против своих конкурентов и понуро стояли на своих постах вдоль всей Социалистической улицы от базара до памятника героям гражданской войны, безучастно глядя на то, как удача проходит мимо.
Медным и серебряным дождем сыпались монетки в раскрытый футляр от скрипки, и я уже прикидывал в уме, что еще день-другой — и мы соберем достаточно, чтоб купить взрослый билет на поезд до Одессы.
И тут случилось то, что по логике, должно было случиться рано или поздно. Толпа замерших слушателей вдруг раскололась пополам, словно в нее врезался носом пароход, и перед нами предстал разъяренный, как медведь, отец Берэлэ. Левой рукой он поддерживал спадавшие штаны, потому что в правой извивался змеей ремень, заранее вынутый из этих штанов.
Скрипка Берэлэ издала фальшивый звук и трагически умолкла. Маруся еще продолжала петь, и когда она, почуяв наконец неладное, тоже затихла, на смену ее голосу пришел истошный крик Берэлэ.
Отец сгреб его, как цыпленка, в мгновение ока сорвал с него штанишки, безжалостно сунул его головой между своих толстых ног, так что голый зад торчал вверх и заранее покрылся гусиной кожей. Затем последовал свист ремня и вопль.
Никто в толпе не посмел остановить тяжелую руку разъяренного грузчика. Потому что в нашем городе отцовские права чтились как святыня, и никто не мог и подумать помешать отцу воспитывать своего сына. Те же люди, которые только что растроганно слушали игру юного скрипача, теперь с не меньшим восторгом наблюдали, как его казнят.
Абсолютно не понимая, что случилось, Маруся встревожено ворочала головой из стороны в сторону и звала:
— Где ты? Где ты?
Где находился Берэлэ, было не трудно определить по воплям, которые он издавал после каждого удара ремнем, и Маруся выставив и растопырив руки, пошла на этот крик и бросилась своим телом на посиневший зад моего друга, и очередной удар ремнем пришелся уже не по нему, а по ее спине. Грузчик не успел остановить руку.
Тут немедленно вмешалась толпа, увидевшая явную несправедливость.
Не тронь слепую! — окружили грузчика мужчины и стали закатывать рукава на волосатых мускулистых руках.
Эле-Хаим затоптался на месте, прикидывая, стоит ли ему вступать в бой с незваными защитниками, а Берэлэ выскользнул из-под его ног, подтянул штанишки и дал стрекача. Маруся тоже исчезла в толпе, которая в гневе теснила грузчика и толкала его в грудь.
Пользуясь общим замешательством, я подхватил с земли скрипичный футляр с собранной милостыней, защелкнул замки и незаметно ушел подальше от назревавшей мужской драки. Я не знал, куда убежал Берэлэ и где сейчас бродит слепая Маруся, но понимал, что единственным ориентиром для все нас троих остается белый столб на берегу реки со спасательным кругом на нем, в семи шагах от которого зарыт наш клад.
Там, на берегу реки меня ожидал самый страшный удар. Наш клад был кем-то обнаружен и разграблен. Чьи-то хищные руки разгребли песок и безжалостно унесли все монеты, все собранное нами с таким трудом богатство, с помощью которого мы хотели отвезти в Одессу к профессору Филатову слепую девочку и сделать ее зрячей.
Все наши планы были разбиты вдребезги. Огорошенный событиями этого дня, не знаю, как долго я бродил по разрытому песку со скрипичным футляром в руке, пока не услышал Марусин голос и затем увидел ее и Берэлэ у плетня возле халупы Харитона. Они махали руками и звали меня.
Мы не обменялись ни одним словом. По их лицам было ясно, что они уже знают о постигшей нас беде.
Под плетнем, на земле, уткнувшись небритым лицом в траву, храпел пьяный Харитон. Из его карманов выпали и валялись вокруг мелкие монетки — медь и серебро. Наши деньги. Но их было очень мало. Остальные Харитон успел пропить. Да, видать, не один, а с товарищами-собутыльниками. Потому что на эти деньги можно было до смерти напоить не меньше десятка самых горьких пьяниц.
Потом мы зашли в дом, и Маруся сама, без нашей помощи, поставила на огонь закопченный чайник и, пока мы ждали, чтоб он закипел, сказала, кивнув на Берэлэ:
— Он домой не вернется. Останется с нами.
Берэлэ печально поглядел мне в лицо и кивнул.
— Мы и отсюда уйдем, — сказал он. — Я и Маруся. Пойдем пешком от деревни к деревне, и люди нам будут подавать. Пока не доберемся до Одессы и вылечим Марусю. Она все равно будет видеть. Спорим?
И он протянул мне руку. Но я спорить не стал.
— Послушай. — Маруся пошарила рукой в воздухе, нашла мое плечо и положила мне на него руку. — Там его скрипка осталась. Нам без нее никак нельзя. Найди ее и принеси сюда.
Я пообещал.
Потом мы, обжигая пальцы, пили чай из граненых стаканов и ели сахар вприкуску, откалывая зубами кусочки от большого грязного куска, завернутого в марлю. Чай был заварен сухими травами и был таким душистым, что могу поклясться, никогда прежде такого душистого и вкусного чая я не пил.
Мы распрощались, когда уже стало темнеть, и Маруся пошла меня проводить до столба со спасательным кругом, наказав Берэлэ, как маленькому, никуда не выходить из хаты. У плетня в той же позе, лицом в траву, храпел пьяный Харитон.
Три дня и три ночи скрывался Берэлэ в доме у Харитона Лойко, разорившего наш клад и пропившего все наше богатство. Возможно, Харитон испытывал угрызения совести за содеянное и потому, протрезвившись, не выгнал Берэлэ, а, наоборот, даже кормил как члена семьи, и они втроем ели деревянными ложками из большой глиняной миски подгорелый кулеш из пшена, лука и сала. Спать Берэлэ укладывали на полу, подстелив ватное одеяло, сшитое из разноцветных лоскутков. Когда Берэлэ мне потом рассказывал о своем житье у Харитона, я изнемогал от зависти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39