И над вынырнувшим из мутной донской водицы адъютантом все смеялись с жестоким презрением, какое могут испытывать только одетые люди к голому. У нагого адъютанта из-под рваной плащ-палатки торчали легкие мускулистые ноги спортсмена...
"Наше дело правое..." Чудовищно неправый враг подошел вплотную к тихому Дону. И как жалко выглядели мы, правые. Обнаженная правота, облаченная в кальсоны...
Да всегда ли силен тот, кто прав? А может, наоборот? Правый всегда слабее, он чем-то ограничивает себя - не бей со спины, не подставляй недозволенную подножку, не трогай лежачего. Неправый не знает этих обессиливающих помех. Но тогда мир завоюют мрачные негодяи. Те, кто обижает, кто насилует, кто обманывает. Жестокость станет доблестью, доброта - пороком. Стоит ли жить в таком безобразном мире? Мир, оказывается, не разумен, справедливость не всесильна, жизнь не драгоценна, а святой лозунг "Наше дело правое, враг будет разбит..." - ненужная фраза.
Но даже общее пожарище не выжгло тогда из моей памяти Ярика Галчевского. Минутами я видел его сидящим на бруствере и внутренне содрогался от его крика: "Убейте его!"
Кого?.. Да того, кто ставил "Если завтра война". Странно.
Дева Света! Где ты, донна Анна?..
Ярик любил стихи, еще больше любил кинофильмы. Он знал по именам всех известных и малоизвестных актеров. "Если завтра война"... До войны был такой фильм. "Если завтра..." Война сейчас, война идет, враг на том берегу Дона. "Дева Света! Где ты, донна Анна?" "Убейте его!"
В те дни, оказывается, не я один помнил о Галчевском, кой-кто еще...
Над степью выполз чумацкий месяц - ясный и щербатый. Солдаты спали прямо на ходу, во сне налетали друг на друга, даже не ругались, не было сил.
Пятый день блуждал по степи наш сильно поредевший полк, спали по два часа в сутки, пытались набрести на какой-то таинственный Пункт Сбора. Этот Пункт каждый раз, как мы приближались к нему, оказывался перемещенным в другое место, глубже в тыл, подальше от накатывающегося противника. Береженого, конечно, бог бережет, а солдату накладно.
Выполз месяц, значит, скоро разрешат привал - самый большой, ночной. И действительно, головной отряд свернул с пыльного тракта. Обгоняя нас, прыгая по неровностям, прокатила крытая машина.
Мутная при свете луны, отдыхающая степь. Где-то далеко-далеко раскаты. Далеко-далеко, чуть слышна война. Но все-таки слышна, хотя мы, колеся, и уходим от нее, спешим выматываемся, спим только по два часа в сутки.
Нас подвели к остановившейся посреди степи машине как могли, выстроили в шеренги, почему-то не разрешили садиться.
Майор Саночкин, заместитель комполка по строевой, досадовал и покрикивал на людей возле машины:
- Давайте, но только быстрей! Быстрей, ради бога! Люди устали!
И тут вывели его... Под жидкий свет луны, к отупевшему от усталости полку...
- Только, ради бога, не тяните резину!
Не было расторопных ребят в твердых тыловых фуражках. Из гущи спутавшихся рядов вытащили шестерых солдат из комендантского взвода, таких же, как и все мы, шатающихся от усталости.
Шестеро солдат, слепо толкаясь, выстроились напротив него. Он высоко держал на тонкой шее маленькую обкатанную голову, был в гимнастерке распояской, в комсоставских синих галифе, но босиком. За ним зыбко лежала мутно-лунная, безбрежная степь.
- Побыстрей же, прошу вас!
Шестеро парней из комендантского взвода знали - пусть не близко, со стороны - командира химвзвода младшего лейтенанта Галчевского. Теперь уже не младшего лейтенанта, и человеком ему оставалось быть считанные минуты.
Не было расторопных, знающих свое дело ребят. Его не раздели до белья, ему не выкопали даже могилы.
Выступило вперед сразу двое. Один из них осветил бумагу фонариком, другой принялся торжественно читать:
- Именем Союза Советских Социалистических Республик военный трибунал... в составе...
Почему-то эти торжественные слова вносили в душу успокоение. Оказывается, и в бредовой неразберихе отступления кой-где сохранился порядок, кой-кто не забывал о своих обязанностях - жива какая-то дисциплина, жива армия.
- р-рас-смотрел дело по обвинению Галчевского Ярослава Сергеевича, военнослужащего, младшего лейтенанта, тысяча девятьсот двадцать второго года рождения...
Смутная в лунном рассеянном свете степь за его спиной. В полынно настоянный воздух просочился божественно прекрасный запах разваренной свиной тушенки, подправленной дымком.
Сегодня днем на тракте наши задержали какие-то интендантские машины, потому сейчас и пахнет у нас давно забытой свиной тушенкой. Удивительный запах, он гонит прочь усталость, зовет к жизни. Повар комендантского взвода знаменитый Митька Калачев при отступлении оставил на той стороне Дона свою полевую кухню, но - ловок, бестия! - обзавелся банным котелком, умудряется в нем варить даже на ходу, не очень запаздывает с раздачей.
- ...При-говорил!.. Галчевского!.. Ярослава Сергеевича!.. - и умолк, его товарищ погасил фонарик.
Луна висела над необъятной степью, обессиленной, отдыхающей, и далеко-далеко погромыхивала чуть слышная война. Он стоял под луной, вытянув тонкую шею, теребя балахон гимнастерки.
А у организаторов произошла заминка, они топтались и шушукались.
- Кончайте! Что ж вы?.. - снова взъелся на них майор Саночкин.
- Скомандуйте вашим бойцам...
- Нет уж, увольте. Это ваше дело. И только побыстрей, побыстрей, солдаты падают от усталости!
И тогда тот, кто читал приговор, тяжело шагнул вперед, закричал дребезжащим, нестроевым, некомандирским голосом:
- По врагу нашей род-ди-ны!..
Солдаты, не получившие привычной команды взять на изготовку, нескладно, растерянно, вразброд вскинули винтовки.
И тут Галчевский вытянулся, напрягся, и заплескался в лунной степи его звенящий голос:
- Я не враг! Мне врали! Я верил! Я не враг! Да здравствует...
- Пли!!
У одного из стрелявших в стволе была заложена трассирующая пуля. Она плеснула огненным полотнищем, прошла сквозь узкую, бесплотную грудь Галчевского, полыхнула за его спиной.
Он упал на жесткую полынь, голубую при лунном свете траву.
У его мамы больное сердце...
В воздухе пахло разваренной тушенкой. Запах, обещающий жизнь.
На другой день мы вошли на станцию Садовая, окраину Сталинграда, еще оживленного, еще не разрушенного, не спаленного города. Мы защищали его. В этом городе враг был разбит. Наше дело правое, победа оказалась за нами...
Д о к у м е н т а л ь н а я р е п л и к а
Однако не нуждается в подтверждении никаких документов общеизвестный факт, что во время войны, которую мы все называем Отечественной, считаем не без основания народной, за спиной наших воюющих солдат стояли заградительные отряды с пулеметами. Им было приказано расстреливать отступающих.
Не слышал, чтоб когда-либо была попытка выполнить этот не только оскорбительный, но и бессмысленный приказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
"Наше дело правое..." Чудовищно неправый враг подошел вплотную к тихому Дону. И как жалко выглядели мы, правые. Обнаженная правота, облаченная в кальсоны...
Да всегда ли силен тот, кто прав? А может, наоборот? Правый всегда слабее, он чем-то ограничивает себя - не бей со спины, не подставляй недозволенную подножку, не трогай лежачего. Неправый не знает этих обессиливающих помех. Но тогда мир завоюют мрачные негодяи. Те, кто обижает, кто насилует, кто обманывает. Жестокость станет доблестью, доброта - пороком. Стоит ли жить в таком безобразном мире? Мир, оказывается, не разумен, справедливость не всесильна, жизнь не драгоценна, а святой лозунг "Наше дело правое, враг будет разбит..." - ненужная фраза.
Но даже общее пожарище не выжгло тогда из моей памяти Ярика Галчевского. Минутами я видел его сидящим на бруствере и внутренне содрогался от его крика: "Убейте его!"
Кого?.. Да того, кто ставил "Если завтра война". Странно.
Дева Света! Где ты, донна Анна?..
Ярик любил стихи, еще больше любил кинофильмы. Он знал по именам всех известных и малоизвестных актеров. "Если завтра война"... До войны был такой фильм. "Если завтра..." Война сейчас, война идет, враг на том берегу Дона. "Дева Света! Где ты, донна Анна?" "Убейте его!"
В те дни, оказывается, не я один помнил о Галчевском, кой-кто еще...
Над степью выполз чумацкий месяц - ясный и щербатый. Солдаты спали прямо на ходу, во сне налетали друг на друга, даже не ругались, не было сил.
Пятый день блуждал по степи наш сильно поредевший полк, спали по два часа в сутки, пытались набрести на какой-то таинственный Пункт Сбора. Этот Пункт каждый раз, как мы приближались к нему, оказывался перемещенным в другое место, глубже в тыл, подальше от накатывающегося противника. Береженого, конечно, бог бережет, а солдату накладно.
Выполз месяц, значит, скоро разрешат привал - самый большой, ночной. И действительно, головной отряд свернул с пыльного тракта. Обгоняя нас, прыгая по неровностям, прокатила крытая машина.
Мутная при свете луны, отдыхающая степь. Где-то далеко-далеко раскаты. Далеко-далеко, чуть слышна война. Но все-таки слышна, хотя мы, колеся, и уходим от нее, спешим выматываемся, спим только по два часа в сутки.
Нас подвели к остановившейся посреди степи машине как могли, выстроили в шеренги, почему-то не разрешили садиться.
Майор Саночкин, заместитель комполка по строевой, досадовал и покрикивал на людей возле машины:
- Давайте, но только быстрей! Быстрей, ради бога! Люди устали!
И тут вывели его... Под жидкий свет луны, к отупевшему от усталости полку...
- Только, ради бога, не тяните резину!
Не было расторопных ребят в твердых тыловых фуражках. Из гущи спутавшихся рядов вытащили шестерых солдат из комендантского взвода, таких же, как и все мы, шатающихся от усталости.
Шестеро солдат, слепо толкаясь, выстроились напротив него. Он высоко держал на тонкой шее маленькую обкатанную голову, был в гимнастерке распояской, в комсоставских синих галифе, но босиком. За ним зыбко лежала мутно-лунная, безбрежная степь.
- Побыстрей же, прошу вас!
Шестеро парней из комендантского взвода знали - пусть не близко, со стороны - командира химвзвода младшего лейтенанта Галчевского. Теперь уже не младшего лейтенанта, и человеком ему оставалось быть считанные минуты.
Не было расторопных, знающих свое дело ребят. Его не раздели до белья, ему не выкопали даже могилы.
Выступило вперед сразу двое. Один из них осветил бумагу фонариком, другой принялся торжественно читать:
- Именем Союза Советских Социалистических Республик военный трибунал... в составе...
Почему-то эти торжественные слова вносили в душу успокоение. Оказывается, и в бредовой неразберихе отступления кой-где сохранился порядок, кой-кто не забывал о своих обязанностях - жива какая-то дисциплина, жива армия.
- р-рас-смотрел дело по обвинению Галчевского Ярослава Сергеевича, военнослужащего, младшего лейтенанта, тысяча девятьсот двадцать второго года рождения...
Смутная в лунном рассеянном свете степь за его спиной. В полынно настоянный воздух просочился божественно прекрасный запах разваренной свиной тушенки, подправленной дымком.
Сегодня днем на тракте наши задержали какие-то интендантские машины, потому сейчас и пахнет у нас давно забытой свиной тушенкой. Удивительный запах, он гонит прочь усталость, зовет к жизни. Повар комендантского взвода знаменитый Митька Калачев при отступлении оставил на той стороне Дона свою полевую кухню, но - ловок, бестия! - обзавелся банным котелком, умудряется в нем варить даже на ходу, не очень запаздывает с раздачей.
- ...При-говорил!.. Галчевского!.. Ярослава Сергеевича!.. - и умолк, его товарищ погасил фонарик.
Луна висела над необъятной степью, обессиленной, отдыхающей, и далеко-далеко погромыхивала чуть слышная война. Он стоял под луной, вытянув тонкую шею, теребя балахон гимнастерки.
А у организаторов произошла заминка, они топтались и шушукались.
- Кончайте! Что ж вы?.. - снова взъелся на них майор Саночкин.
- Скомандуйте вашим бойцам...
- Нет уж, увольте. Это ваше дело. И только побыстрей, побыстрей, солдаты падают от усталости!
И тогда тот, кто читал приговор, тяжело шагнул вперед, закричал дребезжащим, нестроевым, некомандирским голосом:
- По врагу нашей род-ди-ны!..
Солдаты, не получившие привычной команды взять на изготовку, нескладно, растерянно, вразброд вскинули винтовки.
И тут Галчевский вытянулся, напрягся, и заплескался в лунной степи его звенящий голос:
- Я не враг! Мне врали! Я верил! Я не враг! Да здравствует...
- Пли!!
У одного из стрелявших в стволе была заложена трассирующая пуля. Она плеснула огненным полотнищем, прошла сквозь узкую, бесплотную грудь Галчевского, полыхнула за его спиной.
Он упал на жесткую полынь, голубую при лунном свете траву.
У его мамы больное сердце...
В воздухе пахло разваренной тушенкой. Запах, обещающий жизнь.
На другой день мы вошли на станцию Садовая, окраину Сталинграда, еще оживленного, еще не разрушенного, не спаленного города. Мы защищали его. В этом городе враг был разбит. Наше дело правое, победа оказалась за нами...
Д о к у м е н т а л ь н а я р е п л и к а
Однако не нуждается в подтверждении никаких документов общеизвестный факт, что во время войны, которую мы все называем Отечественной, считаем не без основания народной, за спиной наших воюющих солдат стояли заградительные отряды с пулеметами. Им было приказано расстреливать отступающих.
Не слышал, чтоб когда-либо была попытка выполнить этот не только оскорбительный, но и бессмысленный приказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9