Он возвращается и продолжает глушить спиртное с таким непомерным пылом, с каким только девятилетние дети смотрят по телику все подряд, так что их за уши не оттащишь. Но этот субъект, Артур Блэк, вовсе не привлекательный. Не привлекательный и не забавный. Совсем не забавный. Он так напуган внезапной необходимостью материального воплощения своего умозрительного представления о себе — образа своего я в форму своего я, — так чтобы стать узнаваемым для другого, что если бы он не пил, его бы полностью парализовало.
Рот напуган. У него крутит живот. Он как слизняк под лавиной замерзшей грязи, и мать трясет его за плечо, и говорит: «Просыпайся! А то опоздаешь в школу!». Мать в ужасе смотрит на слизь у себя на пальцах. Очень часто, когда он регулярно встречается с кем-нибудь больше недели, его накрывает внезапный страх, что какое-нибудь случайно сорвавшееся замечание (типа: «Если бы только я выкорчевал все тело…») обнаружит всю глубину его отстраненности от своих кончиков пальцев.
— Я весь день думала о тебе, — говорит Мелисса, его подруга.
— Правда? Я о тебе тоже думал. Я все думал… о твоих волосах…
— О моих волосах? — Она смеется.
— Да. Они такие красивые. Ты сама разве не знаешь? Существует немало теорий насчет волос. Но самое главное: волосы растут у нас там, где они больше всего нужны, и где нам хочется, чтобы они были у всех — чтобы нам было приятно друг на друга смотреть. Это такой естественный отбор. Выживает наиболее приспособленный. (Иными словами, выживает тот, кто остался в живых.) На протяжении всей истории и по сегодняшний день (потому что, кто знает, к чему это все приведет в итоге) мужчинам нравилось, чтобы у женщин были волосы на промежности, на голове, подмышками и на ногах, хотя уже даже теперь считается, что волосы на ногах — некрасиво, а женщинам нравилось у мужчин то же самое, только чтобы волос было больше, им вообще нравятся волосатые мужики, и особенно у кого на лице щетина. И если рассматривать лично меня с данной точки зрения, то я — идеально приспособленная для жизни мужская особь человеческого вида, потому что мне нравятся все твои волосы — везде, где они у тебя есть. — Он трет ей промежность. — Разумеется, вовсе не исключено, что я просто клинический извращенец, и расположение волос на теле никак не связано с сексуальной привлекательностью индивида. В ходе эволюции волосы на телах людей поредели, чтобы освободить место для бородавок, которые отражают космические фу-лучи и какой-то еще другой вид столь же фатального излучения, еще не открытого нашей наукой.
Она сначала скептически смотрит на него, а потом целует. Он вытирает губы и отпивает еще вина, воображая, что с той стороны стекла к окну прижимаются плоские лица детишек с дырками вместо носов. Он вынимает руку у нее из-под юбки и идет в туалет пописать. Когда он берет в руку свой член, его это сразу заводит. Он возвращается в комнату и опускается на диван рядом с подругой. Но тут же встает и подходит к окну, жестами подзывая Мелиссу.
— Иди посмотри, — говорит Рот, глядя в окно. За окном, ниже футов на двадцать — рубероидная крыша соседнего дома. Посреди крыши приподнимается люк и застывает под углом 45° к поверхности. Примерно на середине прямой между окном Рта и люком стоит грязный белый петух, время от времени вертит башкой во все стороны, и его красная бородка болтается туда-сюда. Кое-где перья повыдерганы, и видны пятна розовой кожи. Он проходит два фута в одном на правлении, три фута — в другом, еще два фута — в третьем. — Это последняя девушка, которая мне улыбнулась, — говорит Рот. — Сразу забудь, что я это сказал. Если об этом узнают, меня убьют… медленно. Теперь моя жизнь в твоих руках. — Он обаятельно улыбается, думая про себя: «Не может быть, чтобы жизнь у меня и вправду была такой скучной; надо почаще заниматься сексом».
— Даже не знаю, что сегодня со мной такое, — говорит он. — Наверное, не выспался. Не смог вчера ночью заснуть. Так и не спал всю ночь.
— Да все нормально, — говорит Мелисса. — А почему ты не мог заснуть?
«Я, потому что, себя щипал», — думает он, а вслух говорит:
— Я еще слишком молод для того, чтобы спать. Вот черт. Теперь понимаешь, что я имею в виду? Ладно, попробую объяснить тебе по-настоящему, почему я не смог заснуть…
— Да мне уже неинтересно.
— Я тебя не виню. — Он обнимает ее. — Я так устал. Давай ляжем…. и… солжем… ляжем и солжем. Я не буду вообще ничего говорить… я не буду… не буду вообще ничего говорить… закрой мне глаза…. и сама тоже закрой глаза… Пойдем. — Он ведет ее в спальню. — Я так устал. Давай просто ляжем в этом фантастическом свете — окна такие грязные — и умрем от оргазма во сне. — Он снимает ботинки, носки и рубашку и ложится в постель. Она снимает туфли, но остается в рубашке и брюках.
— Хорошая мысль, — говорит она.
Их лица так близко друг к другу — как мохнатые мордочки двух детенышей-шизофреников, они зализывают свои раны, бойфренды-гелфренды. Разрез, глубокая рана в воздухе, преемник животных, откуда течет самая вкусная кровь, требует пристального внимания от языка в своем теле. Человек — это глубокая яма в глубокой яме, которую исцелит только льстивый шелест. Только рот. Рот погружает язык ей во влагалище. Его член разрезает разрез, как масло, и его уже нет. Их уже нет.
VII
Их уже нет. Дураки нас обхитрили. На счет него я был прав. Красная сморщенная прорезь, окруженная волосами. Могу войти к ней в задницу и обойти вокруг. Задница в заднице, можно сказать, или, как скажут циники среди вас: задница в заднице в заднице, — или как скажут мистики: задница в заднице в заднице в заднице. Задница. Слово приобретает ритм. Обзаводится лепестками. Пизда, задница, член, сиськи, поршень, коробка передач, педали… В конце концов, это всего лишь мы, кто обнаружен и разоблачен — в комнате, где сношаются Рот и Мелисса. Они нас не замечают. Они нас не видят! Мы нереальны! Мы только глючимся. Мы даже не можем побиться головой о стену — мы просто проходим сквозь и падаем… падаем непонятно куда… и приземляемся в позе лотоса, и обсуждаем стратегию. Если мы не в состоянии понять, нам охота хотя бы пощекотать свои нервы. Как странно чувствовать себя униженным и оскорбленным, когда ты совсем один!
Но Рот по-прежнему не может заснуть. Когда он голый встает с кровати, выпутываясь из простыней, Мелиса приоткрывает глаз. Он говорит ей: Спи, спи. А мне нужно тут кое-что сделать. Я скоро вернусь. Он оставляет ее на кровати, она лежит, подтянув колени к груди.
Он выходит в другую комнату и садится в кресло, сна — ни в одном глазу, он знает, что клетки мозга, которые не восстанавливаются, загниют у него в голове — он чувствует, как они отмирают, — если он будет лежать в постели, когда у него бессонница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Рот напуган. У него крутит живот. Он как слизняк под лавиной замерзшей грязи, и мать трясет его за плечо, и говорит: «Просыпайся! А то опоздаешь в школу!». Мать в ужасе смотрит на слизь у себя на пальцах. Очень часто, когда он регулярно встречается с кем-нибудь больше недели, его накрывает внезапный страх, что какое-нибудь случайно сорвавшееся замечание (типа: «Если бы только я выкорчевал все тело…») обнаружит всю глубину его отстраненности от своих кончиков пальцев.
— Я весь день думала о тебе, — говорит Мелисса, его подруга.
— Правда? Я о тебе тоже думал. Я все думал… о твоих волосах…
— О моих волосах? — Она смеется.
— Да. Они такие красивые. Ты сама разве не знаешь? Существует немало теорий насчет волос. Но самое главное: волосы растут у нас там, где они больше всего нужны, и где нам хочется, чтобы они были у всех — чтобы нам было приятно друг на друга смотреть. Это такой естественный отбор. Выживает наиболее приспособленный. (Иными словами, выживает тот, кто остался в живых.) На протяжении всей истории и по сегодняшний день (потому что, кто знает, к чему это все приведет в итоге) мужчинам нравилось, чтобы у женщин были волосы на промежности, на голове, подмышками и на ногах, хотя уже даже теперь считается, что волосы на ногах — некрасиво, а женщинам нравилось у мужчин то же самое, только чтобы волос было больше, им вообще нравятся волосатые мужики, и особенно у кого на лице щетина. И если рассматривать лично меня с данной точки зрения, то я — идеально приспособленная для жизни мужская особь человеческого вида, потому что мне нравятся все твои волосы — везде, где они у тебя есть. — Он трет ей промежность. — Разумеется, вовсе не исключено, что я просто клинический извращенец, и расположение волос на теле никак не связано с сексуальной привлекательностью индивида. В ходе эволюции волосы на телах людей поредели, чтобы освободить место для бородавок, которые отражают космические фу-лучи и какой-то еще другой вид столь же фатального излучения, еще не открытого нашей наукой.
Она сначала скептически смотрит на него, а потом целует. Он вытирает губы и отпивает еще вина, воображая, что с той стороны стекла к окну прижимаются плоские лица детишек с дырками вместо носов. Он вынимает руку у нее из-под юбки и идет в туалет пописать. Когда он берет в руку свой член, его это сразу заводит. Он возвращается в комнату и опускается на диван рядом с подругой. Но тут же встает и подходит к окну, жестами подзывая Мелиссу.
— Иди посмотри, — говорит Рот, глядя в окно. За окном, ниже футов на двадцать — рубероидная крыша соседнего дома. Посреди крыши приподнимается люк и застывает под углом 45° к поверхности. Примерно на середине прямой между окном Рта и люком стоит грязный белый петух, время от времени вертит башкой во все стороны, и его красная бородка болтается туда-сюда. Кое-где перья повыдерганы, и видны пятна розовой кожи. Он проходит два фута в одном на правлении, три фута — в другом, еще два фута — в третьем. — Это последняя девушка, которая мне улыбнулась, — говорит Рот. — Сразу забудь, что я это сказал. Если об этом узнают, меня убьют… медленно. Теперь моя жизнь в твоих руках. — Он обаятельно улыбается, думая про себя: «Не может быть, чтобы жизнь у меня и вправду была такой скучной; надо почаще заниматься сексом».
— Даже не знаю, что сегодня со мной такое, — говорит он. — Наверное, не выспался. Не смог вчера ночью заснуть. Так и не спал всю ночь.
— Да все нормально, — говорит Мелисса. — А почему ты не мог заснуть?
«Я, потому что, себя щипал», — думает он, а вслух говорит:
— Я еще слишком молод для того, чтобы спать. Вот черт. Теперь понимаешь, что я имею в виду? Ладно, попробую объяснить тебе по-настоящему, почему я не смог заснуть…
— Да мне уже неинтересно.
— Я тебя не виню. — Он обнимает ее. — Я так устал. Давай ляжем…. и… солжем… ляжем и солжем. Я не буду вообще ничего говорить… я не буду… не буду вообще ничего говорить… закрой мне глаза…. и сама тоже закрой глаза… Пойдем. — Он ведет ее в спальню. — Я так устал. Давай просто ляжем в этом фантастическом свете — окна такие грязные — и умрем от оргазма во сне. — Он снимает ботинки, носки и рубашку и ложится в постель. Она снимает туфли, но остается в рубашке и брюках.
— Хорошая мысль, — говорит она.
Их лица так близко друг к другу — как мохнатые мордочки двух детенышей-шизофреников, они зализывают свои раны, бойфренды-гелфренды. Разрез, глубокая рана в воздухе, преемник животных, откуда течет самая вкусная кровь, требует пристального внимания от языка в своем теле. Человек — это глубокая яма в глубокой яме, которую исцелит только льстивый шелест. Только рот. Рот погружает язык ей во влагалище. Его член разрезает разрез, как масло, и его уже нет. Их уже нет.
VII
Их уже нет. Дураки нас обхитрили. На счет него я был прав. Красная сморщенная прорезь, окруженная волосами. Могу войти к ней в задницу и обойти вокруг. Задница в заднице, можно сказать, или, как скажут циники среди вас: задница в заднице в заднице, — или как скажут мистики: задница в заднице в заднице в заднице. Задница. Слово приобретает ритм. Обзаводится лепестками. Пизда, задница, член, сиськи, поршень, коробка передач, педали… В конце концов, это всего лишь мы, кто обнаружен и разоблачен — в комнате, где сношаются Рот и Мелисса. Они нас не замечают. Они нас не видят! Мы нереальны! Мы только глючимся. Мы даже не можем побиться головой о стену — мы просто проходим сквозь и падаем… падаем непонятно куда… и приземляемся в позе лотоса, и обсуждаем стратегию. Если мы не в состоянии понять, нам охота хотя бы пощекотать свои нервы. Как странно чувствовать себя униженным и оскорбленным, когда ты совсем один!
Но Рот по-прежнему не может заснуть. Когда он голый встает с кровати, выпутываясь из простыней, Мелиса приоткрывает глаз. Он говорит ей: Спи, спи. А мне нужно тут кое-что сделать. Я скоро вернусь. Он оставляет ее на кровати, она лежит, подтянув колени к груди.
Он выходит в другую комнату и садится в кресло, сна — ни в одном глазу, он знает, что клетки мозга, которые не восстанавливаются, загниют у него в голове — он чувствует, как они отмирают, — если он будет лежать в постели, когда у него бессонница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12