— Ну есть. А ты что — не веришь?
— Почему не верю? Я верю. Надо бы тебе с ним переговорить перед войной. Может, и тебя в киноартисты устроил бы, а?
— Нет, — с сожалением сказал Гальченко. — Я только раз его видел. В соборе.
— Почему в соборе? — с удивлением спросил Галушка.
— Меня бабка туда привела. Она была у нас богомольная. А мне, наверное, и пяти лет не исполнилось, я еще ничего тогда не понимал. Вижу — стоит бородатый дяденька в каком-то капоте блестящем и очень громко поет. «Это,
— говорит бабка на ухо, — и есть наш знаменитый дьякон соборный!»
— Так он дьяконом был? — заинтересовался Калиновский.
— Ну да. Потом приехали кинорежиссеры, посмотрели на него и увезли с собой. Здорово он в «Чапаева» казака старого представил. Помнишь? Белый полковник играет на рояле, а земляк мой пол рядом натирает и плачет: только что его брата засекли до смерти по приказанию этого полковника.
В кубрике оживились. Начали перебирать отдельные эпизоды «Чапаева». И тут-то выяснилось, что память на фильмы у Гальченко получше, чем у других. По-теперешнему сказали бы: кибернетическая память!
Внезапно он заметил, что за столом в кубрике воцарилось молчание. Все слушали его с напряженным, прямо-таки неослабным вниманием. Он смутился и замолчал.
— Богатая у тебя память! — после паузы сказал Конопицын.
Теперь, ободренный успехом, Гальченко едва ли не каждый вечер щеголял перед товарищами своей памятью. Так, при его помощи, они «просмотрели» по второму разу «Чапаева», «Ленина в Октябре», «Ленина в восемнадцатом году», «Семеро смелых», «Комсомольск», «Цирк», «Волгу-Волгу», «Нового Гулливера» и еще много других довоенных фильмов.
— Небось добавляешь от себя, — недоверчиво сказал Тимохин.
Гальченко обиделся:
— Нет, я все правильно говорю, товарищ старшина.
И за него тотчас же вступились:
— Не сбивай ты его! Не мешай ему рассказывать! Давай, Валентин, давай! Дальше вспоминай…
Но кое о чем связисты Потаенной не хотели вспоминать. Наоборот, хотели бы на время забыть, и покрепче забыть!
Вам это может показаться странным, но не поощрялись воспоминания о больших городах. Почему? Я тоже не сразу понял: почему? Наконец, дошло. Видите ли, слишком резким и удручающим был контраст с обступившим пост безлюдьем. На западе — гладь замерзшего Карского моря, на востоке — гладь оцепеневшей под снегом тундры. И мрак, мрак, снежные заряды, пурга!
Лишь однажды было нарушено табу, да и как было не нарушить его? Московское радио оповестило о том, что немецко-фашистские войска отброшены наконец от Москвы!
Нужно вам пояснить, что связисты поста слушали последние известия из Москвы в определенный час и уж старались по возможности не упустить ни единого слова. Оно и понятно: как бы на несколько минут распахивалось перед ними окошечко из их маленького тесного мирка в окружающий огромный мир.
В тот вечер Гальченко был занят установкой перилец в снегу на пути от дома к вышке и немного запоздал к передаче.
Когда он вошел в баню — весь декабрь, если помните, связисты жили еще в бане, — его удивило всеобщее ликование, радостные восклицания и улыбки товарищей.
— Твой батько в какой армии служит? — неожиданно спросил Галушка. — Кто командующий у него?
Гальченко еще больше удивился:
— Был генерал Говоров.
— Правильно! — сказал Конопицын. — И сейчас он. Войска генерала Говорова названы в сообщении Совинформбюро в перечне других войск — мы только что слышали. Так что поздравляю, Валентин! Попятили наши наконец фашистов от Москвы!
— И продолжают их гнать на запад, сволочей, по морозцу! — подхватил Галушка.
В этот удивительный вечер, как вспоминает Гальченко, товарищи обращались с ним так, словно бы это не отец его, а он сам служил в армии генерала Говорова и гнал фашистов на запад по морозцу!..
В ознаменование победы под Москвой мичман Конопицын, который вообще-то был скуповат, даже разрешил добавку к ужину — компот.
— Кончится война, — сказал Галушка, быстро доев свою порцию, — приеду на недельку в Москву, там у меня сестра замужняя живет, и уж накатаюсь я, братцы, на троллейбусе! Очень мне нравятся троллейбусы! А по вечерам ездить буду только через Красную площадь. У меня все уже заранее распланировано.
— Троллейбусы через Красную площадь не ходят, — поправил его Калиновский.
— Ну через площадь Свердлова или Охотный ряд, все равно! Чтобы полюбоваться на Москву, какая она у нас красавица, вся в огнях!
— Это еще когда она будет в огнях! — вздохнул Конопицын. — Пока затемнена наша красавица, как и вся Россия вокруг нее…
И снова связисты Потаенной надолго перестали вспоминать об оставленных на время войны многолюдных, шумных, освещенных яркими электрическими огнями городах…
По словам Гальченко, мрак поначалу давил на него почти непереносимо. Был, правда, мрак не кромешный, все же кромешным его нельзя было назвать, я уже говорил вам об этом.
Но как-то тревожно делалось на душе, когда шестой связист Потаенной думал: вот вечером после вахты он ляжет спать, проснется, вроде бы и ночь пройдет, а утро так и не наступит. Может, оно вообще никогда не наступит?..
Впрочем, звезды — те всегда были на своих местах, конечно, если пурга, туман и снежные заряды обходили Потаенную стороной. И луна тоже светила в полную силу. А уж о северном сиянии и говорить нечего. Оно появлялось регулярно, не пренебрегая своими обязанностями, и мало-помалу охватывало полнеба тускловатым, холодным, колеблющимся пламенем.
Но все равно, со звездами или без звезд, снаружи постоянно была ночь.
Зато внутри дома разливался уютный свет, хоть и всего лишь от семилинейной керосиновой лампешки.
Возвращаясь из патрульной поездки на собаках, Гальченко с удовольствием думал о том, что, стряхнув в сенях снег с одежды и обуви, войдет в кубрик, где его ждет награда: свет и тепло! Для человека очень важно знать, что где-то есть дом, где его ждет свет и тепло.
Окна, правда, были слепые, плотно заколоченные досками, чтобы даже самый слабенький проблеск не проскальзывал изнутри. Дом на берегу Потаенной оставался невидимкой, почти ничем не отличаясь от соседних огромных сугробов. И тем не менее это было жилье, уютное и надежное, — дом!
Беспокойного шестого связиста Потаенной одолевали по этому поводу разные мысли.
До войны он вычитал в какой-то книге понравившееся ему выражение; «Дом, где ты родился, — это центр твоей родины».
Родился он на Украине, в небольшом районном городке Ромны. А дом его стоял на самом высоком месте, в конце улицы Ленина, откуда видно было, как внизу, делая плавные повороты, медлительно течет Сула.
Судя по описаниям Гальченко, Ромны — это чистенький городок, весь в цветах и очень зеленый. Само наименование его, кажется, происходит от цветов — таково, по крайней мере, мнение местных краеведов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43