Предвидеть гения, тем более научить гениальному, — нет, нам не по силам. Научить бы самому простому, банальному из банального, тому, что повторялось из поколения в поколение, что вошло во все расхожие прописи — вроде уважай достоинство ближнего, возмущайся насилием… Собственно, научить бы одному: не обижайте друг друга, люди.
— Научить?! — воскликнула Нина Семеновна. — Кого? Юлечку! Гену Голикова! Игоря Проухова! Они все, все еще в детстве были удивительно отзывчивы на доброту. С самого начала, еще до школы, все добры от природы. И уж если они станут обижать друг друга, то тогда… Тогда остается только одно — повеситься на первом же гвозде от отчаяния.
Иннокентий Сергеевич повернул к свету взрытую сторону лица, тронул свой страшный шрам.
— Не исключено, что вот это украшение подарил мне вовсе не злой от природы человек. И я должен был каких-то детей оставить сиротами, не ведая озлобления.
И Нина Семеновна с испугом отвела глаза, с жаром проговорила:
— Я готова каждый день повторять: господи, дай мне силы отдать жизнь тем, кого учу! Господи, не обмани меня, сделай их всех счастливыми!
— Стоит ли молиться! — отозвалась Ольга Олеговна. — Мы и без молитв делаем это — отдаем жизнь.
— Вот именно. И Зоя Владимировна тоже, — напомнил Иван Игнатьевич.
Ольга Олеговна встала, засмотрелась в темное распахнутое окно, за которым лежала притихшая улица.
— Мальчики и девочки, мальчики и девочки, как вы еще зелены! Нет, не готовы к жизни…— Помолчала и, не отрываясь от окна, спросила: — Интересно бы послушать, что они сейчас говорят о своем будущем?
— Пусть поют и веселятся. Думать о будущем им предстоит завтра.
Учителя задвигали стульями, стали подыматься.
20
Фонари освещали уголок сквера под липами — пять человек и пустая скамья. Сократ замолчал.
Юлечка, выставив на Натку острый подбородок, спросила:
— Слышала?
— Слышала! — Ответ с вызовом. — Ну и что? Я ненавижу его! Раньше любила. Открыто говорю: лю-би-ла! Теперь нен-навижу! Не прощу!
Щу! — отозвалось в почи.
— Мне даже кошку жаль, когда ее бьют и калечат. Тут человек.
— Пусть каждый как хочет, Натка, — вступился Игорь.
— Опять заело у тебя, Иисусик. Убийцей же его называл, теперь простить готов. Трепач ты!
— Яшке помогать — не жди, не буду!
— Так помогай Генке! А сам говорил — они друг друга стоят, два сапога…
— Я к Генке не побегу, но других за руку хватать не стану.
— А я…— Юлечка задохнулась. — Я и Яшку бы… Да! Предупредила, если б кто-то убивать его собирался.
— Побежишь? Скажешь? Только попробуй!
— А что ты со мной сделаешь? За волосы удержишь?
— Попробуй… Все попробуйте! Только заикнитесь!
— Игорь! Ты слышишь? Игорь! Ты хочешь художником… Наверно, радовать людей хочешь. Наверно, думаешь: посмотрят люди твои картины — и добрей станут. Разве не так, Игорь? Добрей! А сам сейчас… Пусть бьют человека, пусть калечат, даже убить могут — тебе плевать. Сам не пойду, других держать не буду, моя хата с краю… Игорь! Пойдем к Генке вместе!
Прижимая ладошки к груди, натянуто-хрупкая, дрожащая, Юлечка тянулась к Игорю, на выбеленном лице просяще горели темные глаза. Игорь морщился и отводил взгляд.
— Черт! Ты думаешь, он шевельнул бы пальцем, если б нас Яшка…
— Стари-ик! — слабо изумился Сократ. — Надо быть честным, старик! Генка за нас всегда. Даже за незнакомых на улице… И ты знаешь, как он Яшку приложил.
— То раньше… Раньше он за меня готов черту рога сломать. А вот теперь… сомневаюсь.
— Тут что-то не то, фратеры. Раньше — не сомневаюсь. Значит, хорош был раньше, а на него накинулись. Зачем? Что-то не то…
— А кто накинулся? Кто?! — с отчаяньем закричал Игорь. — Я на него? Ты не слышал, как я говорил ему — не будем, не надо, кончим! Нет! Сам, сам напрашивался! Угрожал еще — не жди, не пожалею! А что ему сказали? Да то, что было. А он про нас понес что? Про каждого! На меня как на врага. И на тебя тоже, хотя ты ни слова плохого о нем… Все ему вдруг враги. И нас, врагов, ему любить и защищать? Да смешно думать. Ну, а мне-то зачем врага спасать? Он мне теперь чужой, посторонний!
Сократ тоскливо промолчал, мигал красными веками, оглаживал гитару.
Юлечка снова подалась на Игоря:
— Пусть он плохой, Игорь. Пусть чужой. Но не кошку — человека… собираются бить!
И снова Игорь сморщился, влез пятерней в растрепанные волосы.
— Ч-черт! Что же делать? Он мне в душу плюнул, а я к нему на полусогнутых…
Натка, каменея губами и скулами, слушала.
— Ну, поговорили? — сказала она резко. — Хватит! Теперь я скажу. Попробуйте помешать Яшке. Только заикнитесь! Пеняйте на себя. Тогда я сама к Яшке пойду, тогда я скажу ему, кто помешал…
Рука Сократа задела за струны, и гитара издала густой, тающий звук.
— Ага! Поняли — Яшка не простит, вместо Генки вас… разукрасят.
— Наточка! — всхлипнула Вера.
— Плоха? Мне теперь на все плевать! Хуже уже не стану.
Натка возвышалась со вскинутой головой, с гневливым мерцанием за упавшими на лицо волосами.
— Фратеры-ы…— тоскливо выдавил Сократ.
Игорь, не подымая глаз, сутулился, казалось, стал меньше ростом. У Юлечки торчит вперед острый подбородок, глаза остановились, утратили блеск.
— Фратеры-ы!… Яшка меня первого…
— Иди! — с высоты своего роста кинула Натка Юлечке. — За волосы держать — больно нужно.
И Юлечка, не спуская с Натки остановившихся глаз, тихо произнесла:
— Пойду.
— Юлька! — заволновался Сократ. — Ты Яшку не знаешь, Юлька! Он любого!… И меня и тебя… Он не посмотрит, Юлька, что ты девчонка.
— Одна пойду. Донеси Яшке…
Сократ поводил зябко плечами, суетливо топтался:
— Игорь! Старик! Скажи ей, дуре… Ты-то знаешь, какой он, Яшка. Она и себя и всех нас… Меня Яшка первого… Ему убить — раз плюнуть.
— Слышишь, Игорь, — раз плюнуть. Так помогите Яшке, он без тебя не справится!
Игорь дрожащей рукой провел по лицу:
— Да ну вас всех к черту. — Вяло, без энергии: — С ума посходили…— И вдруг вскинулся на Сократа: — Ты что голову тут морочишь? Страшен! Страшен! Убить — раз плюнуть. Да никого он не убьет — ни Генку, ни тебя. Что он, без головы, что он, не понимает — за такое ему вышку врежут. Ну, проучит Генку, если тот сам им раньше руки не переломает.
— Нет, фратеры! Нет! — задохнулся Сократ.
— Он пугает, Юлька. Ничего не случится, цел Генка останется.
— А если случится, тогда что?
— Да Яшка же знает: чуть что — его первого щупать станут. Кому своей головы не жаль.
— Игорь, ты не трясись. Ведь я уже не зову тебя. Я одна все сделаю. Сам не трясись и Сократа успокой, вон как он от страха, выплясывает.
— Юль-ка-а…— Сократ заговорил сдавленным шепотом. — Ты сообрази, Юлька, почему Яшка Карьеры выбрал. Думаешь, место глухое, потому… Глухих мест без Карьеров много. А в Старых Карьерах захоронения есть. Слышала — туда из комбината всякую ядовитую пакость свозят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
— Научить?! — воскликнула Нина Семеновна. — Кого? Юлечку! Гену Голикова! Игоря Проухова! Они все, все еще в детстве были удивительно отзывчивы на доброту. С самого начала, еще до школы, все добры от природы. И уж если они станут обижать друг друга, то тогда… Тогда остается только одно — повеситься на первом же гвозде от отчаяния.
Иннокентий Сергеевич повернул к свету взрытую сторону лица, тронул свой страшный шрам.
— Не исключено, что вот это украшение подарил мне вовсе не злой от природы человек. И я должен был каких-то детей оставить сиротами, не ведая озлобления.
И Нина Семеновна с испугом отвела глаза, с жаром проговорила:
— Я готова каждый день повторять: господи, дай мне силы отдать жизнь тем, кого учу! Господи, не обмани меня, сделай их всех счастливыми!
— Стоит ли молиться! — отозвалась Ольга Олеговна. — Мы и без молитв делаем это — отдаем жизнь.
— Вот именно. И Зоя Владимировна тоже, — напомнил Иван Игнатьевич.
Ольга Олеговна встала, засмотрелась в темное распахнутое окно, за которым лежала притихшая улица.
— Мальчики и девочки, мальчики и девочки, как вы еще зелены! Нет, не готовы к жизни…— Помолчала и, не отрываясь от окна, спросила: — Интересно бы послушать, что они сейчас говорят о своем будущем?
— Пусть поют и веселятся. Думать о будущем им предстоит завтра.
Учителя задвигали стульями, стали подыматься.
20
Фонари освещали уголок сквера под липами — пять человек и пустая скамья. Сократ замолчал.
Юлечка, выставив на Натку острый подбородок, спросила:
— Слышала?
— Слышала! — Ответ с вызовом. — Ну и что? Я ненавижу его! Раньше любила. Открыто говорю: лю-би-ла! Теперь нен-навижу! Не прощу!
Щу! — отозвалось в почи.
— Мне даже кошку жаль, когда ее бьют и калечат. Тут человек.
— Пусть каждый как хочет, Натка, — вступился Игорь.
— Опять заело у тебя, Иисусик. Убийцей же его называл, теперь простить готов. Трепач ты!
— Яшке помогать — не жди, не буду!
— Так помогай Генке! А сам говорил — они друг друга стоят, два сапога…
— Я к Генке не побегу, но других за руку хватать не стану.
— А я…— Юлечка задохнулась. — Я и Яшку бы… Да! Предупредила, если б кто-то убивать его собирался.
— Побежишь? Скажешь? Только попробуй!
— А что ты со мной сделаешь? За волосы удержишь?
— Попробуй… Все попробуйте! Только заикнитесь!
— Игорь! Ты слышишь? Игорь! Ты хочешь художником… Наверно, радовать людей хочешь. Наверно, думаешь: посмотрят люди твои картины — и добрей станут. Разве не так, Игорь? Добрей! А сам сейчас… Пусть бьют человека, пусть калечат, даже убить могут — тебе плевать. Сам не пойду, других держать не буду, моя хата с краю… Игорь! Пойдем к Генке вместе!
Прижимая ладошки к груди, натянуто-хрупкая, дрожащая, Юлечка тянулась к Игорю, на выбеленном лице просяще горели темные глаза. Игорь морщился и отводил взгляд.
— Черт! Ты думаешь, он шевельнул бы пальцем, если б нас Яшка…
— Стари-ик! — слабо изумился Сократ. — Надо быть честным, старик! Генка за нас всегда. Даже за незнакомых на улице… И ты знаешь, как он Яшку приложил.
— То раньше… Раньше он за меня готов черту рога сломать. А вот теперь… сомневаюсь.
— Тут что-то не то, фратеры. Раньше — не сомневаюсь. Значит, хорош был раньше, а на него накинулись. Зачем? Что-то не то…
— А кто накинулся? Кто?! — с отчаяньем закричал Игорь. — Я на него? Ты не слышал, как я говорил ему — не будем, не надо, кончим! Нет! Сам, сам напрашивался! Угрожал еще — не жди, не пожалею! А что ему сказали? Да то, что было. А он про нас понес что? Про каждого! На меня как на врага. И на тебя тоже, хотя ты ни слова плохого о нем… Все ему вдруг враги. И нас, врагов, ему любить и защищать? Да смешно думать. Ну, а мне-то зачем врага спасать? Он мне теперь чужой, посторонний!
Сократ тоскливо промолчал, мигал красными веками, оглаживал гитару.
Юлечка снова подалась на Игоря:
— Пусть он плохой, Игорь. Пусть чужой. Но не кошку — человека… собираются бить!
И снова Игорь сморщился, влез пятерней в растрепанные волосы.
— Ч-черт! Что же делать? Он мне в душу плюнул, а я к нему на полусогнутых…
Натка, каменея губами и скулами, слушала.
— Ну, поговорили? — сказала она резко. — Хватит! Теперь я скажу. Попробуйте помешать Яшке. Только заикнитесь! Пеняйте на себя. Тогда я сама к Яшке пойду, тогда я скажу ему, кто помешал…
Рука Сократа задела за струны, и гитара издала густой, тающий звук.
— Ага! Поняли — Яшка не простит, вместо Генки вас… разукрасят.
— Наточка! — всхлипнула Вера.
— Плоха? Мне теперь на все плевать! Хуже уже не стану.
Натка возвышалась со вскинутой головой, с гневливым мерцанием за упавшими на лицо волосами.
— Фратеры-ы…— тоскливо выдавил Сократ.
Игорь, не подымая глаз, сутулился, казалось, стал меньше ростом. У Юлечки торчит вперед острый подбородок, глаза остановились, утратили блеск.
— Фратеры-ы!… Яшка меня первого…
— Иди! — с высоты своего роста кинула Натка Юлечке. — За волосы держать — больно нужно.
И Юлечка, не спуская с Натки остановившихся глаз, тихо произнесла:
— Пойду.
— Юлька! — заволновался Сократ. — Ты Яшку не знаешь, Юлька! Он любого!… И меня и тебя… Он не посмотрит, Юлька, что ты девчонка.
— Одна пойду. Донеси Яшке…
Сократ поводил зябко плечами, суетливо топтался:
— Игорь! Старик! Скажи ей, дуре… Ты-то знаешь, какой он, Яшка. Она и себя и всех нас… Меня Яшка первого… Ему убить — раз плюнуть.
— Слышишь, Игорь, — раз плюнуть. Так помогите Яшке, он без тебя не справится!
Игорь дрожащей рукой провел по лицу:
— Да ну вас всех к черту. — Вяло, без энергии: — С ума посходили…— И вдруг вскинулся на Сократа: — Ты что голову тут морочишь? Страшен! Страшен! Убить — раз плюнуть. Да никого он не убьет — ни Генку, ни тебя. Что он, без головы, что он, не понимает — за такое ему вышку врежут. Ну, проучит Генку, если тот сам им раньше руки не переломает.
— Нет, фратеры! Нет! — задохнулся Сократ.
— Он пугает, Юлька. Ничего не случится, цел Генка останется.
— А если случится, тогда что?
— Да Яшка же знает: чуть что — его первого щупать станут. Кому своей головы не жаль.
— Игорь, ты не трясись. Ведь я уже не зову тебя. Я одна все сделаю. Сам не трясись и Сократа успокой, вон как он от страха, выплясывает.
— Юль-ка-а…— Сократ заговорил сдавленным шепотом. — Ты сообрази, Юлька, почему Яшка Карьеры выбрал. Думаешь, место глухое, потому… Глухих мест без Карьеров много. А в Старых Карьерах захоронения есть. Слышала — туда из комбината всякую ядовитую пакость свозят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109