Ярик Галчевский перешагнул через мои вытянутые ноги, произнес:
- Лейтенант Мохнатов!..
Подбородок вздернут, узкие плечи расправлены, каблуки сдвинуты, руки по швам, кажется, закончит свое обращение по-уставному: "По вашему приказанию явился!" Только вот автомат в руке - стволом вниз.
- Вы срываете наступление, лейтенант Мохнатов!
Мохнатов молча уставился на Галчевского. Сейчас Ярик видит вблизи его глаза. Чистые глаза, опасно пустые!
- Вы не подчиняетесь приказам командования, лейтенант Мохнатов!
- Иди, дурак, в свой взвод, - устало, без злобы, как-то слишком по-взрослому произнес Мохнатов.
- Ради спасения своей шкуры вы...
- Младший лейтенант! Смир-рна!!!
Спина Галчевского, без того натянутая, вздрогнула.
- Кр-ру-гом!!!
С птичьим горловым клекотом выкрик в ответ:
- Вы трус, лейтенант Мохнатов! Я вас презираю! Локоть Мохнатова медленно, медленно отходит назад, кисть руки ползет по ремню к кобуре.
- Вы подлый трус! Вы шкурник! Вы изменник родины, Мохнатов!..
Синевой неба блеснул вороненый ствол пистолета в руке Мохнатова.
Галчевский передернулся, рванул автомат. Его узкую тощую спину лихорадило - грохот короткой очереди, запоздалый звон выплюнутой гильзы.
Мохнатов соскользнул со своего насеста, с неестественно серьезным и строгим выражением в широко распахнутых светлых глазах сделал шаг вперед и словно сломался, упал на колени, боднул головой глинистое крошево под кирзовыми сапогами Галчевского.
И тут я увидел связного Васю Зяблика, только что подбежавшего своей сутуловатой трусцой из глубины траншеи. Деревенское губастое лицо парня было сейчас каким-то непривычно чеканным; в глазах появилась мохнатовская родниковая пустота. Вася Зяблик спускал с плеча свой автомат.
Галчевский рывком нагнулся к Мохнатову и так же порывисто разогнулся, вскинул над каской широкоствольный пистолет-ракетницу.
А Вася Зяблик подымал на него автомат...
Галчевский выстрелил, выплеснулся тугой, перекрученный дым, в синеве неба повисла марганцево-прозрачная капля.
- Р-р-ро-та!! - закричал Галчевский рыдающе и, весь перекрутившись, выбросился наверх.
Вася Зяблик держал автомат на весу...
Подавились работавшие на флангах пулеметы, замерли окопы.
- Р-р-ро-та!!
Галчевский стоял на бруствере немыслимо долговязый - огромные кирзовые сапожищи рядом, дотянись рукой, а маленькая голова, упрятанная в каску, далеко в поднебесье. А еще дальше - в засасывающей синеве - вишневая переливчатая капля.
А из траншеи завороженно следил за ним Вася Зяблик с автоматом на изготовку, с чужим вдохновенным лицом.
- Слу-уша-ай мою команду! За-а р-ро-оди-ну! За-а Ста-али-и...
До поднебесья долговязая, нескладная фигура качнулась и исчезла.
- Ур-ра-а!!!
Не слухом, а всем телом, кожей, костями я ощутил через землю суету окопов - шевеление, сопение солдат, лезущих вверх из земли к небу.
- Р-ра-а-а!!
Вася Зяблик вдруг засуетился, губастое лицо сразу же утратило опасную чеканность, стало просто озабоченным. Он торопливо выскочил на бруствер, на какой-то миг закрыл от меня полнеба, сутуловатый, устремленный вперед, непривычно могучий... И словно провалился сквозь землю.
- Р-ра-а-а!!
Тускло-серая, ржавая степь, покатая, словно школьная карта. В ее неторопливом, упрямом устремлении к небу есть что-то щемяще жалкое, обожженная, неопрятная, тянется к непорочно чистому, недоступно высокому - нищета, мечтающая о величии.
Наверное, потому, что сама степь слишком уж велика и просторна, люди в ее бесконечности кажутся слишком вялыми, не спешат, устало бредут к синему небу. Бредут и подбадривают себя натужным, неуверенным криком:
- Р-раааа-а!
Среди паломников, бредущих к синему небу, возник грязно-желтый ватный ком...
- А-аааа!.. - И смолкло.
Тугой взрыв мягко ударил мне в лицо. Ватный ком распался, поплыл над рыжей, тусклой землей, задевая рассыпанных людей нечистой дымной бородой. Далекое небо, перекрывающее неопрятную степь, в нескольких местах треснуло, из него полилось: тррат-тат-та-та-та! В степи началось кружение, столь же дремотно-вялое, бестолковое... Еще взрыв, еще! Грязно-серые бороды...
И колыхнулся окоп, и вспучилась дыбом земля, закрыла от меня степь, людей, дымчатые бороды. Траншею залихорадило. Седой дым, жирный дым, живой, свивающийся, пухнущий, и сквозь него острыми потоками текущая вверх земля. Солнце начало играть в прятки - то скрывалось в дыму, то весело выглядывало. Тягуче запели вокруг осколки. Черствый град глинистых комьев забарабанил по брустверу, по пыльным кустикам жалкой полыни, по моим плечам...
Меня тянули сзади за ногу:
- Младший сержант!.. Младший...
На землистом лице Небабы распахнутые, выбеленные небом глаза. Только на дне траншеи я осознал, что случилось: немецкая артиллерия перекрыла путь тем, кто пытался бежать обратно. Стена напичканного осколками дыма, стена вздыбленной земли - не пробьешься...
А солнце играло в прятки, то светило, то скрывалось.
Комья земли еще продолжали падать - редкий, усталый град со знойного безоблачного неба. В воздухе раздался то ли назойливый звон, то ли вкрадчивый свист. Я не сразу понял, что это звенит у меня в ушах. От тишины.
Вспомнил о телефоне - заземление-то выдернуто! Всадил привязанный к проводу ржавый штык.
- "Клевер"! "Клевер"!
Немота, незримое четвертое измерение, где помещались "Клевер", "Колос", "Лютик", "Ландыш", исчезло - глухая стенка.
И Небаба деловито натянул на голову каску. Он всегда надевал каску, прежде чем выбраться из окопа на линию. Его очередь "гулять".
Мелькнули надо мной в небе ботинки с обмотками. В ушах серебряный тонкий звон, тоскуют летящие в высоте пули, где-то ухнул взрыв, сухой, трескучий, - значит, мина, не снаряд. Тишина. Боже мой, какая тишина!
Только тут я вдруг осознал, что я один... Совсем один во всех окопах. Минут десять тому назад здесь было сто с лишним человек, может, даже двести... Лежат в степи, далеко от меня. Один на все окопы, один перед лицом немцев. Я - маленький, слабый, еще никогда ни в кого не выстреливший, никого не убивший, умеющий лишь сматывать и разматывать катушки с кабелем, кричать в телефонную трубку. И до чего это странно, что я, мирный и слабый, один перед грозным противником, запугавшим всю незнакомую мне Европу. Я даже не испытывал от этого ужаса, только коченеющую, мертвящую тоску. Один...
Есть еще рядом он... Я успел забыть о нем. Он лежит в своем командирском тупичке, на дне, скрючившись, подтянув под живот колени, уткнувшись спутанными волосами в землю, правая рука неестественно выломлена, на боку зияет расстегнутая кобура, а вороненый пистолет валяется сзади, возле его нечищеных сапог. Так давно он упал под автоматной очередью, что я уже успел забыть о его смерти.
Тишина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9